Страхослов - Джоанн Харрис

Месье Келу предложил ей пару изготовленных на заказ пистолетов с перламутровыми рукоятями. Такие скорее подошли бы Энни Оукли[144], чем оперной актрисе, подумалось Кэйт. Пистолеты показались ей лишком легкими, показушными. Подумав, она выбрала ничем не примечательный, немного потрепанный британский револьвер типа «бульдог». Она умела стрелять из этой модели – изначально именно «бульдоги» были на вооружении ирландской полиции, – к тому же револьвер отлично помещался в ее сумочке и придавал дополнительный вес, поэтому можно было воспользоваться ридикюлем вместо дубинки, если не удастся вытащить оружие и выстрелить.

Оружейник рассказал ей, какие меры предосторожности следует соблюдать при обращении с «бульдогом», и Кэйт, надев наушники для стрельбы, выстрелила в соломенную мишень с прикрепленной фотографией – украшенным автографом снимком Эммы Кальве[145], примадонны Опера-Комик, главного конкурента Парижской оперы. Пуля попала мадемуазель Кальве в горло. Кэйт метко стреляла, а у револьвера был хороший баланс.

– Мадемуазель, будьте осторожны… – сказал ей напоследок месье Келу. – Не стоит считать себя неуязвимой.

Кэйт полагала, что учла это пожелание, но уже через четверть часа его слова эхом прозвучали в ее ушах.

Выйдя на плас д’Опера, она немного расслабилась. После столь долгого пребывания на Монмартре хорошо было очутиться в пристойном районе, где на каждом шагу не встречались апаши. Глядя на величественный фасад Оперы Гарнье, она думала о месье Эрике. У нее даже возникло чувство, будто он где-то неподалеку, как ангел-хранитель. Странно, что ее опекает такое создание, но Кэйт привыкла к странностям.

Сев за столик уличного кафе, она заказала черный кофе с круассаном и приступила к неспешной трапезе. Хорошенькие девушки из театрального хора и corps de ballet[146], хихикая, весело болтали за соседними столиками. С ними пытались познакомиться проходившие мимо юноши, но в основном девушки их отшивали.

Кэйт развернула «Энтрансижан», резко выступавшую против Дрейфуса газету, которую кто-то оставил на ее столике. Она просмотрела страницы, выискивая интересующие ее материалы и мысленно переводя абзац-другой, – пусть ее разговорный французский был еще далек от совершенства, при чтении она с легкостью понимала даже самые витиеватые предложения. В газете она наткнулась на статью Анри Рошфора[147], подпевалы Дю Руа, о судьях гражданского суда, позволивших Дрейфусу подать апелляцию и оспорить решение военного суда. «Стоило бы позвать опытного палача, чтобы тот срезал им веки, а затем посадил им в глазницы огромных ядовитых пауков. Пусть пауки вгрызаются в их зрачки, выедают белок глаз, пока не останется уж ничего в их пустых ныне глазницах. И затем, когда этих слепцов привяжут к позорному столбу перед Дворцом правосудия, где они и свершили свое мерзкое злодеяние, пусть же на грудь им повесят табличку: «Так Франция карает предателей, готовых продать ее врагу!» Учитывая, что публичное обсуждение велось на таком уровне, бутафорская кровь и пронзительные крики на сцене Театра Ужасов уже не казались столь удивительными.

Девушки за соседним столиком рассмеялись.

Сложив «Энтрансижан», Кэйт решила поскорее выбросить эту дрянь в ближайшую урну, чтобы оградить других отдыхающих в этом кафе от ее яда.

Девушки все еще хохотали. Над чем они так смеются?

Раздался знакомый мотив шарманки: к кафе направлялся уличный музыкант в костюме гориллы, который раньше повстречался Кэйт на рю Пигаль, – l’affiche vivante Театра Ужасов. То ли он поймал свою несчастную обезьянку, то ли нашел ей замену. Может быть, этих животных привозили в Париж те же подлецы, которые снабжали Максимилиана Великого канарейками?

Костюм обезьянки изменился – теперь на ней была миниатюрная маска Гиньоля и его наряд.

– Танцуй, Султан[148], танцуй, – сказал Маленький Гиньоль.

Горилла пустилась в пляс.

Должно быть, шарманщик ко всему был еще и чревовещателем, причем весьма талантливым. Пронзительный голосок, похожий на искаженный пищиком голос Гиньоля, не только, казалось, доносился из-под маски обезьянки, но и ничуть не был заглушен массивной маской гориллы.

И все же Кэйт не могла крикнуть ему «Браво!». Она помнила сшитые руки животного.

– Ах, Султан, что тут у нас? Прелестницы из Оперы…

Девушки в кафе захихикали.

– И… что ж, не столь прелестная мадемуазель, работающая на Оперу.

Обезьянка запрыгнула на стол Кэйт и выхватила у нее из рук остатки круассана. Булочка раскрошилась – прорезь в маске была слишком узкой, и обезьянка не могла съесть украденное.

Под маской горели яростные глаза, в них плескалась боль. Кэйт вспомнился безумный взгляд настоящего Гиньоля.

Горилла вперевалочку приблизилась к ее столику.

Кэйт сунула руку в ридикюль. Нет… Просто шарманщик понял, как она навредила ему, и теперь хотел отыграться. Но это не значит, что его можно застрелить. Месье Келу посоветовал бы ей приберечь пули до того момента, когда они действительно понадобятся.

Кэйт улыбнулась обезьянке, но та не выказывала ни малейшей благодарности своей спасительнице. Должно быть, Султан жестоко наказал животное за попытку освободиться.

Лицо Кэйт горело. Она опять залилась краской.

Девчонки из хора беззлобно рассмеялись. А вот хихиканье обезьянки, доносившееся из-под маски, вдруг зазвучало весьма зловеще. Должно быть, Султан вновь подавал голос.

И вдруг Маленький Гиньоль схватил ее за волосы и рывком сдернул со стула.

– Потанцуй со мной, Рыжик, потанцуй! – пронзительно воскликнул он.

Девушки зааплодировали. От неожиданности Кэйт чуть не упала, но устояла, удивленно кружа с дрессированной обезьянкой.

Музыка утихла, но танец продолжался. Маленький Гиньоль толкнул ее к Султану, и сильные руки в перчатках сжали ее талию. Кэйт стояла лицом к лицу с музыкантом в костюме гориллы. Веки актера были подведены углем, чтобы сливаться с черной маской. Его глаза тоже горели – мрачный сосредоточенный взгляд.

Султан закружил ее в вальсе, удаляясь от столика.

Официант подхватил ее ридикюль – должно быть, кладь показалась ему неожиданно тяжелой – и одними губами произнес:

– Мадемуазель, вы забыли сумочку…

Вот и вооружилась.

Кэйт начала вырываться, но танцевавший увалень в массивном вонючем костюме гориллы крепко сжимал ее. Ее волокли прочь по плас д’Опера. Маленький Гиньоль шлепнулся на четыре лапы, следуя за ней: теперь он вновь напоминал скорее обезьянку, чем человечка.