Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Однако я отвлёкся.

На письме из Сале картинки не закончились, но темп их убыстрился — все последние месяцы Летиция жила, словно сотрясаемая лихорадкой.

Я увидел кабинет в Мюнхене, услышал равнодушный голос, объясняющий, что турецкая поездка господина фон Дорна была не официальной и потому казна не несёт за неё никакой ответственности.

Мелькнула одутловатая физиономия с подшмыгивающим мясистым носом (господин Мёнхле, сводный братец). Зазвенели монеты, ссыпаемые из кожаных мешочков в сундук. По ухабистой дороге понеслась кожаная карета, из-под колёс летели брызги, небо висело над зимними полями мокрой мешковиной.

Летиции надоело обивать мюнхенские пороги. Она решила, что выкупит отца сама. Списалась с арматором из главного французского порта Сен-Мало, заложила кузену родовой замок и отправилась спасать того, ради кого не жалко ничего на свете.

Ну что сказать?

Мне чрезвычайно понравилась моя новая подопечная. Видимо, зря я потратил столько лет своей жизни исключительно на мужчин. Если остальные женщины похожи на Летицию де Дорн, подумал я, они действительно являются лучшей половиной человечества.

Моя питомица не только смела и самоотверженна в любви, она ещё и умна. Её изначальный расчёт был правилен: именно через мореходов из Сен-Мало и следует действовать. Если б война не положила конец морской торговле, план легко бы осуществился. Что же до предложения Лефевра, мне оно показалось нечестным. Я немного разбираюсь в расценках и обыкновениях корсарского промысла. Если б я умел говорить и имел соответствующие полномочия, то сумел бы существенно сбить запрошенную цену. В конце концов, Лефевр не единственный арматор в городе, да и репутация у него, сколько мне известно, не самая хорошая.

Милое, бедное дитя, как же тебе трудно в этом чужом и непонятном мире! Я помогу тебе, я сделаю всё, что в моих силах!

Хватило нескольких секунд, чтоб я проникся интересами и заботами моей Летиции.

Счастье и огромное везение, что она не сбросила меня со своей груди ни в миг самого сопереливания душ, ни после.

Глава четвёртая

Подруги

О нет! Она стойко перенесла кровопускание, да ещё успокаивающе прижала меня к себе.

— Бедняжка, ты испугалась этих дураков стражников! — Потрогала дырки от когтей на лифе. — И ещё я вижу, что моё шёлковое платье тебе не по вкусу. Никому оно в этом городе не нравится. Пожалуй, действительно, уберу его в сундук.

Мы шли по узкому переулку, где пахло помоями, а под ногами валялись очистки.

Летиция разговаривала со мной, это грело мне сердце.

— Хочешь, я возьму тебя к себе?

Ещё бы я не хотел! Насколько мог сладким голосом я прокурлыкал полное своё согласие.

— Не ворчи, — сказала она. — Не понравится — улетишь. Насильно удерживать тебя я не стану.

Разве можно улететь от того, с кем породнился душой? Глупенькая!

— Как бы мне тебя, птичка, назвать?

Она взяла меня в руки, повертела так и этак. Я снова закурлыкал, готовый принять любое имя. После того, как тебя величали Каброном или Трюком, особенно привередничать не станешь.

И всё же её выбор меня потряс.

— Я стану звать тебя Кларой, моя славная девочка, — объявила Летиция.

О боже… Неужели не видно по хохолку, по гордому рисунку клюва, по всей моей мужественной осанке, что я никак не могу быть Кларой? Я издал крик протеста.

— Ей нравится, — умилилась невежественная девица. — Ты даже пытаешься повторить своё новое имя: клррр, клррр.

Остаток дороги до гостиницы мы молчали. Не знаю, о чём думала моя питомица, а я пытался свыкнуться с мыслью, что отныне буду «славной девочкой» по имени Клара.

Но в гостинице я сразу забыл о своей обиде.

Едва Летиция поднялась в номер и заперла за собой дверь, она повела себя весьма неожиданным образом. Рухнула на постель и громко разрыдалась.

Это застало меня врасплох. Я не привык к слезам — мужчины плачут редко, обычно такое случается спьяну. Я, разумеется, видал на своём веку рыдающих женщин. Но Летиция плакала совсем не так, как они. Не напоказ, не жалобно, не взывая к состраданию, а глухо, безнадёжно, словно тяжесть мира стала для неё совсем невыносимой. Она рыдала оттого, что не знала, как ей поступить, а кроме неё принимать решение было некому.

Просмотрев всю её жизнь, я знал, что плакала моя питомица очень нечасто. Когда это случилось в предыдущий раз?

Я порылся в картинках из её прошлого и удивился. Как, всего одиннадцать дней назад?

