Бывший Булка и его дочь - Сергей Иванов

Так было и у неё. В школе, например, случится какая-нибудь неприятность (двойка, замечание и тому подобное), и кажется – ну буквально конец света! А "занавес закрылся" – господи ты боже мой, до завтра заживёт!

Теперь не так. Теперь не заживёт до завтра. И тебе ничего не остаётся, только жить с этим, продолжать жить. Как живут с больным сердцем, с хромой ногой. Как живёт сейчас её батянечка… Мысль остановилась перед страшным словом.

Восемь дней Лида здесь, на другом берегу, ко многому успела привыкнуть. Но к ещё большему "многому" не привыкла совсем.

Внешне всё было таким же: школа, дорога домой, мама, как всегда красивая, чёткая, почти незаметно подкрашенная ("Правда? А я никогда бы не дал ей тридцать четыре года".)

И ничто не то же! Школа, где она сосредоточенно получает пятёрки. Теперь всегда только пятёрки. Учителя не привыкли, задают дополнительные вопросы. Тяжело им пятёрки неотличнице ставить. Но слишком много строгости стало в этой прежде такой легкомысленной Филипповой. "Садись, Лида, "пять".

А в классе не замечают. Дело в том, что у них отметками никого не удивишь. У них способный класс. Три года назад их собрали для какого-то эксперимента с особым обучением. Но, как говорится, много хочешь – мало получишь. Не вышло дело – их стали учить по-обычному.

Отметками не удивишь…

А чем ещё могла она помочь своему батянечке? Только тем, что вот старается быть примерной ученицей. Это родителей радует… Господи! Если она станет взрослой, будет у неё ребёнок, неужели она тоже начнёт обращать внимание на отметки, записки учителей… Неужели она позабудет, что это… что это такая…

Но сейчас она не имела права так думать!

…Изменилась школа. И дом изменился. Только в другую сторону. За неделю стало заметно неприбранней. Полом у них всегда занимался батянька, пылью – мама. Но батяньки нет… нету!.. А у мамы до пыли всё руки не доходят. Да и какое это имеет значение! Только что сиротливее от неприбранности этой, сиротливее как-то на душе.

Заложив руки за спину, стоит Лида посреди большой комнаты. На полу соринки, неподвижно вьётся по ёлочкам паркета белая нитка – кто её сюда притащил?..

На диване батянькина рубаха, лежит, разбросав рукава, – спит. Из-под дивана высовывает нос его тапочек. В общем, как он в больницу собирался, так и осталось.

На столике чашка, просыпаны крупинки сахара – мама пила кофе и читала. Когда? Вроде дня два назад.

Надо прибраться… И в то же время страшно трогать, нарушать невидимую паутину, натянутую между вещами. Вдруг ещё сама туда попадёшь… Вот как оно без батяньки-то!

Да, вот как оно. Пустынно. И всё вкривь да вкось.

А главное, мама! Молчит. Если разговаривает, то слишком чётко. Как бы специально забор устанавливает. С работы всегда позже. Потом книжку возьмёт… И квартира как бы пустая. А телевизор одной смотреть тупо.

Батянечка. Им вся квартира наполнялась. Мама его называла в шутку "Пинетий на двенадцати заставах". Оказывается, в одном городе был такой святой, который делал чудо: являлся сразу у двенадцати ворот.

Так и батянька… А теперь все заставы опустели.

"Николай, ну ты сегодня, милый друг, что-то очень шумный". Вот тебе и шумный!

А ещё Лиде казалось: мама плохо о нём заботится. Ну, раньше – такой здоровила, о нём и заботиться вроде не надо. А у мамы наоборот: то мигрень, то насморк. "Ну ты же понимаешь: чем тоньше организм, тем сложнее ему сохранять стабильность". Батянька смеялся: "Лидка у нас, значит, мичуринская: стабильность в меня, а красота в мамочку". Правду сказать, Лида действительно почти не болеет.

Однако стоп. Не о том речь… Ну был батянька здоров – ладно. А теперь-то?..

Ничего подобного!

Она как будто в какую-то норку забилась: "Ах, у меня столько работы, ах, я сегодня опять не обедала… и холодильник у нас пустой, и голова у меня кругом…"

Ну ладно. Пусть себе не обедала. Но про батяньку-то? Что ж ты! Как же… вообще… я просто не знаю!

Так она роптала, мрачнела. Но вслух говорить – попробуй-ка. Яйца курицу не учат. И не только, между прочим, из уважения. Главное, потому, что не умеют.

В лучшем случае что? Нагрубить могут в знак протеста (кстати, этим они обычно и пользуются). Но здесь крик и грубость будут совершенно "не в ту степь". Здесь надо объяснить, доказать, как теорему… Но кому? Матери! Что? "Ты, мама, не права, а я права!" Попробуй докажи…

Она пошла в свою комнату, села к столу, думая, что сейчас примется за уроки. Но не принималась, просто сидела сколько-то времени, глядя в окно, даже портфель не расстегнула.

