Том 4. Солнце ездит на оленях - Алексей Кожевников

— Гут! Гут! — Они видели в дороге скорое окончание войны и свое освобождение из плена.

И только двое-трое сказали:

— Найн! Найн! — Эти видели в дороге поражение своих стран.

И, может, горячей всех желала скорейшего окончания дороги семья Луговых.

Катерина Павловна во всех случаях — и при хорошей езде, и при вынужденных простоях, и при пешем хождении по опасным местам — твердила одинаково:

— Стройся, матушка-голубушка, скорей! Стройся!

13

В последнее время Максим завел правило каждый день после работы навещать транспортный отдел строительного участка и возможно чаще попадать на глаза начальнику. Авось будет какая-нибудь большая поездка в глубь Лапландии, он напросится в нее, заберет всех своих оленей и не вернется. Дело подвигалось не плохо. Начальник уже заприметил его и однажды спросил на ходу:

— Ты чего торчишь здесь?

— В куваксе-то худо одному, — ответил Максим, скрывавший, что Колян живет у него. — Душа в тундру просится.

— А здесь что, не тундра?

— Э-э… — Старик замахал руками. — Базар, трезвый базар.

На строительстве не торговали вином.

Начальнику, любившему выпить, понравился ответ. Он приостановился и сказал совсем другим, приятельским тоном:

— Оно, пожалуй, верно: шуму, толкотни хоть отбавляй, а веселья и на полушку нет.

— Может, будет дорога в тундру?

— Не предвидится.

Но Максим продолжал дежурить когда у конторы, когда и в самой конторе, авось да небось…

И вдруг потребовался. Начальник сам вышел к нему в коридор, обрадовался и сказал:

— Иди-ка со мной!

В кабинете у него сидели Катерина Павловна и Саша.

Начальник кивнул на них:

— Вот надо отвезти в поселок Моховое.

— И привезти обратно, с мужем, — добавила Катерина Павловна. Она полагала, что Сергей Петрович воспользуется разрешением переменить место ссылки и переедет поближе к культуре, к дому — в Хибины или в Кандалакшу.

— Знаю, знаю Моховое. Могу увезти. Могу, куда хочешь, куда скажешь, — согласился Максим и спросил: — Кто твой муж?

— Доктор.

— Э-э… Видел. Хороший доктор. Когда поедем?

— Ты не поедешь, тебе нельзя, — сказал начальник. Если отпустить Максима, надо отпустить и всех его оленей, самое большое стадо на участке. — Найди другого человека. Найди безоленного. Оленей мы дадим ему.

— Есть такой, есть. — И Максим пустился в свою куваксу за Коляном, а приведя его, сказал: — Вот самый хороший. У него бумажка от доктора.

Начальник заглянул в бумажку и похвалил Максима:

— Правильно сделал, старик, молодец! Здесь парень ни к чему, только хлеб ест.

— Это — мой сосед. Я дам ему оленей, — вызвался Максим.

— Самое разлюбезное дело, — обрадовался начальник. — Нам легче.

В том трудном положении было не просто выделить несколько упряжек из казенного стада. Продать не разрешалось, и, чтобы дать во временное пользование, надо написать хитроумные оправдательные документы. Поездка-то была не казенная, а частная и очень щекотливая — к ссыльному. Максим своим согласием дать оленей освобождал начальника от всяких неприятностей.

— В главном, значит, сосватались, — сказал начальник, довольно потирая руки. — Ну, а всякие там мелочи улаживайте без свахи, без меня, значит.

Но Катерина Павловна, все время мерившая Коляна придирчивым взглядом, вдруг пришла в смятение:

— Он такой малюсенький. Да ведь нас с таким разорвут волки.

— Какой маленький, совсем не маленький! — вскипел Максим. — Пятнадцать зим. Скоро жених. И с ним будут лайки. Все волки разбегутся, как дым. Просить будешь — ни одного не увидишь.

— Это верно: такой лопарь да с лайками отлично довезет хоть на край света, — успокоил Катерину Павловну начальник.

— Я дам и оленей и санки… — Максим сделал лодочкой правую ладонь, а левой рукой сделал над нею то движение, каким отсчитывают деньги. Это значило, что если ему заплатят, то… — Все будет, все.

— Сколько же? — спросила Катерина Павловна. — Я ведь не богата, я только учительница.

— Они не жадны. Им важно, чтобы заплатили, а сколько — не имеет значения, — снова успокоил ее начальник. — Дети еще, дети.

— А все-таки сколько? — настаивала Катерина Павловна. — Я при своих капиталах должна знать твердо.

Взрослые продолжали разговаривать об оплате. А девочка Саша подошла к Коляну и спросила:

— Верно, что тебе пятнадцать лет?

