Джесси - Валерий Козырев

В начале лета, как только поднялись травы и потеплели ночи, стали гонять лошадей в ночное. И настала радостная пора для деревенских ребятишек. Потому что Кузьмич позволял им, взнуздав лошадей, мчаться на них просто так, без седла, километра три вниз по реке, где та разделялась на два рукава, образуя посередине большой остров. И, обогнув его длинным и широким овалом, за островом река соединялись вновь. По краям острова густо рос ивняк; за ивняком – вглубь – поросший сочной травой большой луг, с разбросанными по нему ярко-зелеными шапками тальника. На остров переходили вброд. Это было идеальное место для ночного выпаса, с хорошей травой, водопоем и естественной преградой, не позволяющей лошадям разбрестись. Ведь сама по себе лошадь в воду лезет не с такой-то уж и охотой, а больше по принуждению или крайней необходимости. И ночью ребята могли спокойно варить уху из подъязков, ершей да сорог, наловленных еще с вечера; или же, не беспокоясь о лошадях, спокойно спать в шалаше.

В ночное Гена ездил за старшего, на Звездочке – быстрой, чуткой и послушной. Стоило ему лишь чуть натянуть поводья уздечки и затем ослабить их, как она легко переходила с рыси на галоп. На Алтына никто не садился – он был дик и непредсказуем; но, зная дорогу, выполнял данную ему природой миссию – вел к выпасу свой небольшой табун. И Гене приходилось натягивать поводья, чтобы не опередить его. Алтын, ревнуя за свое место, мог укусить Звездочку, хотя был явно к ней неравнодушен. Частенько рано по утрам, когда над серебристым от росы лугом еще лежал плотный туман, проведывая лошадей, Гена видел, как Алтын мирно дремлет, положив свою большую голову на её круп. И было видно, что она совсем не против такого внимания…

Вскоре подошла сенокосная пора. Пока трава в соку, нужно успеть скосить её. Тогда она и высушенная сохранит в себе вместе с душистостью запаха все свои ценные качества, и будет для скота и пищей и витаминами. И будет потом какая-нибудь буренка жевать да пережевывать сено из такой травы, и та даст ей силу, которой сама напиталась от земли и солнца.

Сенокосные угодья начинались вниз по реке, ниже острова, на который в ночное гоняли лошадей. Дорога к ним пролегала через молодой дубняк и, лишь только он заканчивался, сразу же открывался вид на сенокос. Не с легковесными травами степей да перелесков, а ярко зелёным, густым и сочным травостоем заливных лугов. И кажется – сорви такую травинку, перегни пополам, и брызнет её живительный сок – так она сочна. Вниз, вдоль речки окаймлялись луга ивняком, кустами шиповника, дикой смородины, крушины, перевитыми понизу крапивой и колючими зарослями ежевики; влево, широко раскинувшись, упирались в подножие пологой горы, покрытой дубами, вязами, клёнами и по ложбинам – островками темно-зеленого ельника, а в подлеске – кустами можжевельника и лещины. Гора покато тянулась вдаль и соединялась на горизонте с темной полосой лиственного леса. По всему лугу встречались небольшие озерца, поросшие по краям осокой. В озерцах из икринок, выметанных рыбами во время полой воды, выклёвывались мальки и, имея надежное убежище среди густой травы и в изобилии – пищу, к осени подрастали в небольших рыбёшек. А сейчас они, взмутив воду, шустро прятались в осоке, лишь только слышались чьи-нибудь приближающиеся шаги.

За четыре дня на трех конных косилках уложили траву. Лошадей меняли часто, и пока отпряженные, поводя запавшими, потными боками отдыхали, набираясь сил и привлекая острым запахом пота и пышущими жаром телами слепней и тучи мелкой мошки, другие – понукаемые погонщиками, быстрым изнуряющим шагом таскали косилки по необъятному лугу. Погода стояла солнечная, и скошенная трава быстро подсыхала. Конными граблями её собирали в валки, перелопачивая затем вручную граблями и вилами. И, когда трава в валках подсохла, с центральной усадьбы прислали пресс-подборщик, прицепленный к колесному трактору. За ним на скошенном лугу оставались пудовые тюки спрессованного сена, туго обвязанные проволокой. Тюки грузили в тракторную тележку и отвозили к ферме, где складывали под широким и длинным навесом. Когда места под навесом не осталось, тюками сена набили просторный чердак конюшни. Но на небольших полянах, которых было немало среди кустов вдоль речки, как нигде в других местах густую да высокую траву приходилось выкашивать по старинке – косой. Подсыхала трава там же, на полянах, а затем уже готовое сено на конных волокушах вытаскивали на луг и укладывали, утаптывая и приминая, в небольшие копны, чтобы вывезти их уже зимой, по снегу.