Приём у батяньки с пяти, сейчас три двадцать; ехать туда минут сорок. Что ей делать – непонятно.

Она всё-таки открыла портфель, достала дневник. За час вполне можно сделать две математики. Последние недели перед концом четверти время опасное… Каждая отметка непоправима. А учителя… Зазвонил телефон.

– Лида? Это мама.

– Мам! – и ждала, улыбаясь в трубку. Не тут-то было!

– Я, дочка… Я думаю, ты съезди-ка сегодня одна.

Посмотрись Лида сейчас в зеркало – вот удивилась бы: давно не было у неё такой раздосадованной, потерянной физиономии.

– Дело, видишь ли, в том… по-моему, у меня гриппозное состояние. – Помолчала, не скажет ли что Лида. – А получить ему ещё грипп… ты понимаешь меня?

Хотя бы покашляла для светомаскировки.

– Что же ты молчишь?

– Понимаю.

– Ты не права, Лида! – Голос у неё вдруг стал до того тоскливый. – Попроси, пожалуйста, отца написать мне записочку…

Лида положила трубку, что было, конечно, делом неслыханным. И сразу пожалела об этом… Чего голос у неё такой был?.. Минуту сидела над телефоном, ожидая, что мама сейчас устроит ей хорошую вклейку… Может, в каких-то домах и принято грубить родителям, называть их просто по именам и так далее, но только не у Филипповых. И только не по отношению к маме!

Телефон, однако, промолчал. Лучше бы уж отругала, чем ничего. Опустив голову, Лида отправилась к своим математикам. Тут он и зазвонил – раз, два, три. Лида стояла у двери в свою комнату и смотрела, как он надрывается. Ведь только что ждала этого звонка, а теперь… А кому охота выслушивать всякие несправедливые слова? И обиднее всего, что "по внешнему виду" они будут вполне справедливы. Как яблоки из кабинета биологии: вроде бы ароматные плоды солнечного юга, а попробуй откусить – и крокодил подавится. Муляж!

Так и здесь: дерзить, ясное дело, не стоило, особенно матери. Но вы меня извините! "Попроси отца написать записочку". Каким хочешь голосом говори – всё равно! Кто здесь болен? И кто о ком должен проявлять заботу?

Телефон позвонил пять раз, на шестом тренькнул коротко и замолк. Наверное, мама подумала, что набрала не тот номер. Зазвонил снова. И не выдержали у Лиды нервы. Да попробуйте сами – тоже не сможете, потому что стыдно.

Она сняла трубку, но говорить ничего не стала: пусть сама говорит, если ей надо.

– Але, – услышала она в трубке и вздрогнула, замерла от этого голоса. – Але! Можно попросить Лиду?

– Можно, – сказала она что есть силы спокойно, – это я.

– Лид, это Сева… Я должен с тобой встретиться. Я тебе всё объясню!

Ну и фразочка! Как в телеспектакле! "Я тебе всё объясню".

А раньше, между прочим, он даже и речи не смел завести про "давай встретимся"… Наверное, что-то изменилось в её голосе. А Севка это поймал. Не из-за тебя изменилось-то, успокойся. У меня батянька в больнице!

– Лид, ты только не клади трубку!

Она и не собиралась. Но теперь, когда он опять сказал эти ужасно знакомые по телекино и прочему слова, ей захотелось положить трубку.

– Лид, а ты чего делала?

Да уж по крайней мере тебя не ждала!

– Лид! Ну хоть слово-то скажи.

Она повернула голову, увидела будильник на столе -древний батянькин подарок. Как она в первый класс пошла (прямо под первое сентября), так он ей и подарил. И с тех пор будильник не ломался ни разу. Только батарейку раз в год смени. И то Лида к этому отношения не имела – батянькина забота. Сейчас этот вечный сторож секунд показывал без десяти четыре.

И как только она подумала об этих часах и обо всём, что было с ними связано, до того не захотелось чего-то там объяснять этому Севе… Постороннему… Даже не захотелось говорить, что у неё якобы свидание. Всяк знает, это бьёт в самое сердце, и будет бить, даже несмотря на миллионократное употребление, даже если люди вообще переселятся на иные планеты и звёзды.

Но не хотелось ей! И неожиданно, причём без всякого там презрения, ненависти и прочих сильных чувств, а лишь с одним спокойствием да, может, ещё с досадой, что время потрачено попусту, она сказала:

– Неохота мне с тобой разговаривать!

И после этого положила трубку. Не бросила, а именно положила. Просто разъединила телефон.

У них была палата на троих: Старик, Снегирёв, ну и он сам, Бывший Булка. Старик по большей части читал, лёжа на кровати.