Расплата за любовь - Евгений Костюченко

— Пусти меня, — она распахнула дверь и вошла в ванную с двумя чашками. — Вот, не нашла другой посуды. Хочешь?

— Хочу, конечно, хочу.

— Вижу. Какой у тебя живот пушистый. Можно потрогать?

Когда он на руках нес ее к дивану, она по пути прихватила свою сумочку, успела ее открыть и, уже падая в постель, держала в кулачке презерватив.

— Надевай скорее, я уже не могу, — простонала она.

— Зря, значит, в аптеку бегал, — сказал он.

— Какая аптека… Ну где ты… Скорее, скорее… О!

Она сладостно вздохнула, когда он только коснулся ее мокрой мышки и застыл на миг. «Что я делаю, — подумал он. — А как же прелюдия, как же ласки, как же прогулка по эрогенным зонам…» Но тут она с неожиданной силой обхватила его так, что безо всяких прелюдий он вошел в нее по самый копчик, и думать уже было некогда и незачем.

Ее страстные всхлипывания и вздохи иногда чередовались с изумленными вскрикиваниями, а то и повизгиваниями. Однако все это исполнялось в рамках звукового приличия, поэтому чирикание пейджера было услышано сразу. Стоя на коленях, она дотянулась до сумочки, извлекла пейджер и кинула на него быстрый взгляд — не прекращая ритмично вскрикивать. Наверно, сообщение было очень важным, потому что она вдруг взвинтила темп, и Ян отвалился от нее раньше, чем рассчитывал.

— О, как хорошо, как чудесно, — промурлыкала она блаженно. — Ты просто зверь. Можно, я позвоню? Где у тебя телефон?

Ян нащупал на полу шнур, вытянул телефон из-за дивана и подключил его. Пока она набирала номер, он ушел в кухню, чтобы не мешать разговору, и заглянул в заветный шкафчик, где была припрятана бутылка шампанского. Сегодня за руль он уже не сядет.

— Какой у тебя телефон странный, — сказала она.

— Специальный. Для слабослышащих, с усилителем. Петрович соорудил. Годы берут свое, — горестно вздохнул Ян. — Знаешь, какие приборы нужны мужчине в старости? Усилитель для ушей, увеличитель для глаз. И выпрямитель.

— Ах ты мой старичок… Интересная татуировка, — она погладила его плечо. — Что она означает?

— Ничего. Якорь и все.

— Ты матрос?

— Судоводитель.

— Да? Ты плавал по морям?

— Плавают бычки в унитазе, — ответил он. — По морю ходят. Ходил и я. На плавучей тюрьме с красивым именем.

— Ты что такой злой? Расстроился из-за того знакомого? Ну, которого убили?

— Не будем об этом, старушка.

— Не будем. Расскажи о себе, — нежно попросила она.

— Зачем?

— Ну, все любят рассказывать о себе.

— Тогда начнем с тебя, — сказал он.

— Да что обо мне говорить?

— Ну, например, о чем ты мечтаешь?

— Вообще или сейчас? — она села в позу лотоса и поставила чашку с шампанским между ног. — Вообще я мечтаю… О многом. Ну, например, поскорее за границу уехать. Но сейчас… Сейчас я мечтаю о тебе. Чтобы снова увидеть тебя в первый раз. Такой строгий, такой зануда. И в первый раз тебя поцеловать, и почувствовать, что ты заводишься, хоть и зануда, и в первый раз тебя трахнуть.

— Второй раз иногда получается лучше.

— Я знаю.

— Потому что во второй раз никто уже не притворяется, — продолжал Ян. — Уже можно не орать дурным голосом и не рычать от страсти, а просто и спокойно делать ритмичные движения.

— Тебе не нравится, как я себя веду? — удивилась Вероника. — Какой же ты все-таки зануда! Разве тебе не приятно, когда я показываю, что мне хорошо?

— Мне все в тебе приятно, — сказал он, — особенно сейчас, когда ты злишься.

— Я никогда не злюсь, — просто ответила она. — Какой смысл? А если ты думаешь, что я притворялась, когда кричала и стонала, то да, я притворялась. Старалась для тебя. Мне-то лично на фиг не нужны все эти вопли. Мне-то лично вообще все это не больно-то нужно. Просто хочется, чтоб тебе было хорошо. А мне все равно, что трахаться, что картошку жарить. Картошка даже приятнее иногда.

— Ну, за неимением картошки… — Ян наклонился над ее грудью и бережно поймал губами бледно-розовый, почти бесцветный шарик сосочка.

— Все притворяются, только по-разному, — не реагируя на его ласки, продолжала мурлыкать Вероника. — Нельзя без этого. Это как одежда, как макияж. Все хотят казаться лучше. Все хотят нравиться. Если тебе нравится, когда женщина лежит, как бревно, тогда пожалуйста, я буду лежать, как бревно. Меня первым трахнул учитель физкультуры. Вот это был учитель, всему научил. Я к девятому классу уже всех его приятелей обошла, и все с ума сходили. Всем нравилось, один ты такой зануда.

Ян ущипнул ее за крестец, и она удивленно ахнула. Он почувствовал, что сосок между его губами вдруг отвердел и потянулся вверх. Продолжая покалывать ногтями ее тонкую кожу ниже поясницы, он поцеловал и вторую грудь. Вероника замолчала и закрыла глаза. Ее щеки вдруг порозовели, и губы приоткрылись.

— Почему ты остановился? — прошептала она. — Я сама не знаю, когда притворяюсь, когда нет. Но ты не останавливайся.

И он больше не останавливался.

Она ушла поздно вечером. Ян проводил ее до Садовой.

— Отвезти тебя? — спросил он, надеясь, что она откажется. — Я уже абсолютно трезвый.

— Иди, отдыхай, — засмеялась она, останавливая такси небрежным взмахом пальцев. — Только знаешь что? Если тебя завтра спросят, скажи, что я ночевала у тебя, ладно?

— Кто спросит?

— Кто бы ни спросил. Так и скажи. Всю ночь, ладно?

— Тебе нужно алиби?

— А кому оно не нужно?

Он побрел к своему дому, расслабленно шаркая и сунув руки в карманы. Но, не сделав и пяти шагов, вдруг остановился. Опустился на одно колено, пытаясь развязать и снова завязать шнурок. И при этом незаметно выворачивал голову, чтобы посмотреть вдоль Садовой.

Наверное, у всех инструкторов по вождению вырабатывается сверхъестественное умение видеть затылком. Во всяком случае, сейчас Ян эту способность у себя обнаружил, оставалось ее только проверить. Именно затылком он увидел, что вслед за такси, на котором уехала Вероника, от тротуара оторвалась грязно-белая «пятерка», почти неразличимая в неверном свете белой ночи.

Он выворачивал шею, он даже привстал, забыв о конспирации, но ничего не увидел — ни такси, ни «пятерки». Обе машины свернули в сторону Фонтанки, и Яну оставалось только снова поставить себе диагноз. Мания преследования.

Когда он вернулся домой, телефон трещал уже охрипшим звонком.

— Ты где шатаешься? — укоризненно спросил Петрович.

— Уже неважно. Слушай, дед, есть новости. Как думаешь, нас прослушивают?

— Не обобщай, Яшка. Не нас, а тебя. Мои разговоры никому не интересны. Что стряслось-то?

— Машину к гонкам можешь не готовить, вот что. Некому на ней будет гонять. Некому больше. Понимаешь намек?