Марина из Алого Рога - Болеслав Маркевич

— Отстаньте! не выдержавъ, крикнула она однажды на него, въ присутствіи Завалевскаго, въ отвѣтъ на третій разъ возобновлявшійся его вопросъ, не слишкомъ-ли слабо подтянуты ремни ея сѣдла… Онъ тотчасъ-же и отсталъ, то-есть далъ имъ проѣхать, а самъ повернулъ назадъ въ князю Пужбольскому, который, вслѣдствіе полученной имъ при Черной ранѣ въ ногу, ѣздилъ верхомъ съ трудомъ и предпочиталъ для прогулокъ кабріолетъ, въ которомъ и катилъ трухъ-трухъ вслѣдъ за прочими, безпрестанно останавливаясь и взвизгивая отъ радости, когда натыкался взглядомъ на какой-нибудь благообразный бѣлый грибъ или щегольской березовикъ:- къ грибамъ онъ питалъ настоящую страсть… А Завалевскій, оставшись одинъ съ Мариной, только головой закачалъ… Она тотчасъ же догадалась…

— Вы недовольны мною? съ тревогой въ глазахъ обернулась она въ нему.

— Нехорошо, проговорилъ онъ, — онъ васъ любитъ…. Искренно, настойчиво примолвилъ онъ, замѣтивъ, что она собирается возражать ему…

Губы ея раскрылись еще разъ, она хотѣла что-то сказать, — но, безъ словъ, повернула внезапно лошадь и поскакала въ отставшимъ. У Пужбольскаго глаза засверкали: онъ безъ особаго волненія не могъ смотрѣть на нее въ этой амазонкѣ, стройно охватывавшей ея роскошные члены, подъ этою осѣненною фазановымъ перомъ шляпой, надвинутой на смѣлое молодое чело, и прибиралъ изъ неисчерпаемаго запаса извѣстныхъ ему царицъ и героинь древняго и новаго міра, съ которою могла бы быть достойно сравнена эта очаровательница. А она, не глядя на него и не смущаясь его присутствіемъ. прямо обратилась къ Іосифу Козьмичу:

— Извините меня, — я сейчасъ была очень груба съ вами!..

— Ну, матушка, не въ первый и не въ послѣдній разъ! Свои люди — сочтемся! засмѣялся онъ, очень польщенный тѣмъ. что она такое покаяніе принесла публично, предъ княземъ.

Марина улыбнулась ему и поскакала назадъ…

А тѣмъ не менѣе она очень обрадовалась, когда самъ Іосифъ Козьмичъ, въ одинъ какой-то особенно тихій и ясный день, предложилъ, вмѣсто обычной послѣобѣденной прогулки верхомъ, — катанье на лодкѣ по Алому-Рогу… Она знала, что онъ не поѣдетъ самъ, — онъ воды не долюбливаетъ, да и гдѣ-же ему, такому облому, умѣститься въ небольшомъ и довольно узенькомъ суденышкѣ, гдѣ она съ графомъ и Александромъ Ивановичемъ, да гребецъ четвертый, едва найдутъ мѣсто? Она будетъ одна съ друзьями!.. Друзья, въ свою очередь, изъявили полное согласіе на предложеніе Іосифа Козьмича.

На селѣ давно отзвонили къ вечернѣ, и Тулумбасъ, кухонный мужикъ, наряженный Іосифомъ Козьмичемъ въ красную кумачную рубаху и поярковую шляпу съ лентами по случаю назначенія его гребцомъ, начиналъ уже сильно поклевывать носомъ, сидя со спущенными на воду ногами на прачешномъ плоту, къ которому причалена была, ожидавшая нашихъ пріятелей, лодка, — когда Марина, въ соломенной шляпѣ на головѣ, опоясанная широкимъ алымъ кушакомъ и со своимъ долманомъ, накинутымъ на плечи, показалась на отлогомъ скатѣ аллеи, спускавшейся отъ дворца къ берегу. Съ веселымъ лаемъ несся впереди большой бѣлый пудель ея, Каро…

— Что, никого еще нѣтъ? крикнула она сверху Тулумбасу.

— Нѣтути! испуганно грохнулъ онъ какъ изъ трубы, съпросонья чуть не свалившись въ воду…

— До сихъ поръ сидятъ; несносный акцизный, уѣхать не можетъ! проговорила она съ досадою:- и что это они съ нимъ церемонятся!.. Но вотъ, кажется, идутъ они… Да, и несносный акцизный съ ними, и Іосифъ Козьмичъ, — они только-что изъ-за стола, должно быть…

Марина бѣгомъ сбѣжала съ дорожки, прыгнула въ лодку и усѣлась къ рулю.

— Каро, ici!..

Послушная собака улеглась въ ногахъ ея.

— Вотъ мы какими фонами сегодня! весело заговорила она съ Тулумбасомъ, указывая на коверъ, которымъ господинъ Самойленко велѣлъ устлать суденушко.

— И зацѣпъ ишь новый приказали сварить, — можетъ гдѣ повылазать захотите, глупо улыбаясь отвѣчалъ гребецъ.

— Повылазать! Ахъ вы, Тулумбасъ, Тулумбасъ! съ хохотомъ повторила она… Она всему-бы разсмѣялась, — такъ хорошо было у нея на душѣ!..

Мужское общество подошло къ берегу.

— Да идите же скорѣй! звала она, кивая небрежно головой въ отвѣтъ на поклонъ акцизнаго чиновника, который былъ еще довольно молодой человѣкъ, щеголялъ "образованностью" и, вслѣдствіе вѣроятно сего, носилъ преогромнѣйшіе, курчавые, какъ у барана, волосы, на которыхъ весьма неизящно торчала его форменная фуражка.

