Ветер с севера - Вилар Симона

Эмма улыбнулась своим мыслям, припомнив, как сын кузнеца сватался к ней на Рождество, но получил решительный отказ от Пипины. Вот и славно. Будет знать, как задирать нос. Хотя с ним весело, и он такой сильный. Эмме нравится злить его, подчиняя себе этого медведя. Девушка глянула туда, где сидел Вульфрад, и, заметив, что молодой кузнец пальцами раскалывает орехи для ее белокурой подружки Сизенанды, невольно повела плечом. Впрочем, поймав взгляд Ги, сейчас же успокоилась, отправила в рот горсточку изюма и с улыбкой взглянула на юношу. Что ни говори, а ее жених просто красавчик. К тому же его оливково-смуглые щеки так забавно вспыхивают румянцем, когда она смотрит на него…

Возле Ги сидел новый дружинник его отца, Эврар Меченый. Насадив на длинный кинжал кусок мяса, он неторопливо ел, откусывая то с одного, то с другого края. Ги расслышал, как тот что-то пробормотал, наблюдая за Эммой, а затем слегка толкнул в бок сына графа.

– В девчонке сидит бес. Клянусь небесным светилом, погубит она тебя, парень.

Ги надменно повернул голову:

– Она дочь графа Байе и моя невеста. Будь любезен, Эврар, в дальнейшем отзываться о ней исключительно с почтением.

Кривая ухмылка тронула губы мелита, усы его дрогнули.

– Если меня не подводит память, кто-то еще вчера клялся всеми святыми, что намерен посвятить себя Господу и нисколько не помышляет о браке. А сегодня я убеждаюсь, что сам Адам так не таял в раю перед Евой, протягивающей ему запретный плод, как этот маленький святоша, забывший вдруг о всех своих планах ради рыжей вертихвостки.

Ги на этот раз смолчал. Что и говорить, он всю дорогу препирался с отцом, настаивая на своем желании остаться в обители Святого Мартина. Фульк был груб с сыном, а его ратники откровенно насмехались над ним. И лишь Эврар Меченый поддерживал его в пути и оказывал помощь, добровольно взявшись ухаживать за его лошадью, ибо заметил, что воспитанник монастыря с этим справляется довольно скверно. Порой они беседовали, и Эврар спрашивал, зачем Фульку Анжуйскому понадобилось так скоропалительно обвенчать сына с дочерью сестры. Ги пожимал плечами и высказывал предположение, что это делается, чтобы угодить Пипине, которая торопится устроить судьбу своей дочери-бесприданницы. И тут же снова начинал твердить, что даже перед алтарем он будет без конца повторять «нет». Меченый внимательно слушал юношу, и Ги казалось, что Эврар одобряет его. Мог ли он предположить тогда, что его с первого же взгляда пленит эта рыжеволосая девушка с восхитительным голосом ангела?

Он вновь почувствовал теплоту в груди, когда увидел, что юродивый монашек, глупо хихикая, протягивает Эмме лютню с длинным грифом. Видимо, даже в помутненном рассудке этого блаженного голос девушки вызывал какой-то смутный восторженный отклик.

– Что же мне спеть? – смеясь, спросила девушка, когда со всех сторон посыпались просьбы.

Она и сейчас не заставила долго себя просить. Ги с восхищением смотрел, как Эмма, настроив лютню, взяла несколько аккордов. И вновь, заставляя умолкнуть шум толпы, зазвучал ее божественный бархатистый голос:

Эй, наполните рогаДаром лозы виноградной.Сам бог Луг[47]Вступает в кругС песнею отрадной.

Ги невольно нахмурился. Это была старая языческая песня о прежних богах, которых Церковь почитала демонами. Удивительно было слышать ее из уст девушки, выросшей в монастыре. Однако монахи, видимо, не были этим обескуражены, и Ги почувствовал, что здесь, среди лесов, еще живучи старые верования и предания. Недаром братия лесной обители не выказывала особого рвения, обучая свою паству христианской доктрине. Сам преподобный Радон, размахивая чашей, подхватывал, когда Эмма пела о том, чтобы бог-олень Цернунос послал удачу на охоте, бог лесов Эсус помог раскорчевать лес под пашню, а Эпона-всадница, богиня лошадей, прибавила резвости молодым скакунам.

