Питер Брейгель Старший - Сергей Львов

Папская булла предписывала инквизиции расследовать все преступления против истинной веры, а Великий инквизитор разработал правила для инквизиционного судилища. Их хорошо знал каждый итальянец.

Нет необходимости в полном доказательстве вины, оно совсем не обязательно. Можно и должно наказывать по одному подозрению в ереси. Инквизиция должна быть чужда всякого снисхождения к еретикам. Она не смеет обращать внимания ни на светское, ни на духовное положение подозреваемого. Эти общие правила были дополнены и тщательнейше разработанной тактикой инквизиционного процесса.

Вот некоторые ее характеристические черты. Рассказать о них нужно потому, что они с некоторыми отступлениями действовали и в Нидерландах.

Инквизиционный процесс не делал различия между обвиняемым и осужденным. Наказание начиналось не после приговора, а в ходе следствия. Следствие имело своей целью не установить факты, но вынудить признание. Узников инквизиции многие месяцы держали в темных, сырых камерах, которые кишели насекомыми. Подследственные страдали от голода, от жажды, от духоты. Но главное — от неизвестности. Им долгими неделями, а то и месяцами не предъявляли обвинения и не начинали формальных допросов, а лишь посылали к ним инквизиторов, которые уговаривали узника, не дожидаясь обвинения, самому признаться во всем и испросить для этого аудиенцию, угрожая в противном случае еще худшими испытаниями и даже смертью.

Когда заключенный после многих месяцев такой подготовки представал перед судьями, ему по-прежнему не объясняли, в чем он обвиняется, а старались, чтобы он проговорился сам, попав в одну из расставленных судьями ловушек, и лишь после такой обработки к тому, кто оказывался ею не сломленным, применяли допрос «без пролития крови», то есть пытку веревкой, водой и огнем, поскольку церковь запрещала пролитие крови. Впрочем, иногда этой стадии предшествовала другая. Ее стыдливо называли «увещеванием». Узника отнюдь не пытали, его только вводили в камеру пыток и оставляли там, чтобы он мог рассмотреть все устройства для мучительства, которые были приготовлены, и вообразить себе все предстоящее. Иногда этого оказывалось достаточно.

Как писал один историк об этих годах жизни Италии:

«Инквизиция жестоко свирепствовала по всей Италии. Семейные раздоры и партии, раздиравшие почти все города Италии, сильно помогали ей; этому же служила и ненависть монахов к гуманистам. Всюду царили междоусобия, доносы, страх; героизма обнаруживалось мало, но взамен него много подлости и низости! То было уже время упадка и вырождения Италии, когда она утратила свою силу и нравственное величие».

Один из многочисленных эдиктов Великого инквизитора был направлен не только против людей, но и против книг. Он грозил высоким штрафом, отлучением от церкви, вечным изгнанием любому книгопродавцу, который осмелился бы продавать книги, написанные авторами, подозреваемыми в ереси, а также книги, не получившие одобрения инквизиторов.

Ко времени пребывания Брейгеля в Риме этот эдикт действовал уже около десяти лет, нанес сильнейший ущерб итальянским типографиям и книжной торговле, и никаких признаков его смягчения не было видно.

Мог ли приезжий нидерландец, так остро ощущавший гнет инквизиции у себя на родине, не почувствовать его в Италии? Мог ли он уговорить себя, что его как приезжего и постороннего все это не касается? Конечно, нет. Положение иностранца отнюдь не освобождало от возможных подозрений, тем более что в Риме хорошо знали, сколь распространилось протестантство в Нидерландах. Да кроме того, так же как и у него на родине, инквизиция отнюдь не пряталась в тени. Тайным было ее судопроизводство, но наказания обставлялись так, чтобы их видел или по крайней мере слышал о них каждый.

В том самом году, когда Брейгель жил в Риме, был сожжен при большом стечении народа некто Толио, схваченный в Ферраре и привезенный в Рим. Был возвращен в тюрьму инквизиции некий итальянский священник, которого папа Юлий III выпустил было на волю. В ответ на действия папы Великий инквизитор, не испрашивая разрешения, демонстративно покинул Рим и не возвращался, покуда помилованного не схватили и не бросили в тюрьму снова. Теперь весь город говорил, что инквизиция сильнее самого папы.

Брейгель видел, как на прекрасной площади Кампо деи Фьори пылали костры, сложенные из книг. Он слышал, как из окон дома, который Караффа, не пожалев своих личных средств, превратил в трибунал инквизиции, доносились крики пытаемых!

