Канун дня всех святых - Чарльз Вильямс

Кроме Саймона еще один человек из присутствующих знал об этом последнем секрете; она сидела справа от него и верила изо всех сил. Она уже поняла, что момент близок и что она тоже участвует в магическом действе.

Ах, как она бывала полезна ему.., раньше. Теперь он нуждается в ней не больше, чем в этих безликих существах, которые служат живой пищей его духу.

В давние дни первой поры их знакомства Сара Уоллингфорд знала, что ему нужна ее помощь. Но все уже давно изменилось. Он больше не нуждается в ней, может, пока она еще нужна, чтобы охранять их дочь; но скоро он отошлет Бетти навсегда, а она... Кем она тогда будет? Ее поджидает одиночество пострашнее того, которое знают обычные люди. Срок близок. Он давным-давно сказал ей об этом, жаловаться не на что. Срок очень близок. Когда он придет, кончится его тройственность, и она станет просто еще одним из его восторженных недоумков - вроде тех, на картине. Он даже не потрудился разуверить ее в этом.

Перед ней словно заново прошел ужасный день, когда единое разделилось на множество. Дело происходило в том доме на севере. Он пришел к ней ночью, из сада, как нередко приходил до этого. Это была следующая ночь после зачатия Бетти, и она уже знала, что беременна его ребенком. Она не хотела этого, да и он не жаждал отцовского счастья. Но ребенок должен был стать для него тем инструментом, каким она стать не могла. Поэтому она возненавидела дитя еще до зачатия, а когда это все-таки случилось, весь следующий день ощущала внутри себя словно ледяной кристалл. День ото дня он все рос, и вместе с ним росла ненависть. Так продолжалось до самого дня рождения Бетти - "холодного, как родниковая вода". А то, что произошло на следующий день после того, как она понесла, пожалуй, растравило ее еще больше.

Едва увидев его, она поняла, что он готовит магическое действо. Для величайшего из своих деяний ему не потребовались вспомогательные инструменты - ни посох, ни меч, ни светильники, ни травы, ни мантия. Когда он пришел, она лежала в постели. Ей было двадцать девять тогда, и она знала его уже восемь лет. Давно уже он перестал просить ее о помощи; она и так все восемь лет служила ему верной помощницей. Однако ночь зачатия кое-что изменила. Теперь она зависела от него все больше, а он нуждался в ней все меньше. Тогда, правда, она еще не понимала этого. Она лежала в постели и наблюдала за ним. Он задернул занавески и выключил свет.

На туалетном столике стояли свечи, на кресле у кровати лежал ее халат со спичками в кармане. Она протянула руку, удостоверяясь, что сможет до них дотянуться.

Он стоял между ее постелью и большим зеркалом. Оно и висело здесь именно для подобных нужд, и как бы ни было темно в комнате, всегда оставалось тускло-серым.

Порой, следя за его отражением, она ловила себя на мысли, что не может с уверенностью сказать, он ли это или его отражение живет в зазеркальной глади. Он разделся, и обнаженный, встав перед зеркалом, вперился в серебристо-серую глубь. Внезапно тусклый свет, сочившийся из зеркальной поверхности, исчез, и она уже ничего не видела, но зато могла слышать тяжелое дыхание со всхлипами, почти животные вздохи, только подчиняющиеся определенному ритму. Звук рос и становился глубже, пока наконец не превратился в низкий стон, так что даже у нее на лбу выступил пот, и пришлось закусить собственную руку, чтобы не закричать от ужаса.

Стон был натужным, а вовсе не болезненным. В комнате становилось жарче, только жар шел изнутри ее тела, и это угнетало ее. Она вздохнула и откинула одеяло. Она молилась тогда. Богу? Ну, конечно, нет. Ему? Вот именно, ему. Она отдала себя его воле, стала матерью инструмента его владычества и молилась, чтобы и это действо кончилось как надо.

В зеркале опять забрезжил серый рассвет, там был он, но тусклый. Казалось, там было два его образа, и они то сливались в один, то разделялись, она не могла уследить за ними. Оба были блеклые, без четких очертаний, по краям их тел серый цвет переходил в темноту.

Стоны прекратились, комната дрожала от напряжения, жара все росла, она обливалась потом, но по-прежнему хотела только исполнения его желаний. Свет в зеркале погас. Его голос прокричал:

- Свечи!

Она выскочила из постели, мгновенно накинула халат и нащупала спички, потом метнулась в темноте к туалетному столику, на ходу чиркая спичкой и протягивая ее к свечам. В тот момент, торопливо зажигая их одну за другой, она не успела еще осознать образ, мелькнувший в овале зеркала, но когда все свечи разгорелись, она резко обернулась.

