Морской лорд - Вирджиния Кантра

Собака мгновенно присела и завиляла узким хвостом по песку. Улыбка Люси осветила лицо. Собака тыкалась влажной, волосатой мордой в ее ладонь. Она погладила пса по голове.

Конн боролся с приступом ревности. Из-за нее? Из-за собаки? Любое предположение было смешным.

— Это что, его имя? — спросила Люси. — Бешеная собака? (от англ. Mad Dog)

— Мэ-даг. Что означает «собака».

Улыбаясь, она повернулась к нему, и от этой улыбки у Конна перехватило дыхание.

— Очень оригинально.

— Так я обычно их называл, — резко сказал Конн. Всех их. — Они живут не очень долго. Девять или десять лет. Стало легче через некоторое время называть их тем же самым именем.

Ее удивленные серые глаза изучали его лицо, как будто она разглядела в нем то, чего никто не искал. То, что он сам предпочитал не видеть.

Гордость требовала не отводить взгляда.

— Сколько у тебя было собак? — мягко спросила Люси.

Он пожал плечами.

— Сотни. После четырнадцатого или сорокового, я научился не слишком… привязываться.

Она наклонила голову, не отрывая взгляда от его лица.

— Тогда, к чему вообще заводить домашних питомцев?

Этот вопрос он и сам частенько себе задавал. Каждый раз, когда он держал на руках остывшее старое тело, гладил седую морду. Каждый раз, когда нес собачий труп на холмы, чтобы похоронить его одному, в тишине.

— У меня всегда кто-то был. У моего отца всегда кто-то был. Это — традиция, — сказал он.

Способ поддерживать связь с прошлым, оставаться связанным с отцом, который бросил его.

— Если у тебя были сотни, времени изменить традицию было предостаточно, — заметила Люси. — Я думаю, тебе была нужна компания.

Конн спрятал за спиной сжатые в кулаки руки. Потрясенный он уставился на нее с каменным выражением на лице. Она его «прочитала». Селки, живший один, свободный от человеческих предрассудков и человеческих эмоций. Они не требовали дружеских отношений. И он не нуждался в этом.

— Ты, конечно, можешь думать, что хочешь, — вежливо сказал Конн и подхватил ее на руки.

Он почувствовал, как Люси стала чаще дышать. Но она не сопротивлялась.

Прогресс? Возможно.

Ее спутанные светлые волосы были зажаты между ними. Он осторожно освободил их, перемещая вес ее тела.

— Ты знаешь, я могу идти и сама, — предложила Люси.

— Ты не сможешь взобраться наверх, — ответил Конн. — Только не босиком.

— Я сильнее, чем выгляжу, — она печально улыбнулась. — И тяжелее.

Высокая и изящная, с кожей столь же бледной как ива, если с нее снять кору.

— Я полагаю, что смогу нести это бремя.

Как она должна мириться с его прикосновением?

Он шагал с нею вверх по склону. Несмотря на бледное лицо и холодные руки, она чувствовала себя согретой в его объятьях, согретой и влажной. Ниже путаницы из котиковой шкуры и дождевика, он различал, как быстро поднимается и опускается ее грудь. Его рука была очень близко к ее груди. Ее волосы щекотали ему шею. Она пахла женщиной и немного мокрой псиной.

Она — не селки.

Но у ее человечности — беспорядочной, подлинной, безыскусной — была своя естественная привлекательность.

Тропинка была узкой, вытоптанной им и собаками. Длинная трава шептала о доме. Птица взлетела вдоль зубчатой стены, крича предупреждение или приветствие.

Люси посмотрела вверх на птицу, затем вниз на тропинку и Мэдэдха, который бежал то перед ними, то за ними. Она смотрела на что угодно, кроме Конна.

Она была прижата к нему, угловатостями и округлостями, длинными, сильными ногами и маленькой, крепкой грудью. Ее дыхание обдавало теплом его профиль. Ее ладони были холодны.

Она волновала кровь. Конн переменил руки. Если бы он мог отнести ее в свою комнату, положить ее в свою кровать: он бы согрел ее, успокоил, убедил, связал ее…

Он нахмурился. Поскольку в первый раз это отлично сработало.

Люси окинула взглядом его профиль.

— Ты в порядке?

Его копье было твердым, как камень.

— Все прекрасно.

— Я предупреждала, что тяжелая.

Скорее высокая и худая, обладающая силой не меньшей, чем он.

— Меня беспокоит не твой вес.

— О? — Люси встретила его горячий пристальный взгляд и вспыхнула. — О.

Дверь башни была приоткрыта. Он раскрыл ее настежь, подтолкнув локтем. Атмосфера Убежища окутала их прохладой тумана и волшебства, пахнущая временем, камнями и морем.

Она откашлялась.

— Ты уже можешь опустить меня на пол.

Он не хотел выпускать ее из рук. Он чувствовал, что чем дольше она находилась под влиянием его прикосновения, тем больше шансов, что она примет его.

— Лестница не освещена. Ты не сможешь увидеть куда идти.

— О, а ты можешь?

— Да, — отрезал Конн, чтобы она замолчала.

Он нес ее по спиральной лестнице, его плечо задевало грубую каменную стену, ее босые ноги свешивались в пустоту.

Высокая, узкая полоса света показалась во мраке.

В тишине он мог слышать дыхание Люси и царапание когтей собаки, идущей за ними.

Лестница раздвоилась, закругляясь в его комнаты с одной стороны, и расширяясь к широким, плоским ступеням и арке с другой. Люси обняла его за шею, прижавшись мягкой грудью к его груди. Ожидание пульсировало в нем. Почти пришли. Он сопротивлялся желанию взвалить ее на плечо и начать перешагивать через ступени.

— Мой лорд! — воскликнули в зале.

Мэдэдх зарычал в мягком предупреждении.

Люси подняла голову и повернулась.

Конн сжал ее сильнее.

В каменном сводчатом проходе показался здоровяк. Конн расстроился. Но человек, который приветствовал его, был его самым доверенным хранителем. Не было смысла огрызаться на него. Также как игнорировать его.

— Гриффит aп Пауэлл, смотритель замка, — коротко представил его Конн. — Люси Хантер.

Смотритель нахмурился.

— Сестра Дилана?

Люси моргнула.

— Вы знаете моего брата?

Грифф проигнорировал ее, обращаясь к Конну:

— Что она здесь делает?

— Не спрашивайте, — пробормотала Люси.

Что-то в ее голосе, в неуловимом изменении ее позы, пробилось сквозь вожделение и нетерпение Конна. Он мельком взглянул на нее: плечи сгорблены, глаза опущены. Она, казалось, свернулась в клубок в его руках.

— Мой лорд, я должен с Вами поговорить, — сказал Грифф, как будто забыл о своем вопросе.

Забыл о самом присутствии девушки.

Конн ощутил покалывание на своей коже.

— Не спрашивайте, — сказала она.

Возможно ли, что слова не были просто комментарием, а были командой?

Неловкость сочилась сквозь него, как расплавленный лед. Что бы это значило, если она смогла бы командовать смотрителем замка?