Эпона, приведи коня,Помчимся мы, уздой звеня…

Никого здесь подобная песня не возмущала. Один лишь дряхлый брат Тилпин, возведя очи горе, не участвовал в веселье, а бормотал молитву за молитвой, перебирая четки. Когда же песня смолкла, он поднялся, чтобы вразумить непокорную паству, но в него полетело столько обглоданных костей, что несчастный поспешил скрыться под столешницей, не желая подвергать свою жизнь опасности.

Эмма смеялась, лукаво поглядывая на помрачневшего Ги, пока тот не почувствовал вдруг, что смеется со всеми. Теперь его больше не смущал взгляд ее искристых карих глаз. Вино ли, общее ли веселье или очевидная благосклонность девушки окрылили его. Он понимал только одно – у него нет иного желания, как встать из-за пиршественного стола и увести Эмму с собой. Но его отец, стуча железным наручнем[48] о столешницу, уже взывал:

– Мою любимую, Птичка, о мече и кресте!

Девушка вновь запела, и теперь Ги остался доволен. Никаких языческих демонов, вера в которых смущает умы добрых христиан.

Когда монах в кругу свечиВоюет с бесом во тьме ночной,Куют для воинов мечи –Беречь молящего покой…

Дружинники Фулька, сам граф, от воодушевления вскочивший на скамью, монахи и даже монахини громко подхватывали припев, и Ги раздражали их грубые выкрики и лязг железа, сопровождавший пение.

Крест нам сияет с вышины,И меч сулит нам правый суд –Исуса Навина сыныХристову заповедь несут!

Птичка пела еще и еще о мощи меча, защищавшего крест. Вспомнила звонкую славу Дюрандаля – меча графа Роланда, спела про Жуайез – клинок великого императора Карла, не забыла и легендарный Экскалибур короля бриттов Артура. Коснулась она и нынешних времен.

И хотя припев гремел все так же мощно и шумное веселье не смолкало, многие лица помрачнели. Девушка пела о норманнах, проклиная их и суля им свидание с адом. Норманны! Зло, обрушившееся на франков за нетвердость в вере, за пребывание в мирской суете. Есть ли грех столь великий, чтобы нести за него подобную кару? Едва ли во всей этой толпе нашелся бы хоть один человек, не пострадавший от дьяволов-язычников с Севера. Даже весельчак Радон сдвинул брови и подпер щеку ладонью.

– Христовы заповеди! Что-то слабеет славное оружие свободных франков, коль язычники уже гонят их с исконных земель. Ну-ка, грозные воины, когда в последний раз норманны заставили удирать вас, как паршивый скот?

Ратники сердито загалдели. Один молодой и горячий мелит с силой вогнал секиру в стол, закричав, что не попу, который носит длинную бабью одежду, судить о победах и поражениях. Тут даже брат Тилпин не выдержал и напомнил разгорячившемуся вояке, как канцлер Гуго Аббат бился с норманнами, а епископ Парижский Гозлин отстоял город от язычников.

Фульк Рыжий наконец оторвался от вина, которое пил из собственного шлема.

– Грех вам жаловаться, лесные святоши! Ваша обитель лежит в глуши, в стороне от дорог, вот уже сколько лет, как вы живете в мире и достатке. Ишь, рожи отъели, братья-постники! Что вы можете знать о страхе, который царит во всем мире, что понимаете в силе норманнского оружия?

Дувший двумя часами ранее в медную трубу плечистый монах Серваций мрачно заметил:

– Зря вы так говорите, мессир! Многие из нас пришли сюда из Сомюра. Мы помним, как там бесчинствовали демоны с драконьих кораблей, сжигая дома, въезжая в церкви верхом, поднимая на копья наших детей и насилуя женщин. Тогда все, кто мог ходить, взялись за оружие, но встретили смерть или оказались в плену. Лишь несколько монахов, и я в их числе, успели укрыться в лесах, оставив позади дымящиеся развалины города.