Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

меня полномочным комиссаром Ясной Поляны»[1272]. Это случилось в ноябре 1919 года. Александра Толстая вернулась в Ясную и незамедлительно выдворила из нее «благодетеля» Сергеенко.

Деятельность Александры Львовны была связана и с Ясной Поляной, и с Москвой. В конце 1919 – начале 1920 года Александра Толстая и В. Ф. Булгаков от имени правления Толстовского общества в Москве решали вопросы о судьбе Толстовского музея и дома Л. Н. Толстого в Хамовниках. Добивались, чтобы они были приняты в ведение Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса. В марте 1920 года Толстовский музей получил ордер на владение особняком на Пречистенке, 11[1273]. В апреле В. И. Ленин подписал декрет о национализации дома Л. Н. Толстого в Москве. Литературный музей (на Пречистенке) и музей-усадьба Хамовники были объединены в один музей[1274], директором стал В. Ф. Булгаков. В ноябре музей на Пречистенке был открыт, С. Л. Толстой осуществил официальную церемонию его передачи от Толстовского общества государству. В ноябре 1921 года был открыт музей-усадьба Л. Н. Толстого «Хамовники»[1275].

В Ясной Поляне хозяйственные заботы по-прежнему лежали на Татьяне Львовне. В письме к сестре Александре от 1 мая 1920 года она описывала положение дел: «Дела у нас помаленьку двигаются. Я достала 60 мотков проволоки для огородки, и, если бы вовремя об этом подумала бы, нам 1 мая могли бы огородить всю усадьбу. 〈…〉 Кое-как скотина дотянула до подножного корма и теперь поправляется на траве. У моих окон ходят Весна, Акцизная и Пава и беспрерывно жуют. Коровы тоже настолько оправились, что теперь каждый из всех живущих в Ясной, 69 человек, получает по бутылке молока. Правда, кроме этого, почти ничего нет. Картофель кончился. Капуста стала какая-то тухлая. А гречневую крупу дают только тяжелым работникам. И это соблюдается очень строго. 〈…〉 Заказала я доски для надписей, заказала шкаф для архива, но очень трудно чего-либо добиться. Все сеют 〈…〉 Зеленя[1276] очень плохи везде. Сегодня ночью прошел хороший дождик, но вряд ли что-либо поправит, так как сгнили корни от зимних оттепелей. У нас, думаю, часть пересевать просом»[1277].

В 1920–1925 годах у Татьяны Львовны появился еще один вид деятельности: писать близким и навещать их в местах заключения, просить у советской власти за кого-либо, попавшего под суд, отправленного в тюрьму, в концлагерь и т. д. Это было небезопасно: в ходатайствах надо было отстаивать правоту своих требований, явно не отвечающих политике власти. К этой деятельности подключилась и племянница Соня (дочь брата Андрея).

Сергей Сухотин, пасынок Т. Л. Сухотиной, отбывал тюремное наказание в Таганской тюрьме с 1918 по 1921 год[1278]. Татьяна Львовна приходила к нему, бывая в Москве. В 1920 году с конца марта по май Александра Львовна, как помним, сидела на Лубянке, будучи под следствием. Татьяна Львовна 12 апреля ответила на оптимистичное письмо Саши (та не посвящала близких в тяготы своих тюремных испытаний):

«Какую радость принесло сегодня письмо твое, милый дружок Саша! Я не переставая думаю о тебе и беспокоюсь за твое физическое и душевное состояние. Боюсь, чтобы ты не поймала какой-нибудь болезни, боюсь, чтобы тебе не было холодно и голодно… А за душевное состояние боялась еще больше. Мне казалось, что ты не готова к тюрьме, да еще к одинокой. Очень, очень рада тому, что ты бодра; это меня обрадовало и успокоило. Это хороший духовный экзамен». Понятно, что Татьяна Львовна и вообразить не могла, с чем пришлось столкнуться сестре. Письмо завершала так: «Сейчас написала твой адрес и подумала: что бы сказал папаша, кабы мог видеть то, что с тобой случилось. Крепко тебя целую. Все, все тебя целуют, любят и ждут. Таня»[1279].

Двадцатилетняя племянница Соня Толстая в меру сил помогала тетке Александре. Одно из свидетельств этого – письмо А. Л. Толстой к ней от 2 апреля 1920 года:

«Милая Сонечка! Сижу я хорошо, камера наша светлая, теплая. Все же я простудилась, возобновился мой всегдашний бронхит, но вчера дали лекарства, и как будто кашель стал меньше. Присылайте побольше харчей: хлеба, каши, сахара, чая, кофе и, главное, папирос и книг. Не забывайте белье, простыни, наволочки, носовые платки. Целую всех, настроение у меня бодрое, даже веселое. Любящая тебя тетка»[1280].

1 мая Татьяна Львовна делилась с младшей сестрой надеждами и планами: «Милая Саша, села писать тебе, а вместе с тем надеюсь на то, что, может быть, вдруг завтра ты с Сережей[1281] приедешь в Ясную. Из Москвы все пишут, чтобы я не приезжала, что тебя, наверное, после следствия выпустят. А я очень к тебе стремлюсь и, если бы меня не удерживали, давно бы была в Москве. Кроме желания тебя видеть, мне хотелось из-за Сережи (пасынка) побывать в Москве, а также надо было бы в Коллегию показаться. Ждем на автомобиле Енукидзе. Он собирается в один из ближайших праздников»[1282]. Именно Енукидзе позднее сыграл важную роль в деле освобождения С. М. Сухотина. В конце того же письма Татьяна Львовна поделилась своими переживаниями: «Мне постоянно стыдно, что у меня хороша постель и что я на свободе, когда ты в заключении»[1283].

В июне-июле 1920 года Александра Толстая была на свободе, приезжала в Ясную Поляну и возвращалась в Москву. Однажды вслед ей Татьяна Львовна написала, сообщая о хозяйственных делах и тут же вопрошая о близкой знакомой толстовской семьи – Софье Александровне Стахович (Зосе), попавшей весной в тюрьму[1284]:

«Сашок, ты увезла одну из смет. Помнишь – у Серебровского ты ее положила в свой портфель? Она не нужна мне пока. Но не забудь ее привезти. Сегодня возят доски с Косой Горы. Одна перевозка 100 досок и 120 тесин – станет около 30 000 р., жутко платить такие деньги. 〈…〉 В Новосильском уезде мука стоит 40 тыс. за пуд. Рожь совсем не взошла. 60 тыс. человек из Новосильского уезда уехали куда глаза глядят.

Что сделать для Зоси?

Были инженеры насчет дороги, дренажа и ремонта. Обещали опять быть сегодня и тотчас же приступить к работам, но не приехали»[1285].

Четырнадцатилетняя Таня Сухотина отреагировала на затяжное отсутствие любимой тетки Саши весной и надеялась на ее очередной и скорый приезд в Ясную, упоминала и о С. А. Стахович: «А гитары все еще лежат у мамá в кабинете, и всё ждут, что ты на них будешь играть. Все-таки до твоего приезда надо