Штурмуя небеса - Джей Стивенс

Но в то время как суть оставалась непроницаема, исследователи, подобно Коэну, деловито выстраивали систему из данных, описывающих, что случалось, когда типичный пациент в качестве терапии принимал ЛСД. Случались удивительные и загадочные вещи. Иногда пациент, заблудившись внутри и оказавшись в ловушке, впадал в паранойю и зацикливался на чем-нибудь, пока сеанс не приходилось прерывать, вводя торазин, средство против психозов, эффективный антидот для ЛСД. Но также часто случалось, что блуждая по лабиринту подсознания, пациент внезапно наталкивался на свободные от конфликтов области Иного Мира и все его патологии разом исчезали, словно вспугнутые птицы. «Словно у всего, что их тревожило, были определенные границы», — замечала психиатр Бетти Айзнер, коллега Коэна по работе. Коэн изучал эту аномалию, названную им «интегративным опытом»:

Интегративный опыт необходимо описать подробнее, потому что это важно не только для научных исследований, но также чтобы снять определенные трудности в описаниях состояний. Обычно наблюдается перцептивный компонент, состоящий из видений, красоты и света. Эмоционально пациент испытывает ощущение релаксации и эйфории. Больные описывают это как состояние полного прозрения, осознание своего места в мире и смысла жизни. Обычно они начинают описывать наиболее важные моменты своих переживаний, и это приносит большую терапевтическую пользу.

Ключом к интегративному опыту являлось отношение врача к пациенту и создаваемая им атмосфера эксперимента. При помощи надлежащей подготовки и искусных терапевтических приемов, улучшающих настроение, в частности, с помощью музыки, Коэн, как выяснилось, мог регулярно усиливать интегративный опыт. Но одновременно с этим он также обнаружил, что, хотя, с одной стороны, интегративный опыт был чрезвычайно полезен, с другой — он все-таки не творил чудес. В течение месяца пациент чувствовал себя прекрасно, но потом к нему возвращались все неврозы, с которых все и начиналось. Но когда Коэн указывал на эти ограничения своим более восторженным коллегам, его не слушали и называли «старым занудой» или «осторожным Сидом».

Афиша светового кислотного шоу

Однако, будучи осторожным в окончательных выводах относительно полезности ЛСД, Сидней Коэн в то же время очень активно вовлекал в исследования не только своих коллег — психиатров и психологов, но и писателей и ученых. На одном из сеансов его пациентами были аналитики из «Рэнд корпорэйшн», полусекретного мозгового центра, расположенного в Санта-Монике. Один из них, Герман Кан, приняв ЛСД, лег на пол и только периодически бормотал: «Ничего себе!» Позднее он объяснил, что с пользой провел время, изучая стратегические планы бомбежки Китая.

Один из психологов, которых Коэн познакомил с ЛСД, был А. Уэсли Медфорд. Со своим другом Мортимером Хартманом, рентгенологом и специалистом по раку, Медфорд начал в свободное время на выходных экспериментировать с наркотиком. Постепенно к их частным исследованиям присоединялись другие, и, наконец, возникло нечто вроде того, что в левых политических кругах называют ячейкой. Только эта ячейка занималась не классовой борьбой, а изучением сознания. Скоро с «группой Уэсли» начали происходить сумасшедшие события. Астральные проекции. Прошлые жизни. Телепатия. Расширение сознания. Ощущение, что они являются одним цельным, общим, групповым сознанием. Хотя все эксперименты, которые они разработали, чтобы проверить эти новооткрытые возможности, потерпели неудачу — вспомните Вейра Митчелла с его попыткой писать стихи и работать над статьей по психологии, — это не охладило пыла участников. Остальные исследователи ЛСД со смущенным сочувствием наблюдали, как отношения в «группе Уэсли» становятся все напряженнее. В конце концов, она распалась, в чем ее члены обвиняли друг друга. Создавалось впечатление, что ЛСД также увеличивает отдельные отрицательные черты личности, вследствие чего людям становится сложно общаться.

Уэсли, вернувшись к практике, предупреждал, что ЛСД не поддается контролю. Но не Хартман. Он загорелся ЛСД. Вместе с психиатром Артуром Чандлером, достаточно поздно присоединившимся к «группе Уэсли», Хартман открыл офис в Беверли-Хиллс и, с благословения «Сандоз», занялся терапевтической программой изучения ЛСД, рассчитанной на пять лет. Несмотря на то что Чандлер имел терапевтическое образование, в основном все дела вел Хартман. «Он был человеком, заражавшим других своей энергией, — вспоминал Оскар Дженигер. — Это часто раздражало Чандлера, который был прагматичным парнем, психиатром старой закалки. Но в то же время Чандлер был для Хартмана своего рода тормозом, иначе он стал бы вторым Лири. Вместе они были идеальной командой». Хотя Хартман был искренне заинтересован в проведении законных научных исследований для «Сандоз», он также понимал, что ЛСД-терапия потенциально была прибыльным делом, особенно если сделать хорошую рекламу, например, на телевидении.

Из всех актеров, писателей, музыкантов и режиссеров, прошедших через организацию Чандлера и Хартмана, самым известным был Гэри Грант. Грант употреблял ЛСД больше шестидесяти раз, и хотя он считался одной из звезд Голливуда, он обнаружил, что пристрастие к наркотику обходится ему слишком дорого. В конце концов, в процессе съемок фильма «Операция "Петтикоут"», случилось решающее событие. Декорации были довольно необычны. Грант сидел на палубе розовой подводной лодки, которая была одним из основных мест действия в фильме. Шею его прикрывал от загара алюминиевый лист. Он говорил с двумя репортерами. Репортеры приготовились к тому, что им, как обычно, придется вытягивать из Гранта информацию клещами. Но сегодня Гэри, наоборот, вел себя очень мягко, расслабленно. Он объяснил им, что попробовав ЛСД, стал другим человеком. «Я словно заново родился, — рассказывал он удивленным репортерам. — Я пережил психологический опыт, заставивший меня полностью измениться. Раньше я вел себя просто ужасно. А теперь я осознал кое-какие свои качества, которых не замечал, и некоторые, о которых даже не подозревал. Теперь я понимаю, как жестоко обходился с женщинами, которых любил. Я был насквозь фальшивым самонадеянным занудой, всезнайкой, который на самом деле абсолютно ничего не понимал. Я понял, что всю жизнь прятался за лицемерием и тщеславием. И во время опыта я ощутил, как избавляюсь от них — слой за слоем. Это оказался момент, когда сознание встречается с подсознанием, и тебя выворачивает наизнанку. Но в то же время для меня это был день, когда я увидел свет».

Хотя Грант, его адвокаты и «Метро-Голдвин-Майер» пытались замять скандал, интервью появилось в печати 20 апреля 1959 года. На популярности Гранта это никак не отразилось, однако практикующим исследователям ЛСД, таким, как Чандлер и Хартман, это принесло золотые горы. Все в Голливуде хотели родиться заново.

Неизвестно, имел ли Олдос Хаксли в виду именно Хартмана и Чандлера, когда писал следующие строки Осмонду, но они в принципе подходят под это описание: «Какие ужасные люди встречаются среди ваших коллег. — На днях мы встретили двух психиатров из Беверли-Хиллс. Они специализируются на ЛСД-терапии, 100 долларов за сеанс. Я редко встречал более бесчувственных и грубых людей! Меня глубоко тревожит, что в их руках могут оказаться беззащитные люди, находящиеся под воздействием ЛСД».

Здесь была одна важная деталь, но, за исключением Анаис Нин, никто этого не заметил.

Благодаря ее сессиям с доктором Дженигером Анаис Нин находилась в первых рядах психоделического движения. Оно объединило обитателей фешенебельных лос-анджелесских гостиных с Хаксли, Хёдом, Хаббардом и множеством других исследователей (вроде Дженигера) и прочих людей (вроде самой Нин), вовлеченных в возвышенные исследования Иного Мира. Их возбужденные встречи напомнили Нин об Андре Бретоне и группе сюрреалистов, поочередно потрясавших и восхищавших Париж в двадцатых и тридцатых годах. Бретон тоже верил в огромные силы, скрытые в подсознательном, но при отсутствии подходящих инструментов исследования, подобных ЛСД, был вынужден полагаться на транс и автоматическое письмо. И все-таки Нин, фыркая каждый раз, когда слышала возбужденные рассуждения Хёда и Хаксли, вспоминала о шумных кафе Монпарнаса.

Сначала это были просто разговоры, разговоры, разговоры — на разных языках. Психологи говорили о психологии, мистики — о теологии, люди, знакомые с предметом поверхностно, — о парапсихологии, эрудиты, вроде Хаксли и Хеда, говорили на всех языках, одинаково легко обходясь с интегративным опытом и индийским «самадхи». Часто случались недоразумения, также как и неизбежные прорывы. Всех объединяло смутное понимание, что все они говорят об одном и том же. Отправляясь в Иной Мир, все — психологи, писатели, художники и даже мистики — наслаждались любительским статусом. Некоторым медикам было сложно к этому привыкнуть: у них существовали четкие представления относительно приема препаратов. Самые твердолобые даже вызывали определенную критику: «Бог мой, забудьте о стерильных палатах и прекратите задавать эти глупые вопросы». Но годы подчинения строгим правилам нельзя было так просто отбросить. Стерильные палаты и анкетные опросы в свое время были единственными инструментами медицинских научных исследований, и сложно было понять, как можно отказаться от них, не теряя в то же время надежды раскрыть тайну.