"Неужели же его съ нами повезутъ!" думала съ испугомъ Марина; акцизный ей былъ противенъ: онъ былъ страстно влюбленъ въ нее, — и она это знала.

Но акцизный пріѣзжалъ "съ первымъ визитомъ" къ новоприбывшему помѣщику и не почиталъ "согласнымъ съ приличіями свѣта" протягивать этотъ визитъ. Онъ тутъ, же раскланялся и, кинувъ на Марину пламенный прощальный взглядъ, въприпрыжку отправился вверхъ по аллеѣ.

— Садись, Пужбольскій, говорилъ графъ, бывшій, повидимому, въ очень хорошемъ настроеніи духа, между тѣмъ какъ господинъ Самойленко, не доходя до плота, кричалъ издали Маринѣ:

— Подымайтесь выше, до самой Карапековой пасѣки. чтобы не ранѣе сумерекъ назадъ быть!… Мы васъ тутъ съ огнями встрѣтимъ!…

Тулумбасъ поплевалъ себѣ въ обѣ руки и взялся за весла. Пріятели усѣлись; суденушко отвалило…

— Спросите князя, изъ-за чего изволятъ они гнѣваться, моргнулъ Завалевскій Маринѣ, глядѣвшей недоумѣвая на Пужбольскаго, который до сей минуты, противъ обыкновенія, не произнесъ ни единаго слова и, отвернувшись отъ нихъ, глядѣлъ куда-то въ лѣсъ.

— Что притуманилась, зоренька ясная, пала на землю росой? тотчасъ-же и защебетала она, улыбаясь ему своими пышными устами.

Онъ словно почувствовалъ эту улыбку и быстро обернулся на нее, усмѣхаясь самъ…

— А это, изволите видѣть, пояснялъ тѣмъ временемъ графъ, — Ольга Ѳедоровна, экономка, разобидѣла ихъ сіятельство. Они сегодня утромъ сами изволили набрать въ обѣду березовыхъ грибовъ и принесли ей, — за обѣдомъ же подали будто бы не березовики, а подосинники, — такъ вотъ…

— Ну да, ну да! запищалъ мгновенно Пужбольскій, — это она намѣренно, avec arrière pensée, это она со мной не въ первый разъ дѣлаетъ! C'est pour sauver sa fichue âme, что она подмѣниваетъ мнѣ грибы… Она, видите, — и онъ, пододвинувшись ближе въ Маринѣ, замахалъ руками по воздуху въ пылу объясненія, — она, видите, почитаетъ, что березовикъ душеспасительнѣе, чѣмъ осинникъ, — такъ она ихъ сушитъ себѣ къ посту, а намъ…

Марина такъ расхохоталась, что выпустила руль изъ рукъ…

— Правѣ, барышня, правѣ держитесь, въ очеретъ вскочимъ! отчаянно заревѣлъ съ носа Тулумбасъ.

Она живо схватилась, налегла, и лодка, описывая широкую дугу, въѣхала въ самую средину теченія…

Смѣхъ смолкъ разомъ у всѣхъ троихъ… Будто въ какое-то очарованное царство попали они…

Все сіяло, пѣло, благоухало вокругъ… Густыми и стройными рядами, словно уставленное шпалерами войско, слѣва и справа подымались со дна рѣки тонкіе стебли высокаго тростника, тихо помахивая блѣдно-лиловыми, новорожденными перьями. Шильникъ и душистый аиръ несли вверхъ свои острыя иглы и смѣлые, какъ лезвее шпаги, языки. Темными пятнами разстилались подъ ними безчисленныя семьи кудрявыхъ хвощей, и сочные кусты зори длинными мысками забирались въ воду, — далеко кругомъ несся въ воздухѣ ея проницающій запахъ… На свѣтлой рѣчной глади глянцовитыми блюдами лежали круглые листы купавовъ и бѣло-бархатныя маковки, задѣтыя весломъ Тулумбаса, исчезали въ струяхъ и выплывали вновь, на мигъ раскрывъ подъ ихъ тяжестью свою какъ золото ярко-желтую сердцевинку… Нескончаемыми извилинами бѣжалъ Алый-Рогъ; то близко сходились высокіе берега, и, спутывая свои вѣтви, низко опускали ихъ съ обѣихъ сторонъ надъ водою дряхлые дубы и изнеможенныя ольхи, — то расходились они въ широкій плесъ, съ полого-скатывавшимися до него холмами…И цѣлый міръ растеній и цвѣтовъ роился на тѣхъ холмахъ, надъ тою водною пустыней… Изъ молодой зелени трифолья и пырея выглядывали темно-алыя чашечки дикаго геранія, и милые колокольчики голубаго погремка, и бѣлая медуница, и лиловый змѣинецъ, и сонъ и дрема, красивый и яркій какъ пурпуръ… Благородные цвѣты пѣвника — первообразъ геральдической лиліи — раскидывали водометомъ свои синіе, желтые, перловые лепестки… Изъ камышей, встревоженные плескомъ веселъ, подымались стрекочущими стаями черные дрозды, краснобровыя и красноглазыя курочки; очеретянки, синія какъ яхонтъ, перелетали съ робкимъ свистомъ съ берега на берегъ; кофейно-сѣрыя горленки, съ чернымъ ожерельицемъ кругомъ нѣжной шеи, воркуя неслись парами въ прозрачномъ воздухѣ… И высоко, поверхъ этого пустыннаго, счастливаго міра, свѣтлое майское небо съ бѣгущими по немъ бѣлыми, дымчатыми облавами… Да, это, дѣйствительно, было очарованіе!…