Тайны Второй мировой - Борис Соколов

Советские дивизии («восточные») по своей боеспособности принимались равными немецким дивизиям («западным»), что, как показал опыт Великой Отечественной войны, было большой натяжкой. В действительности в вермахте солдаты и командиры всех уровней были подготовлены гораздо лучше, чем в Красной армии. Все задания командующих во время игр выполнялись в срок, и не возникало трудностей с тыловым обеспечением, а воздушные десанты высаживались в точно назначенных местах (что в войну с советскими десантниками случалось довольно редко). Подобная идеализация в целом играла на руку тому из командующих, кто действовал быстрее и активнее, т.е. Жукову.

В целом же воевать на бумаге было легче, чем в жизни. Вот и в своем докладе о современной наступательной операции Георгий Константинович и его соавторы ничего не говорили о реальных недостатках, свойственных Красной армии в сфере управления, боевой подготовки войск и тылового обеспечения. Но об этом сказали некоторые другие из выступавших на совещании. Так, Штерн поднял «вопрос о самостоятельности и инициативе нашего командира. Этот вопрос имеет особенно большое значение после того, как мы получили большой и полезный опыт в войне с Финляндией и на Халхин-Голе. Этот опыт показывает, что наши люди очень любят действовать компактно (другими словами, сбиваются в кучу, толпу, где можно просто повторять действия соседей, а не думать самому, что именно надо делать в сложившейся обстановке. — Б.С.). Товарищ Жуков наверное помнит, как ему приходилось не раз доказывать, что фронт недостаточно занят (как можно понять из контекста, в данном случае именно Штерн доказывал Жукову, что бойцы 1-й Армейской группы расположены по фронту чересчур скученно. — Б.С.). Наши люди не особенно любят работу по боевому охранению (опять-таки потому, что она требует самостоятельных действий. — Б.С.)… Мы должны учить и воспитывать подразделения, не боясь за тыл»{77}.

Буденный, в чьем ведении находились все тыловые службы, в своем выступлении на совещании отмечал: «…О немецкой армии пишут, когда она действовала на востоке (очевидно, должно быть: на Западе. — Б.С.), то ее тыл действовал как хороший хронометр; в этом я сомневаюсь. Мне думается, что насчет тыла мы много разговариваем, а сейчас нужно делать. В первую очередь нам нужны люди оперативно грамотные и прекрасно знающие оперативный тыл, чтобы они при академии Генштаба прошли курс по организации соответствующего тыла. А сейчас люди не знают, как организовать тыл.

Мне пришлось в Белоруссии (во время советского вторжения в Польшу в сентябре 1939 года. — Б.С.)… возить горючее для 5 механизированного корпуса (тогда он назывался танковым. — Б.С.) по воздуху. Хорошо, что там и драться не с кем было. На дорогах от Новогрудка до Волковыска 75 процентов танков стояло из-за горючего. Командующий говорил, что он может послать горючее только на самолетах, а кто организует? Организация тыла требует знающих людей»{78}.

К этому можно добавить, что из-за трудностей в снабжении горючим, неумения ремонтировать технику и нехватки средств связи для управления на марше оба участвовавших в польском походе советских танковых корпуса отстали по темпам движения от кавалерийских дивизий{79}. Все это были те самые «овраги», которые в «бумажных» играх не учитывались и о которых ничего не говорилось и в написанном Баграмяном и Ивановым докладе. Жуков, как кажется, не представлял себе в полной мере недостатков, присущих танковым и механизированным соединениям Красной армии, недооценивал трудности тылового обеспечения войск в боевых условиях. Когда в Великую Отечественную пришлось драться по-настоящему, за все недоработки мирного времени пришлось платить самой дорогой ценой — человеческими жизнями. А Семен Михайлович зря сомневался, что тыл у вермахта работает как часы. Очень скоро Красной армии на собственной шкуре предстояло убедиться в справедливости этой оценки.