И чуть не упала. Между ней и зеркалом, отражаясь в нем, стояли трое. Один - ближе к ней, двое других - чуть поодаль. Из зеркала пристально смотрели на нее три одинаковых лица. Безумное чутье подсказывало, что ближайший - это он, ее хозяин, чье дитя она носит под сердцем. Но кто же тогда другие - подобия? люди? любовники? Шестикратный ужас, ближний и дальний, застыл совершенно неподвижно. Эти двое не были ни тенями, ни призрачными эманациями, они обладали и плотностью, и формой. С минуту она смотрела не отрываясь, изо всех сил вцепившись в край стола, потом покачнулась, обмякла и рухнула на пол.

Когда она пришла в себя, Клерк был один. Позже он уверил ее в своей подлинности. Двое других - только образы, точные копии, способные действовать и посланные с важными поручениями. Занавески были отдернуты, в мире занимался серый рассвет. Она глядела на вересковые пустоши за окном и знала, что где-то там идут навстречу утру эти невероятные существа. Мир был готов для них, и они отправились готовить его. Потом он оставил ее, и с той ночи между ними не было больше физической близости. Она - даже она - не вынесла этого бреда. Она верила Саймону, но порой начинала сомневаться. В последовавшие двадцать лет, работая на него, она гадала, действительно ли служит оригиналу или только одной из его мыслеформ, управляемых издали настоящим человеком. Но она гнала эти мысли. Она обратила внимание на газетные статьи о появлении в Китае великого религиозного философа, а в России - великого священника-патриота, и, конечно, догадывалась - нет, не кто, ибо в них не было личностного начала, - а что они такое. Война скрыла их на время, но теперь, когда война кончилась, они возникли снова, провозглашая повсюду мир и любовь, и сопровождавший их проповеди энтузиазм сметал все преграды, народ за народом покорно склонялся перед этой троицей.

Каждый вызывал утроенную энергию одобрения и восхищения. Требовали, чтобы трое проповедников встретились и начертали свое священное писание, а также политические взгляды, чтобы они полностью приняли на себя бразды правления. Так было с ним в Америке и, несомненно, было бы и здесь, если бы он не ушел деликатно в тень. Во всем мире, не считая самого Клерка, только она знала, что на самом деле двое других - вообще не люди, а приспособления, автоматы, плоть от его плоти и кость от его кости, но лишенные воли и души.

Она знала, почему он стремится к уединению. Наверное, он уже сейчас справился бы со всем миром, но предпочитал не спешить. Волшебное ораторское искусство вкупе с гипнозом, чудесные исцеления и другие таланты быстро приводят к идолопоклонству, однако всегда остаются отдельные трудновоспитуемые, и вот для них-то приходилось пока прибегать к искусству личного обольщения, им предназначался этот сухой шепоток: "Ты - не такой, как все, ты не подлежишь закону, ты - особенный". Он играл на обеих струнах, управлял толпами, но не пренебрегал и отдельными душами. Она сама попалась когда-то на эту удочку: и ей еще повезло, потому что она оказалась полезной и даже стала матерью его ребенка. Облегчит ли это чувство покинутости? Вряд ли.

Даже когда свершится то, ради чего призвали в этот мир Бетти, и дочь их уйдет в духовные пространства, она не станет ближе к нему. Он ведь и сам уже почти дух. Скоро именно духи станут его спутниками, и тогда...

Только сначала ему все-таки придется совершить то, что так долго откладывалось. Когда через Бетти будет установлена связь с тем, иным, миром, ему придется отправиться в Европу, а может, и дальше - в Персию или Индию. Туда же должны будут прийти его двойники, за каждым из которых стоят толпы и толпы фанатичных приверженцев. Обряд воссоединения свершится в тайне, и тогда все будет в его руках.

Она отвела от него глаза, только она одна среди всех собравшихся могла воспринимать одновременно и Клерка, и происходящее вокруг, и поэтому видела, как начинают терять разум остальные. Они начали медленно раскачиваться взад-вперед; лица утрачивали осмысленное выражение; руки протягивались к нему. Они все больше походили на насекомых с той картины, а лица их приобретали все больше сходства с его собственным.

Едва взглянув на картину Джонатана, она узнала лицо, которое так часто видела в этом доме, узнала пустой и беспомощный взгляд умалишенного. Потому и разозлилась так сильно. Но он-то не мог видеть себя в эти минуты. Она быстро взглянула на Ричарда - пора бы и ему ощутить власть здешнего хозяина.