Всего на сенокосе было занято человек сорок, большей частью молодежь. Чтобы не терять времени на переезды, вблизи кухни установили два железных разборных каркаса, натянули на них прочные тракторные брезенты, и получились две просторные, непромокаемые палатки. Одну заняли мужчины, другую – женщины. Еду варили в трёх огромных полевых котлах. Варили вкусно, сытно, ароматно. Весь сенокос выглядел, словно большой стан. Рано утром, позавтракав, все расходились по своим работам, к обеду вновь собираясь к длинному под навесом столу со столешницей, сколоченной из толстых струганных досок, на крепких деревянных козлах. Пообедав и отдохнув часок в тени, народ вновь расходился по своим местам.

Кроме Алтына да недавно ожеребившейся Сударушки, которые остались в конюшне под присмотром Кузьмича, на сенокосе были заняты все лошади. Ласточкин стригунок резвился рядом с матерью; нескладный и смешной, он забавно подпрыгивал, вскидывая вбок задние ноги, отбегал и, сделав большой круг, стремглав возвращался назад. Вечером лошадей купали в том месте, где река была неглубокой и с твердым песчаным дном, затем, стреножив, отпускали. Пощипывая оставшуюся около кустов траву, они не разбредались далеко; а утром их снова разбирали на работы. Трудолюбивую Сметанку определили на хозяйство – возить из села продукты, подвозить дрова и воду из ключа, что бил из глинистого берега реки километром ниже и прозрачной струйкой сбегал по деревянному желобку; падал и, разбиваясь о валуны крохотным, студеным даже в самую жаркую пору, ручейком стекал в реку.

Когда большой луг был скошен, лошадей поставили на другую работу – на волокушах вывозить с полян сено. Гена работал на Звёздочке. Он нагружал волокушу, причесывал сено вилами и шёл сзади, наблюдая, чтобы не растерять сено по дороге; а лошадь под уздцы вел помощник. И уже второй день с Геной работала Вика – стройная, кареглазая и, не смотря на свои шестнадцать лет, уже вполне сложившаяся девушка.

Гена выделялся из общей массы деревенских парней своей осанкой, статью, манерами, да и всеобщим уважением мастерового человека. Еще в школе увлекся он радиотехникой, легко научился читать схемы, работать паяльником, но когда стал ходить на волейбольную секцию, оставил это занятие, посвятив все свободное время тренировкам. А в деревне разве что утаишь! Так и стал он признанным теле-радио мастером, и даже если какая-то другая техника из строя выходила, всё равно его приглашали. Гена не отказывался, чинил всё, что было под силу. И слава умельца на все руки накрепко пристала к нему. Поэтому неудивительно, что и девушки не обходили его своим вниманием. Но не крутил он ни с одной их них любовь, словно чурался. Сроду подобного в деревне не было, чтобы такой видный парень, да девчат сторонился. И пронеслась среди них молва, что от неразделенной любви уехал Гена из города. Что, де, влюбился он там в прекрасную распрекрасную девицу, но она не ответила на его чувства, отвергла; и вот теперь он, обжегшись на молоке, на воду-то, мол, и дует…

Конечно, было заметно, что Вика неравнодушна к Гене. И за столом всегда старалась сесть рядом, и работать с ним сама напросилась. Да и вечером, у костра, словно зачарованная – устремит на него взгляд карих, с огромными, загибающимися вверх ресницами, глаз… Потом вдруг встрепенется, отведет взор и покроется от смущения лёгким румянцем. Или смотрит мечтательно вдаль, не замечая никого вокруг, пока кто-нибудь из подружек не толкнет её легонечко в бок или не окрикнет. Так и продолжалось это изо дня в день. И конечно же – Гена догадывался, что происходит.

Поздним вечером у большого костра раздавались смех, выкрики молодёжи и звон гитары, на которой боем, весело и задорно играл признанный деревенский бард Аркашка. Громко потрескивая, горел сухой валежник, выбрасывая вверх искры, которые гасли стремительно увлекаясь в высокое, дышащее прохладой тёмное небо легкими, порывистыми облачками дыма. Слышалось фырканье пасущихся невдалеке лошадей. Со стороны луга тянул густой запах увядающей травы. На брёвнах вокруг костра, озаренные бликами пламени, сидели девушки и ребята. Гена подошел к Вике и присел рядом с ней. О, какой радостью блеснули её глаза и тут же стыдливо опустились. Нужно было как-то начать разговор, и он не нашел ничего лучше чем спросить: