Бронекатера Сталинграда. Волга в огне - Владимир Першанин

Немцы рассчитали верно. От зажигалок горит и лес, и кустарник. Но когда фосфорные зажигалки попадают в нужную цель, огонь, охватывая военные объекты, сразу выдает их. Вспыхнула маскировочная сеть на одном из орудий. И хотя сгорела она быстро, с бортов «хейнкелей» отчетливо разглядели пламя. Загорелся навес над полевой кухней, сухие ветки тоже сыграли предательскую роль.

Из землянок выскакивали расчеты, сбрасывали маскировку, вгоняли в казенники тяжелые снаряды. Оба «мессершмитта», уточняя цель, пронеслись на высоте двухсот метров, выстилая пушечные и пулеметные трассы. Плотный огонь свалил подносчика снарядов, сбросил с сидений еще двух зенитчиков. 20-миллиметровые снаряды прошили и зажгли грузовик. Все – цель была обозначена.

Вдогонку «мессершмиттам» били пулеметы со станков, с сетчатыми зенитными прицелами, но скоростные истребители уже исчезли, а «хейнкели» выходили на боевой разворот, натужно ревя мощными моторами, несущими две с половиной тонны бомб в утробе каждого самолета.

В отличие от пикирующих Ю-87, они шли довольно высоко. Казалось, не летели, а плыли, и скорость была не слишком велика – четыреста километров. Головной самолет сбросил серию осколочных бомб весом по двадцать пять килограммов. Вспышки орудий сверху были хорошо видны. Десятки бомб, равных по мощности гаубичному снаряду, накрыли батарею.

Бомбы рвались одна за другой и по несколько штук сразу. Поляна с редкими деревьями и кустарником, где располагалась батарея, покрылась сплошной пеленой вспышек и дыма. Не повезло двум крайним орудиям второго взвода: одно накрыло прямым попаданием, по второй зенитке, как косой, прошелся сноп рваных, смертельно жалящих осколков.

Расчеты раскидало. Большинство артиллеристов, обслуживающих обе «трехдюймовки», были убиты или тяжело ранены. Взрывы, хоть и не с такой точностью, нашли свои жертвы и на других орудиях. Но батарея не прекращала огонь. Каждая «трехдюймовка» из оставшихся четырех посылала по десять-пятнадцать снарядов в минуту.

Даже сплошь избитая осколками зенитка, где остались лишь раненый наводчик и подносчик снарядов, сделала несколько выстрелов. Затем сполз на станину истекающий кровью наводчик, а следом с негромким шипением опустился пробитый откатник. Масло, смешиваясь с кровью, растекалось по вытоптанной площадке.

Второй и третий «хейнкели» сбросили более тяжелые бомбы: «сотки» и несколько штук килограммов по двести пятьдесят. Опрокинуло, сорвало со станины корпус одной из зениток, а обвалившийся капонир и груда земли, поднятая мощным взрывом, завалили исковерканную пушку вместе с расчетом.

Стокилограммовка взорвалась у основания огромного тополя. Дерево, разламываясь на куски, взлетело вверх вместе с фонтаном земли, а половина древесного ствола, в два обхвата толщиной, обрушилась рядом с капониром соседнего орудия. Расчету повезло, на артиллеристов посыпались лишь комья земли и мелкие ветки.

Два «хейнкеля», идущие следом за командиром звена, добились бы куда больше успехов, сбрасывая свои тяжелые бомбы, но пушистые, безобидные на вид разрывы зенитных снарядов встали у них на пути, заставив сменить курс, чтобы не влететь в зону взрывов.

Одному самолету досталось хорошо. Снаряд взорвался под брюхом, разнес застекленную бронированным стеклом нижнюю спаренную пулеметную установку, хлестнул осколками по левому двигателю и крылу. Тройка прибавила ходу. Поврежденный «хейнкель» шел нырками, а вокруг него плясали разрывы снарядов, которые лихорадочно выпускали три оставшиеся зенитки. Потом наступила тишина, самолеты исчезли. Артиллеристы перевязывали раненых, закуривали самокрутки.

Примчались две повозки и «полуторка» из санбата. С катеров прислали на помощь санитаров, нескольких моряков и опытного фельдшера дивизиона Петра Репникова. Накладывали шины, повязки, срочно увозили тяжелораненых в санбат. Пострадавших от бомбежки было много. Единственный врач, два фельдшера и санитары едва справлялись. Федя Агеев помогал Репникову.

Крепкий широкоплечий артиллерист скреб пальцами землю и что-то бессвязно выкрикивал. Брюки до самого паха были изорваны осколками и пропитаны кровью, одна стопа болталась на сухожилиях и обрывках кожи. Петр Репников, фельдшер с многолетним стажем, перетянул ногу жгутом, обычным ножом отделил стопу, разрезал брюки и стал быстро накладывать повязку.

– Федька, чего заснул? – пыхтя, окликнул он Агеева. – Режь вторую штанину, исподнее тоже.

Когда Федя увидел изорванные ноги, клочья кожи, глубокие раны, в которые осколки вбили обрывки белья и брюк, ему стало плохо. Едва удержался на коленях, ткнувшись носом в землю, от которой пахло кислой парной кровью.

– Федька, держись! – рявкнул фельдшер. – Глянь, яйца у парня целые?

– Целые? – приподняв голову, с усилием спросил артиллерист.

Боясь дотронуться до слипшихся от крови волос, Агеев осмотрел раны в паху.

– Осколки ниже прошли. Хозяйство на месте.

– Ну и славно, – заканчивая бинтовать обрубок, взялся за следующую рану Петр Семенович. – Сейчас перевяжем… давай еще бинта… и повезут тебя, парень, прямиком в госпиталь. К зиме дома будешь.

– Калекой, – с усилием выдохнул зенитчик. – Мне всего девятнадцать, а уже без ноги.

– Зато живой. Подумаешь, лодыжку оторвало. Научишься шкандылять лучше прежнего. И вообще, повезло тебе больше, чем вон тем ребятам.

Федя невольно покосился на погибших зенитчиков, которых несли и складывали в ряд. Смерть словно издевалась над людьми, коверкая и разрывая их на части. Лежали половинки бойцов, без ног, с оторванными руками, смятыми телами, словно их переехал трактор.

– Уносите, – бодро скомандовал санитарам Репников и, подмигнув Федору, отхлебнул из фляжки. – Тебе не положено. Только раненым и мне.

Мордастый сержант, с которым сцепились на танцах, приводил в порядок орудие. Этому расчету повезло, и капонир лишь слегка обвалился. Относили в сторону стреляные гильзы, привезли на повозке ящики с остроносыми снарядами.

– Эй, сержант, угости семечками, – окликнул его Федя.

Артиллерист, узнав моряка, невесело усмехнулся:

– Нет семечек. И ребят многих нет. Ваш баянист говорил, что мы войны не нюхали, а в батарее половина расчетов убитыми и ранеными выбыла. Ладно, иди, не мешайся…

Полдня провозились на батарее. Когда вернулись, угодили под артиллерийский обстрел. Несколько орудий с другого берега Волги посылали 105-миллиметровые снаряды. Выстрел, минуты три перерыв, и снова воющий звук снаряда.

Летели в основном фугасы, поднимая высокие столбы дыма, земли и обломков деревьев. С их помощью немцы надеялись нащупать новые цели. Обстрел продолжался и в последующие дни. Больших потерь не было, но время от времени снаряды падали совсем рядом с катерами, хотя место стоянки уже дважды сменили.

Некоторые орудия упорно вели огонь по руслу Ахтубы, затонам. Попадание и пожар на любом из кораблей мог стать ориентиром для мощного артиллерийского обстрела или налета авиации.

Комдив Кращенко приказал обновить маскировку, но укрывать корабли с наступлением холодов становилось труднее. Маскировочных сетей не хватало. Деревья с облетевшими листьями уже не защищали стоянку, как раньше, а укрывать катера голыми ветвями было бесполезно. Рубили бурьян, увядшую траву, пучками прикрывали палубу и надстройки.

Все это занимало много времени, отдыхать почти не приходилось. Ночи стали длинные, катера уходили на задания рано и возвращались с наступлением позднего рассвета. Замаскировав катер, валились без сил спать, порой отказываясь от еды.

– Потом… потом. Сначала поспать.

Усилились артиллерийские обстрелы. Однажды тяжелый снаряд, калибром не меньше шести дюймов, взорвался в русле реки, неподалеку от «Верного». Взрыв был такой мощный, что переломило пополам большую старую иву, подняло огромный бугор воды, ила, водорослей. На какие-то секунды обнажилось дно реки, а бронекатер швырнуло на берег, оборвав якорные цепи.

Спасли прибрежные кусты, смягчившие удар, да и половинка ивы, толщиной метра полтора, ухнула, не дотянувшись до катера. Ударься «Верный» о глинистый откос или рухнуло бы дерево на палубу, катер могло бы переломить или смять броню вместе с людьми. Не обошлось без жертв. Погиб помощник сигнальщика, которого сбросило на берег и раздавило корпусом. Тяжело ранило одного из трюмных матросов, сломав ребра и руки.

Через час прибежала Надя. Увидев Костю живым, если не считать ссадин и синяков, обняла и заплакала, уткнувшись лицом в плечо.

– Ты чего? Ну, успокойся.

– Успокойся… Мне сказали, снаряд прямо в ваш катер попал, многих убило. Матрос, которого в санчасть привезли, помер. Легкие ребрами проткнуло, и все остальное переломано. Знаешь, как я испугалась…

– Иди, – слегка оттолкнул ее Костя. – Ну, чего ты слезы ручьем льешь? Перед ребятами неудобно. Вечером увидимся.