Я снова увидел дорожную карету, но она не ехала, а стояла; над дорогой слепой дождь сменился туманом. Из него выскочили три тёмных силуэта и превратились в оборванцев. Судя по цвету мундиров то были дезертиры из прусской армии. Один схватил за узду коренника. Другой стащил с козел и ударил рукояткой сабли кучера, третий распахнул дверцу и гнусаво пропел: «Вылезай, кошечка, ты приехала». В ответ карета изрыгнула струю дыма, огонь и грохот. Разбойник упал, не вскрикнув. Остальные мгновенно исчезли в тумане.

Молодец, девочка, думал я, слушая, как всхлипывает и стучит зубами Летиция. Не переживай, так ему и надо. Не стоит этот гнусавый твоих слёз. Хотя она — уж мне ли было этого не знать — плакала не из-за гнусавого, а из-за того, что мир устроен так ужасно.

В предпоследний раз моя питомица плакала, когда пришло письмо из Сале (это я уже описывал). А в предпредпоследний — в тринадцатилетнем возрасте, из-за прыщика на лбу.

Я и то плачу чаще. И если уж меня пробирает слеза, то не на одну минуту, как эту фройляйн.

Потому что всего через минуту рыдания её стихли, она скрипнула зубами, сжала кулаки и села на кровати.

Поглядела на меня — улыбнулась. Не знаю, что такого комичного нашла она в моём облике, но я не оскорбился, а обрадовался, что моя подопечная справилась с унынием и слабостью.

— Бедняжка, — сказала Летиция. — Ты тоже напереживалась. Надо тебя покормить.

Она налила молока, накрошила бисквита.

Что ж, мы, моряки, не привередливы. Едали и не такое.

Я вежливо опустил клюв в блюдце, чихнул (у меня от молока всегда чесотка в носу). Солонинки бы с красным перцем, да глоток-другой рома. Кое-как я выбрал крошки, пока они вконец не размокли.

Девушка наблюдала за мной.

— Будем подружками, смешная птица? Мне сейчас очень нужна подруга! Ах, где ты, моя Беттина…

Кто-кто?

Я прикрыл глаза.

Так, Беттина, Беттина…

Книга жизни моей питомицы зашелестела передо мной своими разноцветными страницами и послушно раскрылась на нужном месте.

Брюссельский пансион, куда маленькую Летицию сплавил папаша. Управляет им англичанка, обнищавшая гранд-дама из окружения свергнутого короля Якова. В пансион принимают дворянок-католичек со всей Германии и Фландрии. Учат манерам и идеальному почерку, а также языкам — английскому, французскому и латыни.

Беттина фон Гетц — славная девочка с кротким взглядом и утиной фигурой, дочка дорновских соседей. Всё время, проведённое на чужбине, подруги неразлучны. Помните, я описывал сценку, как пансионерки глазеют на свадебный кортеж? Беттина тоже была там. Стояла рядом с моей, обняв её за плечо и мечтательно улыбалась.

— Представим, Кларочка, что ты Беттина, — бодро сказала Летиция, сев передо мной и уперев локти о стол. — У тебя такие же круглые глаза. Дай мне совет, моя рассудительная подруга.

Охотно. Советы — это как раз по моей части.

Я кивнул, показывая, что готов слушать. Моя питомица прыснула, но сразу же посерьёзнела.

— Вот тебе задачка. Желтолицый сморчок требует с меня двадцать одну тысячу триста пятьдесят ливров да три тысячи за свои услуги, хоть теперь и не очень понятно, в чём они заключаются. Пять тысяч — цена выкупа, и знающие люди говорят, что ещё столько же может уйти на бакшиш и непредвиденные расходы. Я же получила под заклад Теофельса от нашего сопливца тридцать тысяч. Допустим, я поторгуюсь с Лефевром и на сколько-то собью цену. Но с чем останется отец, когда вернётся из плена больной и измученный? Ни дома, ни денег…

Я обратил внимание на то, что в эту минуту она не думала о себе и своём будущем — только об отце. Благородное сердце!

Между тем Летиция продолжила своё размышление вслух.

— Все эти соображения на одной чаше весов. На другой лишь одна гирька, но зато золотая! Через каких-нибудь две недели корабль достигнет берегов Барбарии. Отец будет спасён, мы с ним никогда больше не расстанемся! И ещё. Лефевр сказал, что капитана зовут Дез Эссар. Это одна из лучших фамилий Франции. У покойного Людовика Тринадцатого некий Дез Эссар командовал королевскими гвардейцами. Думаю, на человека из такого рода можно положиться…

Но оживление тут же оставило её.

— Вдруг я отдам им все свои деньги, а они меня обманут? Или даже не обманут, а просто отступят перед трудностями. Каких бы благородных правил ни был Дез Эссар, для него мой отец — чужой человек. В лучшем случае капитан исполнит свои инструкции, нельзя требовать от него большего. Как же мне быть, дорогая моя Беттина?