— Пятнадцать зим и еще немножко.

— Я думала, десять. А мне четырнадцать и еще полгода.

— А я думал: у тебя муж есть.

— Муж… С чего это?

— Вон какая длинная.

Оба с откровенным по-детски удивлением и недоверием начали разглядывать друг друга. Она в четырнадцать лет уже догнала мать, он в пятнадцать такой маленький, всего лишь по плечо Саше. Оба показались друг другу смешными и, не умея еще скрывать своих чувств, засмеялись.

Потом Саша спросила:

— Как зовут тебя?

— Колян.

— Как это будет по-русски?

— Николай.

— А как будет по-вашему Коля?

— Колян, Коляш, Коляй. Когда совсем маленький — Колянчик. Сделаюсь стариком — буду Колях.

— Как по-вашему Колька?

— У нас нет Кольки.

— Жаль. Вдруг я рассержусь на тебя — как же тогда? — Саша на секунду надулась притворно, затем сказала весело и лукаво: — Я буду по-русски — Колькой.

— Как хочешь, — смиренно согласился Колян и спросил: — А ты кто?

— Александра. Мама и папа зовут Сашей, подруги — Ксаней, Шурой.

— Я буду — Ксандрой. Можно? — спросил Колян.

Саша охотно разрешила: ей понравилось это небывалое имя. А ведь так просто из обыкновенного сделать необыкновенное — убрать только три буквы.

— А рассердишься на меня, тогда как? — спросила она.

— Не знаю.

— А я не скажу.

— А я не буду сердиться.

— А я рассержу.

— А я все равно не рассержусь.

И опять засмеялись.

— О, уже разговорились. Хорошо! — похвалил их Максим.

Колян спросил, как зовут мать девочки. Ксандра сказала. Он попробовал повторить, у него получилось «Картина Павловна». Это развеселило даже саму Катерину Павловну, постоянно строгую и хмурую.

— Пусть будет так, — согласилась она. — Потом научится.

От начальника пошли к Максиму обговорить, что необходимо в дорогу. Попутно Максим объяснял Коляну:

— Поедешь в Моховое, повезешь вот ее и ее. Там спросишь доктора Глаза-Посуда. Весь народ знает его…

— Какого еще доктора? — перебила Максима Катерина Павловна. — Мы никого чужого не возьмем.

— И не надо чужого. Возьмешь своего, — успокоил ее Максим и продолжал наставлять Коляна: — Посадишь Глаза-Посуду и привезешь всех обратно в Хибины.

— Ты мелешь чушь, — сказала Катерина Павловна. — При чем тут какие-то глаза и посуда?!

— Твой мужик так? — Максим приложил руки к своим глазам наподобие очков.

Она догадалась, о чем идет речь, и подтвердила:

— Да, так. Ну и что?

— Народ зовет: доктор Глаза-Посуда.

— Мама, мамочка, это же папино прозвище, — сказала Ксандра, радуясь своей сообразительности. — Верно, Колян?

Дальше выяснилось, что это прозвище дано еще многим, кто носит очки: есть купец Глаза-Посуда, поп, рыбак…

— Нечего сказать, наградили нашего папочку, — огорчилась Катерина Павловна.

Саше, наоборот, понравилось прозвище:

— Куда хуже «очкастый», «очкарик». Глаза-Посуда совсем как в книге. «Приключения…» Еще лучше: «Похождения доктора Глаза-Посуды». Ей-богу, здорово!

— Глупому, говорят, что дурно, то и потешно, — со вздохом молвила Катерина Павловна. — Эх, Сашенька, далеко еще тебе до полного ума.

— Добегу, я бойкая, — пообещала Саша, совсем не огорчаясь.

Дорога затевалась далекая, только в один конец больше двух сотен верст, и в самое трудное время, когда по всей Лапландии разлились полые воды.

Если бы Катерина Павловна и Ксандра ожидали хоть половину того, что придется испытать им! А предупредить их ни Максим, ни Колян даже не подумали: ведь они ходили и ездили во всякое время, при всякой погоде.

С опаской, сильно согнувшись, Катерина Павловна и Саша пролезли в куваксу Максима. Она показалась им ловушкой. Сверху, через дыру для дыма, падал столб солнца, обнажая всю неприглядность жилища. На парусиновой крыше хлопья сажи. Из очага несколькими зыбкими струйками курился едучий дым. На полу замусоренные оленьи шкуры, какие-то ремни, старые обутки. Возле очага лежали три собаки: лайка Коляна — Черная Кисточка, лайка покойного Фомы — Найда и лайка Максима — Пятнаш. Все светлой масти, но чумазые, продымленные. Ксандре вспомнился дом и светлое мочальное помело, почерневшее от работы в печке. Собаки были похожи на него.