Карель ван Мандер называет Брейгеля малоразговорчивым человеком. Не в эти ли годы, годы его молодости, на которые бросили свою тень две инквизиции — нидерландская и итальянская, — сложилась эта черта его характера, более чем естественная, если представить себе обстоятельства его жизни? Не в эти ли годы возникли и замыслы некоторых его будущих произведений?

Впрочем, католическая нетерпимость проявлялась не только в ужасных, но и в гротескно-комических формах. В постные дни Великий инквизитор, окруженный стражниками, самолично отправлялся в обход города. Он не пропускал ни одной лавки, гостиницы, таверны. Все мясо, которое стражники находили на кухнях и в кладовых, отнимали у хозяев, грузили на мулов и увозили. Историк, в сочинении которого мы нашли этот рассказ, пишет: «Легко можно представить крики и отчаяние несчастных лавочников, хохот и насмешки толпы, привлеченной этим странным зрелищем, и среди всего этого фигуру кардинала с сумрачным лицом аскета, невозмутимо идущего через толпу, окруженного своими сбирами и мулами, которые едва двигаются под тяжестью все увеличивающейся добычи».

Брейгель был достаточно благоразумен, чтобы не зарисовать такую сцену прямо с натуры, но он был слишком художник, притом особенно чуткий к гротеску, чтобы не запомнить ее навсегда. Мы не найдем у Брейгеля картины с таким сюжетом. Но фигура сумрачного аскета, отправляющегося в поход против мяса, вспомнится нам, когда мы будем смотреть работу Брейгеля «Битва Масленицы с Великим Постом».

Образ постнолицего праведника с узким как щель ртом, с фанатически сжатыми губами и глазами одержимого пройдет через многие произведения Брейгеля. Уж не Великий ли инквизитор Караффа послужил ему прототипом?

Духовный гнет все нарастал, и очень может быть, что именно это сократило срок пребывания Брейгеля в Риме. Кроме того, Брейгель так и не освоился здесь, ощущал себя чужим. Все его замыслы были связаны с родиной, с Нидерландами.

Питер Брейгель стал собираться домой. Он решил возвращаться другим путем — через Швейцарию и Альпы. Такая возможность появилась потому, что война за Парму и Пьяченцу закончилась и дороги Северной Италии снова стали относительно безопасны для путешественников. Ему хотелось на обратном пути повидать то, чего он еще не видел. Не станем гадать, через Сьену, Ассизи или Перуджу попал Брейгель во Флоренцию — существовали все три возможности, и каждая из них была по-своему привлекательна.

Плавная волнистость Умбрии, дымка, лежащая над ее холмами, голубоватая зелень ее полей… а может быть, поля уже сжаты, и краски стали осенними, — мы ведь не знаем, когда совершал он этот путь, — но мягкие очертания умбрийских холмов нельзя забыть, и они узнаются в его картинах позднейших лет.

Вполне вероятно, что он свернул с дороги, чтобы повидать Пизу. Сравнение одного из вариантов «Вавилонской башни» с падающей башней Пизы кажется несколько натянутым, но перекличка «Триумфа смерти» Брейгеля с изображением на сходный сюжет в Кампо Санто в Пизе несомненно существует.

Во Флоренции работали два соотечественника Брейгеля — Ян Рост и Николай Кархер. Искуснейшие мастера ковроткачества, они были приглашены ко двору Медичи, основали здесь мастерскую, пользовались известностью и почетом. Они оставили Нидерланды за десять лет до приезда Брейгеля во Флоренцию и, хотя получали вести с родины, конечно, обрадовались гостю, с которым можно поговорить на родном языке, которому можно похвалиться тем, как они преуспели, которому можно показать город, где они себя чувствовали уже почти как дома.

Не станем перечислять всем известных достопримечательностей Флоренции, которые, уж конечно, показали Брейгелю гостеприимные соотечественники. Многие из них в то время еще не были овеяны стариной. Постройка церкви Санта Мария деи Фьори только завершалась. Множество историй, связанных с работой ее зодчих, например, историю знаменитого конкурса скульпторов на право исполнить рельефы дверей баптистерия, рассказывали приезжим. Если друзья Брейгеля хотели показать ему картины современных художников, они шли в мастерские. Великое флорентинское искусство жило не только в мастерских, но и в церквах, во дворцах, на улицах Флоренции.

Трудно строить догадки, что приковало внимание Брейгеля, а что оставило его равнодушным. Огромное многолюдство, вмещенное Гиберти в барельефы на дверях баптистерия, десятки фигур, где каждая — образ и характер, наконец, изображения самого скульптора на дверях, одно — каким он был, когда начал огромную эту работу, и второе — каким стал, когда закончил ее, наверное привлекли взгляд художника. Он пристально вглядывался в огромный мир, созданный Гиберти на таком сравнительно малом пространстве. Это было весьма поучительно.