Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

Чу Ваньнин застыл. Резко вскинув голову, он увидел на фоне солнца высокую фигуру, которая неспешно приближалась к ним.

Остановившись между росших неподалеку деревьев, Тасянь-Цзюнь, прищурившись, принялся внимательно их разглядывать.

— Раньше я полагал, что в этом мире для тебя нет ничего важнее, чем твоя праведная чистота, — протянул он, — довольно неожиданно, что в итоге ты испачкал себя ради него.

Шаг за шагом, он подходил все ближе. Мрачно поблескивал дракон, вышитый на его черной одежде, солнце отражалось от шипастой брони и драконьих пряжек из черного золота на красных императорских сапогах. Наконец, он остановился прямо перед ними.

Вскочив на ноги, Чу Ваньнин почти инстинктивно призвал божественное оружие, и когда в его ладони вспыхнула золотом откликнувшаяся на его зов Тяньвэнь… он встал между двумя Мо Жанями из прошлой и настоящей жизни.

Взгляд Тасянь-Цзюня прошелся по окруженной ореолом бурлящего золотого света золотой лозе, после чего невозмутимо вернулся к напряженной фигуре Чу Ваньнина.

Казалось, что этого мужчину выловили из моря крови — как минимум половина его одежды была покрыта бурыми пятнами. Когда же влажные глаза феникса наконец встретились с его черными глазами, в них было слишком много очень разных эмоций, чтобы можно было точно сказать, о чем он думает.

Тасянь-Цзюнь усмехнулся:

— Он так важен для тебя?

— …

Увидев, что Чу Ваньнин не спешит ему отвечать, он помрачнел еще больше:

— Уйди с дороги.

Чу Ваньнин остался на месте. Хотя в данную минуту его разум был в полном смятении, он все равно ясно осознавал, что этот «Мо Жань» перед ним всего лишь превращенное в совершенное оружие, лишенное души бренное тело.

С каждой секундой холодная усмешка в уголках рта этого мертвого тела становилась все более жестокой:

— Ты правда думаешь, что если будешь стоять тут столбом, этот достопочтенный не сможет с тобой ничего сделать?

— Я заберу его.

— И куда пойдешь?

Всего одна фраза вспорола его самообладание, как нож раковину моллюска.

В глазах Тасянь-Цзюня промелькнула насмешка:

— Чу Ваньнин, спроси себя: в этом безбрежном людском мире, кроме всегда готового тебя принять достопочтенного, где еще ты найдешь убежище… Заберешь его с собой? Не будь смешным.

Тасянь-Цзюнь шагнул вперед. Его рука взметнулась быстрее молнии и, схватив Чу Ваньнина за подбородок, заставила его приблизиться почти вплотную.

— Духовное ядро в теле этого человека принадлежит этому достопочтенному. Ты тоже принадлежишь этому достопочтенному. Лучше бы тебе поскорее уяснить свое положение.

Как только его голос затих, ярко вспыхнул золотой свет. Тасянь-Цзюнь успел убрать руку, но его щеку все равно обожгло жгучей болью. Он небрежно провел по ней рукой и убедился, что от уха до виска кожа была разрезана, а из зияющей раны по лицу текла черная кровь.

Тасянь-Цзюнь долго молчал. Полуприкрытые веки скрывали его глаза, поэтому было сложно сказать, доволен он случившимся или очень зол. Он сморщил нос, и тут же его невозмутимое лицо исказилось в гримасе. — Хорошо, очень хорошо, — император горько рассмеялся. Со взмахом рукава, все его черное облачение взметнулось подобно грозовой туче. — Не думал, что спустя столько лет этот достопочтенный сможет снова вступить в бой с Тяньвэнь, — он провел длинными пальцами по своей щеке, стирая пятна крови. Потемневшие глаза в упор уставились в лицо Чу Ваньнину. — Этот достопочтенный очень скучал.

За спиной Чу Ваньнина был Мо Жань, жизнь которого висела на волоске, и если все это затянется, то спасти его будет уже нельзя. Как бы ни путались мысли и чувства Чу Ваньнина, он не мог тратить время на праздную болтовню с Тасянь-Цзюнем.

— Тяньвэнь, Десять Тысяч Гробов!

Грязно выругавшись, Тасянь-Цзюнь быстро и легко взмыл вверх. Стоило ему оттолкнуться носком от поверхности, как земная твердь тут же растрескалась и из ее недр вырвались на волю бесчисленные толстые ветви, стремящиеся во что бы то ни стало добраться до него. В то же время другие ветви ивы, что были значительно тоньше и мягче этих, нежно обвили и укрыли под своими стеблями и листьями безсознательного образцового наставника Мо.

Тасянь-Цзюнь взглянул на стоящего в центре магической формации Чу Ваньнина и с почти отчаянной злостью рассмеялся:

— Ты настолько по-разному с нами обходишься?

— Тяньвэнь, Ветер.

— …

Ответом на его вопрос стала еще более яростная атака. Ураганный ветер пронесся над землей и ударил его подобно острому лезвию. Было бы ложью сказать, что императору было не обидно.

С высоты Тасянь-Цзюнь бросил взгляд на растрепанного и окровавленного мужчину на земле и вдруг ощутил давно забытую боль в мертвом сердце. В то мгновение, когда он отвлекся, ветряное лезвие ударило его в живот, распоров бок. Почувствовав резкую боль, он опустил голову и увидел черную кровь, хлещущую из отвратительной рваной раны.

Он опять ранил его…

Что в прошлой жизни, что в этой, Чу Ваньнин никогда всерьез о нем не заботился.

Горло внезапно сдавило. Натянутая улыбка исчезла с его лица. Подняв руку, Тасянь-Цзюнь взревел:

— Призываю Бугуй!

Помню цвета яшмы поле зеленое, помню тот киноварный мост. Минул еще один год, государь так и не вернулся домой[277.4]… Но ведь государь вернулся, так почему снова это? Государь вернулся, но его меч все еще обращен против него, по какой-то глупой причине он снова хочет пролить его кровь и забрать его жизнь!

Негодование и злость поднялись до небес, достигнув своего зенита.

Два непревзойденных божественных оружия, Бугуй и Тяньвэнь, взревев как дракон и тигр, сошлись в бою.

Две жизни.

Две жизни прошло с того последнего боя, когда эти два божественных оружия сражались не на жизнь, а на смерть. Гравировка на рукояти Бугуя давно стерлась, все уже безвозвратно разрушено, точно так же как и прошлая связь Наступающего на бессмертных Императора и уважаемого Бессмертного Бэйдоу.

Золотое и изумрудное сияние остервенело вгрызались друг в друга, словно их взаимная ненависть стала частью их естества и, проникнув до мозга костей, неразрывно связала их навеки. В этом непрерывном мерцающем танце света и тени Тасянь-Цзюнь пристально вглядывался в лицо человека перед собой.

Под пестрыми пятнами крови на коже было скрыто слишком много противоречивых чувств.

Живой.

В душе нестерпимая мука, сердце невыносимо жжет.

Сквозь стиснутые зубы, он вдруг с большой неохотой спросил:

— Почему, даже ясно понимая, что это я… ради него ты опять хочешь сойтись в бою