Голос вечности - Алла Конова

Потрясенная Леа не находила слов. Он сидел, низко опустив голову. Тень легла на его лицо, потому что солнце уже скрылось. Она отметила, как дрожат его тонкие белые пальцы. Острая жалость охватила Лею. И он понял это. Вдруг резко поднялся, двинул стул. Он смотрел ей прямо в глаза. Прошептал очень тихо:

- Нет! Мне жалости не надо! Я не за тем пришел к вам...

Обида, и стыд захлестнули его. Ведь казалось, что она поймет!

- Я не жалею... Нет! Нет! Совсем не жалею...

Договаривая эту фразу, она уже не шла против истины.

- Совсем не жалею, - повторила она. - Надо, чтобы вы поняли...

Она остановилась, пытаясь уловить, что же он должен понять... Новую жизнь? Нет... Нет... Это не то... Неумолимость времени?.. То и не то...

Он как-то странно улыбнулся:

- Видите... как трудно найти то, что я должен понять и что не должен оплакивать - не в прямом смысле, конечно...

Леа вдруг нашлась:

- Вы должны понять: нет в жизни утрат... Нет! Нет! Не то! Что жизнь ценишь еще и потому, что есть утраты и что все проходит...

И опять они долго молчали.

- Может быть... И все-таки это не совсем то...

Он ушел, оставив после себя смутное ощущение смятения. Туман стелился по горам. В темноте пробуждалась ночная жизнь. Кричали дикие козы, гдето шумел водопад. Испуганно пискнула птица...

Леа вслушивалась в тишину, думая о том, что проникновение в природу дало человеку силу и разум, что надо слушать этот голос жизни.

Павел ушел. В его движениях - неуверенность и тоска. А чувствует ли он этот зов жизни?

И все-таки самое дорогое для него место на Земле - это дом, где он жил когда-то...

Меркнет день. Как прежде, душистые испарения наполняют воздух... Кажется, вот-вот войдет Галочка и спросит:

- Ты что хочешь сегодня на ужин?

- Вареники с вишнями, - как обычно назовет он свое любимое блюдо

Галя уходит. А он знает: самые вкусные вареники с отборными вишнями он будет есть сегодня.

Вместе с темнотой запахи все сильнее и сильнее обволакивают его, и звуки, и шорохи такие же, как тогда. Он даже пытается уловить далекий крик электровоза или едва различимый звон трамвая... Но их нет. Только вечная песня кузнечиков...

И Гали нет. Могила ее в Тибете... А ему хочется сказать:

- Прости, прости... Я так мало знал тебя...

Иногда она несколько раз подряд разогревала ему завтрак, а он отталкивал тарелку:

- Некогда! В университете позавтракаю.

И она одна оставалась в доме, обиженная.

А разговоры о сыне... Только сын. У него не может быть дочери. Сказала ли об этом Галя дочери? Нет! Конечно, не сказала.

Он должен поехать в Тибет, хотя бы камни увидеть те, где была погребена она. И как он раньше не знал, какая удивительная женщина жила бок о бок с ним,

Перед Павлом пожелтевшие от времени вырезки газет. Сухая, скупая повесть о его времени, о его современниках. Некролог. Портрет Гали, обведенный траурной каймой. Для него этот едва приметный снимок восстановили, сделали большим Пожилая женщина грустно смотрит на Павла. Но у этой незнакомой женщины детский профиль Гали, ее гладкая прическа. Сейчас она была ему особенно дорога уже такой, немолодой и усталой, совсем незнакомой. Но все равно в ней угадывалось что-то юное, свежее, что когда-то привлекло его. Он не читал написанное, а все смотрел и смотрел на ее лицо... Полные щеки и морщинки у глаз.

Потом слова:

"Нет больше с нами Галины Ивановны Зарецкой, светлого человека, чуткого товарища и самоотверженного врача. Вспышка ранее не известной болезни, занесенной на Землю с Марса, борьбе с которой отдала все силы Галина Ивановна, унесла ее жизнь..."

После катастрофы у Юпитера, когда скорбная весть облетела всю Землю, что пережила она вот здесь, в этом самом домике, среди таких же цветов и деревьев?

Родилась дочь. Галя начала работать. Врач-эпидемиолог. Тяжело ей было работать и растить ребенка и думать о нем, о Павле, как о погибшем. Она не вышла больше замуж. С двадцати четырех лет всегда одна...

Дочь выросла хорошей, умной. Училась здесь же, в Киевском университете. Физик, как и отец. Увлеклась теорией единого поля. Зарецкий смотрел ее работы, талантливые работы... С той же кафедры, что и он, она читала лекции студентам...

А внука он себе представлял ребенком: сообразительный и озорной крепыш. Таким его любила Галя, таким она сажала его к себе на колени, целовала... Она не знала его другим - отважным, упорным исследователем.

Когда в глухих закоулках Тибета вспыхнула непонятная эпидемия, Галя, тогда уже сорокавосьмилетшяя женщина, первой откликнулась на нее.

И там ее не стало...

"Всю свою жизнь, все свои знания Г. И. Зарецкая отдала людям. И светлая память о ней всегда останется с нами..."

Такой, оказывается, была его Галя, послушная и робкая, никогда не сказавшая слова упрека.

А ему всего лишь тридцать пять лет! И ни единого седого волоска, и движения молодые, быстрые. Он, выросший в семье астронома, впитавший вместе с молоком матери мысль о полете в неведомое, был рожден для Космоса. И длительное путешествие совсем не отразилось на его здоровье.

Зарецкий понимал: гнетущие мысли - это власть прошлого. Могущество человека в борьбе. А он сейчас вне ее.

Тягостной оказалась и встреча с Суреном. Павел не видел его всего две недели. Но Маргулян за этот короткий срок изменился разительно. Раздобрел, расплылся. Павел хотел закричать:

"Сурен! Дружище! Ты ли это? Ну и солидные же накопления успел приобрести!"

Но осекся. На широком лице приятеля застыла самодовольная, благодушная улыбка.

- Виноград, виноград-то какой! Мечта.

Его влажные губы даже слегка причмокнули. И Павел неуверенно спросил:

- Как ты себя чувствуешь?

- Прекрасно, прекрасно, - словоохотливо заговорил Сурен. - Лучше и не надо. Любуюсь морской далью, дышу полной грудью, ем шашлык и виноград...

"А прошлое? - думал Павел. - Тебя не мучает прошлое?"

Зарецкий заговорил о новых космопланах, тех, что стоят уже на Плутоне, готовясь к звезтным рейсам. Но Сурен все с той же благодушной улыбкой отмахнулся:

- Подожди. Дай отдышаться после всего. Дай пожить спокойно. Успею еще... Все успею... Теперь люди живут в среднем сто семьдесят лет... Неужели мы будем жить меньше? А? - В последнем шутливом вопросе был едва уловимый страх.

- И тебе не хочется узнать быстрее...

- Экий ты беспокойный! Все успеется!..

Павел вышел от него совершенно разбитым Нет! Его боль, его смятенье лучше, чем это успокоение!

Он стоял над морем на высокой террасе. Но ни сияющий день, ни тишина воздуха, ни водная ширь не вносили покоя в его страждущую душу.

- О чем задумались, Павел Николаевич? - доктор Лида Линг слегка притронулась к его плечу. Она с трудом произнесла по древнему обычаю имя и отчество. - Вас расстроила встреча с другом?