Можно предположить, что неудачу «восточных» в первой игре списали на мощь восточнопрусских укреплений и ошибки Мерецкова при планировании игры. Успех же советской стороны во второй игре выглядел вполне закономерным. Его объясняли не просчетами командовавших войсками «западных», «юго-западных» и «южных» Павлова и Кузнецова, а правильностью выбора направления главного удара. Поэтому наиболее близким к истине выглядит то описание разбора игр, которое дает Мерецков — без выступлений Павлова, Жукова, Кулика и прочих, с одной только робкой попыткой начальника управления Генштаба Ватутина заступиться за своего шефа. И о назначении Жукова Сталин объявил сразу же, очевидно, приняв это решение еще до встречи с Мерецковым и другими военачальниками. Основную роль тут сыграло поведение Георгия Константиновича во время оперативно-стратегических игр и его выступление на совещании. Баграмян и Иванов перестарались, написали слишком хороший доклад. Сталин решил, что докладчик вполне подходит для должности начальника Генерального штаба. Никто не вспомнил давнюю аттестацию, подписанную Рокоссовским, где категорически не рекомендовалось привлекать Жукова к штабной работе. На самом деле Георгию Константиновичу лучше всего подошла бы должность, на которую был возвращен Мерецков, — заместителя наркома обороны по вопросам боевой подготовки и военного обучения. Здесь бы Жуков принес куда больше пользы.

Георгий Константинович в мемуарах утверждал, что был не в восторге от нового назначения: «Я ждал всего, но только не такого решения, и, не зная толком, что ответить, растерянно молчал. Потом сказал: «Я никогда не работал в штабах. Всегда был в строю. Начальником Генерального штаба быть не могу». — «Политбюро решило назначить вас», — сказал Сталин, делая ударение на слове «решило».

Понимая, что всякие возражения бесполезны, я поблагодарил за доверие и сказал: «Ну а если не получится из меня хороший начальник Генштаба, буду проситься обратно в строй». — «Ну вот и договорились. Завтра будет постановление ЦК», — сказал Сталин.

Через четверть часа я был у наркома обороны. Улыбаясь, он сказал: «Знаю, как ты отказывался от должности начальника Генштаба. Только что мне звонил товарищ Сталин. Теперь поезжай в округ и скорее возвращайся в Москву. Вместо тебя командующим округом будет назначен генерал-полковник Кирпонос, но ты его не жди, за командующего можно пока оставить начальника штаба округа Пуркаева»»{80}.

В точности повторялась история с Мерецковым. Опять кандидат на высокую должность просил не назначать его, и снова Сталин требовал немедленно принять дела, а в случае если работа не заладится, обещал отпустить с миром на другой пост.

Парадокс, однако, заключался в том, что, согласившись на сталинское предложение, Георгий Константинович, сам того не ведая, возможно, спас себе жизнь. Во всяком случае, если бы Жуков не стал в январе 41-го начальником Генерального штаба РККА, то его карьера вполне могла очень скоро пойти под откос. Ведь тогда герой Халхин-Гола остался бы командовать Киевским округом и имел все шансы повторить судьбу генерала Кирпоноса, погибшего в сентябре 41-го при выходе из киевского окружения, или, в лучшем случае, оказаться в немецком плену. Правда, генерала армии в первые месяцы войны могли назначить и на более высокий пост — главкомом Юго-Западного направления. Такое назначение вряд ли бы предотвратило катастрофу основных сил Юго-Западного фронта на Днепре. Сталин до последнего пытался удержать Киев и запрещал думать об отходе. На Георгия Константиновича могли возложить ответственность за поражение, и не исключено, что в дальнейшем Сталин неохотно назначал бы его командовать фронтами. А на посту начальника Генерального штаба Жуков оказался более защищен от высочайшего гнева. Сталин понимал, что возложить вину за поражения первых месяцев войны на руководство центрального аппарата Наркомата обороны рискованно — в общественном сознании нарком обороны и начальник Генштаба слишком тесно ассоциировались с самим Иосифом Виссарионовичем.

31 января 1941 года Жуков, завершив передачу дел в Киеве, приехал в Москву и на следующий день приступил к исполнению новых обязанностей{81}. Его первоочередной задачей стала подготовка Красной армии к будущей войне. И, к сожалению, далеко не во всем Георгий Константинович здесь преуспел.

Как раз в феврале 41-го началось формирование 20 новых механизированных корпусов, хотя к тому времени еще не было завершено формирование первых 9 мехкорпусов, к созданию которых приступили еще летом 40-го. Жуков, будучи начальником Генштаба, никак не возражал против этого шага. Между тем несложно было понять, что лучше иметь меньшее число полностью укомплектованных корпусов, чем значительно большее число соединений, не оснащенных в должной мере вооружением и техникой. Но гигантомания была свойственна советской военной организации и планированию.