Господствующая высота - Юрий Нагибин

Кретов замолчал, утомленный длинной речью, отер пот со лба.

— Понятно, — сказал Селезнев. — Выходит, сметка и здесь нужна.

— А ты что думал? — с вновь обретенным, хотя и не совсем уверенным, апломбом воскликнул Шумилов.

— Я вызов делаю, — неожиданно заявил Свистунов. — Давай, Андрей, поспоримся, кто из нас больше даст.

— Интерес мне с тобою спориться! — ответил Шумилов. — Я Селезнева вызываю.

— Идет! — отозвался Селезнев. — А ты, Фома, с Надеждой соревнуйся.

Надежда Шубина, плоскогрудая, сильная женщина с гладким, иконописным лицом, считалась не послед ним косарем в бригаде.

— Спасибо тебе! — обиделся Свистунов. — Нешто я бабы слабей? Я Алексея Федорыча вызываю.

Все захохотали. Узкие, плотно сжатые губы Шубиной разжались, в глазах возник сухой блеск.

— Я тебя пополам сложу да в карман суну.

— Правильно, Надя, — поддержали ее женщины, — постой за нашу честь!

— Вот что, товарищи, — сказал Кретов, — чтобы все точно было, составим «боевой листок», кто с кем соревнуется, и вывесим в правлении. Каждый день после работы будем проставлять показатели. Пусть весь колхоз знает, как у кого дело идет.

— Правильно! Пиши нас, Алексей Федорыч, — сказал Селезнев.

Кретов достал из планшета листок бумаги, подложил картуз, и чернильным карандашом вывел жирно: «Боевой листок стрешневской бригады № 1».

— Так значит: «Селезнев — Шумилов, Шубина — Свистунов», — не возражаешь, Фома Ильич? «Творожников — Семичасный»…

Когда листок был заполнен, Свистунов спросил у Кретова:

— А вы-то сами, Алексей Федорыч, с кем соревнуетесь?

— Он со всеми…

— Нет, друзья, меня вызвал Прошин из второй бригады.

— Ого! Прошин, — что вол добрый, зачнет — не остановишь. Смотрите, Алексей Федорыч!

— А что твой Прошин? Он на легком хлебе вчера семьдесят пять соток дал!

— Так то раньше было!.. — сказал кто-то, и Кретов отметил про себя эти слова. Значит, у людей появилось чувство, что теперь все должно измениться на косовице.

Вечером в правлении собралось чуть не полколхоза. На доске объявлений висели «боевые листки» бригад с показателями первого дня соревнований.

— Селезнев-то две нормы дал!..

— А Надежда Свистунову доказала!..

— На то он и пятый туз!..

Но более всего занимала народ борьба Кретова с Прошиным. В первый день верх был за Кретовым: он выкосил 1,2 гектара против 0,95 гектара Прошина. Следующие два дня он сохранял свое преимущество, обгоняя Прошина на несколько соток. И радостной музыкой прозвучали в ушах Кретова слова кого-то из членов первой бригады: «Наш-то, видали?!»

В коротком словечке «наш» были признание и дружба.

К исходу недели прошел по колхозу слух, что Прошин решил взять над Кретовым верх. Он что-то долго возился со своей косой в кузне, и облик его, и без того не слишком веселый, сделался еще более сумрачным. В субботний вечер чернобородый, грузный Прошин прибыл в правление на плечах второй бригады. Его бережно опустили на землю, и Прошин, осветившись наивной улыбкой, вывел против своей фамилии: «1,52 гектара». Это был выдающийся результат. Ожигов немедленно передал телефонограмму в редакцию районной газеты.

— Как же так получилось, Алексей Федорыч? — разводил руками Свистунов. — Прошин-то вкруговую шел, а взял больше вашего?

— И правильно делал. У них поле в логу лежит, от ветра укрытое, значит его сподручнее вкруговую брать…

Кретов был единственным из первой бригады, кого не смутила победа Прошина. Триумф Прошина был его триумфом, так же как и две нормы Селезнева и Шумилова, и пятьдесят три сотки Свистунова, замыкавшего таблицу соревнования. Да, теперь он мог пойти и доложить Ожигову, что партийное поручение выполнено…

Так он и сделал в тот самый вечер, когда Прошин, надев новый пиджак и повязав толстую шею галстуком, пошел показывать себя в клуб.

Парторг сидел у окна над книжками. Он крепко пожал Кретову руку, но взгляд его был каким-то рассеянным, словно мысли его витали далеко. Кретову стало даже немного обидно, но это чувство едва коснулось его сердца.

— Знаешь, Алексей Федорыч, — сказал Ожигов, — есть одно интереснейшее дело. На осушение болот мы можем выделить… Впрочем, наскоро, не расскажешь. Ты приходи в палисадник, я сейчас стулья вынесу…

Покупка коня

Зоотехник поднялся с колен, отряхнул брюки и носовым платком вытер пальцы.

