История моей жизни - Александр Редигер

Сообщу здесь же и другой такой эпизод. Под конец серьезной моей болезни ко мне зашел Палицын проведать меня и проститься перед своим отъездом в наши западные округа. Через несколько дней он был в Вильне на обеде у командующего войсками и тут получил шифрованную телеграмму; он ее передал Алексееву, имевшему шифр при себе; это оказалось сообщение о том, что я уволен от должности, а вместо меня назначен генерал-адъютант Иванов. Палицын ждал этой перемены и просил телеграфировать ему, как только она состоится; прочитав телеграмму, он ее показал соседу, Ренненкампфу, и хотел провозгласить тост за нового министра, но Ренненкампф его удержал, так как надо ждать официального объявления новости. Через месяц я уже знал об этом эпизоде. Я удивился лишь тому, что не нашли лучшего кандидата на мое место, так как Иванов, хотя и толковый человек, но далеко не выдающийся, медленно соображает и с чрезвычайным трудом излагает свои мысли.

Вся тревога, поднятая из-за мнимой мобилизации Турции, закончилась, согласно предложению султана, посылкой офицеров в Малую Азию, но не для того, чтобы осматривать или разведывать что-либо, а лишь с визитом вежливости к соседнему командиру в Эрзинжане.

Я упомянул выше, что Кавказ нуждался в горной артиллерии; при кавказских войсках состояло пять полевых горных батарей и одна резервная, развертывающаяся в четыре батареи; но на вооружении всех этих девяти батарей состояли совершенно негодные старые пушки системы Барановского. Еще в 1905-06 гг. до меня дошли сведения о том, что горные орудия на Кавказе до того плохи, что лафет не выдерживает выстрела, и тогда же я стал настаивать на перевооружении этих батарей, но Коковцов решительно отказывал в средствах. От перевооружения полевой артиллерии оставались средства, - но и их он не соглашался дать нам на горную артиллерию. Только в августе 1907 года удалось добиться ассигнований на перевооружение батарей на Кавказе и в Туркестане, но к началу 1908 года еще ничего не было сделано*, и бывшие там горные батареи в действительности были безоружны.

Для восстановления общей боевой готовности армии требовались огромные средства; первые кредиты на эту потребность удалось получить в 1908 году, благодаря содействию великого князя Николая Николаевича. В разных комиссиях Государственной Думы наши исчисления подверглись самой тщательной проверке; наконец, было получено одобрение Думы и Совета, и в начале июля закон был утвержден государем. Эти чрезвычайные кредиты дали, наконец, возможность приступить к широкому и планомерному пополнению всяких запасов для армии и к снабжению ее недостававшими средствами, в особенности пулеметами.

Особенно меня озабочивала необходимость иметь неприкосновенный запас одежды защитного цвета, так как после японской войны было очевидно, что на войну можно выводить войска лишь в таком обмундировании. Дело это задерживалось из-за того, что долго не решался вопрос о новой форме обмундирования - будет ли оно темно-зеленого или защитного цвета? Только с получением указания, что мирная форма будет темно-зеленого, а походная защитного цвета и простого покроя, представилась возможность (с 1908 года) заготовлять вновь лишь защитное сукно и строить походное обмундирование*. На первых порах и это встретило затруднение: суконные фабриканты не могли найти прочной краски нужного цвета; лишь летняя одежда войска уже была защитного цвета, и в 1908 году мне уже удалось накопить почти полный мобилизационный запас одежды.

В начале года в Петербург приехал князь Николай Черногорский, с которым мне впервые пришлось познакомиться. Еще до его приезда у Извольского собралось совещание для обсуждения пожеланий князя, уже сообщенных из Черногории. Интересны для меня были сведения о денежных пособиях, которые производились Черногории по сметам Министерства иностранных дел и Генерального штаба (кажется около полутора миллионов рублей в год), и суждения о личности князя, который представлялся мне (как и большинству русских) рыцарем без страха и упрека. Между тем, я здесь узнал, что в денежном отношении его считают далеко не безупречным; получаемые Черногорией пособия он расходовал безотчетно и, по видимому, значительную долю их оставлял себе. Когда же в последний раз субсидия была увеличена, собственно для создания небольшого постоянного кадра войск, и при этом обусловлено, что новое пособие должно расходоваться с ведома нашего военного агента, это вызвало большое неудовольствие князя. Однако то же условие было признано нужным и в отношении новых пособий.

Князь приехал 26 марта; мне пришлось быть в Царском в этот день при встрече и на следующий день на парадном обеде, а 27 марта я, по приглашению князя, был у него в Зимнем дворце. Я у него пробыл три четверти часа. Он произвел на меня впечатление человека очень умного; по-русски говорил весьма хорошо. Князь мне указал на значение для нас Черногории, которая в военное время даст корпус войск в тылу Австрии и подымет восстание в Герцеговине, а между тем содержание этого корпуса нам почти ничего не стоит. Он лишь просит дать ему для этого корпуса нужное вооружение и снаряжение, дабы он мог выполнять свою задачу. Говорил он также о нахальстве Австрии, которая, однако, сейчас же трусит и отступает, когда встречает отпор.

На следующий день великий князь Николай Николаевич давал обед в честь своего тестя; на обеде были также и командующие войсками, бывшие тогда в Петербурге. Князь был весьма любезен и, между прочим, обещал выслать мне и нескольким другим участникам Турецкого похода золотую медаль "За храбрость".

В воскресенье 30 марта у меня были приехавшие с князем военные министры Черногории, бывший и новый, для беседы о пожеланиях Черногории; она просила несколько десятков тысяч винтовок с патронами, полевые и несколько осадных орудий с боевым комплектом, шанцевый инструмент, обмундирование, снаряжение, палатки, продовольствие, санитарный материал и прочее, всего на несколько миллионов. 3 апреля Совет министров разрешил кредиты на выполнение этих пожеланий, а 4 апреля вечером князь уехал. Днем ко мне заехал наш военный агент в Черногории полковник Потапов, чтобы сообщить о пожаловании князем мне Ордена Даниила 1-й степени и что мне предоставляется самому его купить, так как князь по бедности (и скупости) жалует лишь патенты на свои ордена. Тотчас был послан фельдъегерь, который у ювелира Арндта нашел орден и ленту, так что я вечером на проводах князя уже надел их и благодарил князя. Что же касается обещания выслать мне и другим золотые медали, то оно, конечно, осталось обещанием, данным в виде любезности, - медали были, вероятно, довольно дорогие.