Ворон, пожилой орловский жеребец крупной стати, словно почувствовав, что докучный осмотр кончился, коротко отфыркнулся.

Кретов крикнул:

— Никифор, заводи!

Из денника с совком и скребком в руках показался стройный подросток. Он был одет в рубашку-ковбойку и опоясан фартуком из мешковины.

— Есть заводить! — ответил он весело и, причмокивая губами, поманил Ворона за собой.

Районный зоотехник Панков и заведующий конефермой Кретов вышли из конюшни и присели у входа на сыроватое бревно. Только что прошел дождь, и простор голубел множеством луж, отражавших небо. Дождь оставил за собой чуть студеную свежесть — предвестник осени.

— Едва ли бы услышите от меня что-либо новое, Алексей Федорович, — сказал Панков, разминая папиросу. — Ворон, конечно, еще в силе, но, сами знаете, сустав сыроват, есть изъяны в экстерьере. Для метисного поколения это еще туда-сюда, но для высокопородного нужна замена…

— Элита, — твердо сказал Кретов. — Иначе к чему было огород городить!

— Понимаю. Значит, вы действительно намерены создать племенную ферму в полном смысле слова?

— А то зачем же я здесь? Вы видели Зорьку? Настоящая элитная кобыла. А ее дочь Стрелка? Это же совершенная чистота крови! Да и другие хоть уступают им, но тоже первых статей. Через два-три года мы бы так развернулись!

— Но позвольте, за чем же дело стало? На конезаводах можно подыскать все, что вам нужно. Не у нас, так в Орловщине.

— Подыскать-то можно, — с досадой воскликнул Кретов, — да вот только жаль, что коней за красивые глаза не дают!

— Простите, не понимаю! — все еще недоумевал зоотехник. — Ваш колхоз в нынешнем году большущий доход взял. Так неужто правление не может отпустить каких-нибудь тридцать тысяч?

— А вы вот со Стругановым поговорите — он за колхозный карман обеими руками держится! — И, не замечая, что впадает в противоречие, Кретов продолжал раздраженно: — Он ведь, как пень, упрямый. То из него полушки не вытянешь, а то и вовсе цену деньгам забывает. Вон какой клуб отгрохал — за кровельным железом в Харьков посылал, рояль из Москвы выписал! А теперь вот его кто-то насчет ранних овощей надоумил. Ну, заложил бы тепличку, так нет, целый завод на семь тысяч рам затеял. Возьмите электричество. Движок у нас только клуб да правление обслуживает. Сколько раз требовали от Струганова, чтобы хоть какую-нибудь станцию поставил, — ни с места. Оказалось, он с соседними колхозами сговаривался — сообща на Пселе целый Днепрогэс возвести.

— Молодец! — вырвалось у зоотехника.

— Что молодец? — сердито отозвался Кретов. — Конечно, молодец, только не в наш конец.

— Но ведь то миллионные дела, а тут о каких-то десятках тысяч речь.

— И копейка, знаете, дорога, когда ее до рубля не хватает. Беда в том, что конеферма у нас в пятилетнем плане не была предусмотрена. Тут и знающего человека не было, а в полуразрушенных конюшнях одна-единственная Зорька стояла. Ведь остальных уже я собрал, предшественник Струганова их по частным рукам роздал…

— Н-да… — сочувственно протянул зоотехник. Так что же от меня требуется?

— Что от вас требуется? Дайте мне письменное заключение насчет Ворона и заверните покрепче.

— Думаете, поможет?

— Буду бороться.

— Хорошо, напишу. Но вот вам мой совет, Алексей Федорович. В декабре открывается зимний беговой сезон, и колхозы-победители получат право приобретать по облегченным ценам племенных коней на девятом конезаводе. Рискните, у вас есть материал: Стрелка, Снежная королева…

— Мне уже говорил об этом парторг…

— Странно! Откуда Ожигов узнал? Это, так сказать, неофициальные сведения.

— А он такой — неопределенно заметил Кретов. — Что же, давайте заключение…

С теперешним председателем сухинского колхоза Стругановым Кретов был дружен чуть не с самого детства. Тогда Струганов был чернобровым, стройным пареньком, говоруном, баянистом, зачинщиком всяких проказ, которого нередко бивали на вечерках менее удачливые кавалеры. Сейчас он превратился в здоровенного мужика саженного роста, с красным, словно с мороза, лицом, обрамленным угольно-черной бородой. Струганов хорошо знал хозяйство, умел зажечь людей, не боялся нововведений, но была ему свойственна какая-то ограниченность, заставлявшая его отстранять от себя многое, что не было связано с ближайшими интересами хозяйства. Если этот недостаток председателя не сказывался сколько-нибудь заметно на жизни сухинского колхоза, то лишь потому, что рядом со Стругановым стоял такой человек, как Ожигов, колхозный бухгалтер и парторг. Было что-то трогательное в том, с какой доверчивостью Струганов, этот самолюбивый и властный человек, слушался Ожигова…