Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я же молчала, прогуливаясь вдоль массивного дубового шкафа набитого пыльными книгами. Толстый ковер, с мрачным ржаво-черным узором пружинил под моими ногами, а покрытое темно-бордовым плюшем кресло, больше похожее на гиганский вареник, все время старалось зацепить меня своим мягким боком. Тогда я сбивалась со счета шагов и шипела, как вода на горячей сковороде.
Злость на себя, на нерадивых работников угробивших полотно, на молоденьких и глупых горничных которые столкнулись с проблемой, но старательно ее замалчивали, эта злость не давала мне спокойно сидеть. Эмоции требовали выхода и пока я боролась с ними, вот таким способом — маршируя по просторному кабинету. Ходьба успокоила меня и тогда в голову начали приходить весьма занятные мысли.
Почему две других девушки, тоже столкнувшиеся с приведением в бане, о расчете даже не намекнули? Рассказали, что вода ледяная была, стоны и песни грустные слышали, что кто-то дверь закрыл, когда они уже выходить из бани собрались. Рассказали, как в дверь напрасно бились более получаса, а та потом сама и открылась. А , вот милая девушка Юленька, сидит у меня в кабинете на диванчике и плачет горько о том, что в страхе жить не хочет...
Я остановилась и внимательно посмотрела на девушку.
Рост у Юленьки был небольшой и фигурка хрупкая, но мелкие белые пуговицы на розовой, ситцевой кофточке грозились превратиться в дробь и разлететься по темным углам кабинета, если девушка вдруг решит глубоко вдохнуть. Грудь полновесная и тяжелая, не меньше пятого размера, стремилась на свободу из оков розового ситца.
Густые светло-русые волосы с медным отливом были гладко зачесаны назад с узкого лобика и заплетенны в длинную, толстую косу, ее горничная перебросила через плечо и сейчас нервно теребила потемневшую от слез широкую красную ленту с золотыми цветами и серебряными птицами.
Именно за нее зацепился мой взгляд, а в памяти всплыли мужские крепкие руки, которые держали именно такую ленту не более трех дней назад.
Я резко затормозила и плюхнулась в мягкие, слегка пыльные объятия плюшевого кресла.
— А скажи-ка мне Юленька, кто тебе такую ленту нарядную и дорогую подарил? — мой голос был вкрадчивым и ласковым, именно таким спрашивает мать свое неразумное дитятко.
На портрете встрепенулась Агафья Платоновна, качнула головой и шелковые кисти зеленой шали полезли ей в глаза, защекотали нос. Тетушка беззвучно чихнула и с досадой сдернула с головы накрученную чалмой, вышитую пышными розами шаль. Она небрежно кинула ее на остатки стула и сгребла в кучу рассыпанные карты. Через секунду прямоугольные картонки сложились в пухлую колоду, затем замелькали подвластные ловким, белым пальцам в драгоценных перстнях.
В кабинете повисла тревожная тишина. Девушка сидящая на диване, притихла и посматривала на меня из-под нахмуренного узкого лобика, под которым сейчас происходила напряженная работа серого вещества. В лазоревых, немного покрасневших глазах мелькали страх и сомнение, а маленький, почти детский ротик раскрывался в попытке вымолвить слово, а затем схлопывался, словно алый цветок на заходе солнца.
Я ее не торопила, боялась вспугнуть своим неосторожным словом. Затаилась в мягком кресле и терпеливо ждала, когда Юленька для признаний созреет.
Агафья Платоновна, ждать не собиралась, она закончила расклад карт и теперь с торжествующим видом показывала мне одну из них.
Пришлось мне вставать с кресла и подходить к портрету, что-бы поближе рассмотреть прямоугольный кусочек глянцевого картона.
Бубновый король едва не подмигивал мне хитрым глазом и вальяжно кутался в свою соболиную шубу.
Я всплеснула руками и фыркнула. Что-то видимо не дается искусство гадания моей тетушке. Что ни расклад, так обязательно бубновый король выпрыгнет, как черт из табакерки! Если прислушиваться к Агафье Платоновне, так во всех бедах виноваты злополучные бубновые короли.
Нахмурилась и пожала плечами, мол подождем признания девушки, совсем немного осталось, расколется Юленька, я это нутром чувствую.
Но тетушка на портрете успокаиваться не собиралась. Она устроила целый спектакль пантомимы. Указывала своим холеным пальчиком на молоденькую горничную, затем трясла картой с изображением бубнового короля, затем вытягивала свои губы трубочкой, будто пыталась целовать воздух, а возможно и бубнового короля. Потом Агафья Платоновна, схватила свою зеленую шаль, сложила ее продолговатым свертком и принялась ее качать, словно шаль была младенцем. При этом она ваыразительно подымала свои соболиные брови и кивком указывала в сторону дивана на котором сидела понурая и заплаканная Юленька.
— Ребенок?! — догадалась я слишком громко.
— Эмма Платоновна, вы откуда знаете? Я ни одной душе еще не говорила, лишь только он недавно догадался, — всхлипнула за моей спиной девушка.
Глава тринадцатая. Банные откровения
Женское любопытство невозможно держать в узде. Это чувство настолько упрямое и своевольное, что почти не поддается уговорам и дрессировке.
Я украдкой разглядывала Екатерину Васильевну, и в который раз убеждалась, что далеко ей было до горничной Юленьки, в плане женской красоты, далеко...
Широкая, почти квадратная спина, упругие и небольшие, словно два спелых яблока, молочно-белые груди, немного коротковатые, сильные руки. Правда ноги были хорошей формы, неожиданно стройные, с тонкими щиколотками, и с маленькой изящной ступней.
Мы были в бане наверное больше часа, но ничего подозрительногоя я не заметила. Вода замерзать и покрываться на глазах корочкой льда не торопилась, песнями жалобными нас никто развлекать не спешил.
Екатерина Васильевна закутавшись в белую простыню, сейчас напоминала римского патриция в парадной тоге, или же на самый крайний случай, то самое привидение, которое я надеялась увидеть. Она расслабленно сидела на лавке и лениво расчесывала мокрые волосы круглым, деревянным гребнем.
Неожиданно она ехидно усмехнулась, тщательно собрала с частых зубчиков гребня волосы и аккуратно скрутила их в небольшой комочек. Посмотрела вокруг, что бы не пропустить ни одну выпавшую волосинку, и этот комочек не торопясь положила в голубую чайную чашку, расписанную мелкими, золочеными розочками. Сверху бросила горсть сухих дубовых листьев, которые отщипнула с банного веника, чиркнула невесть откуда взявшейся спичкой и подожгла эту смесь, при этом что-то тихо приговаривая. Запахло паленой шерстью, лесным пожаром, и почему-то тухлыми яйцами.
— От чего это вы на меня, так смотрите Эмма Платоновна? Неужто с собой тайно сравниваете? — в голосе женщины звучала еле скрытая издевка.
Я почти задохнулась от такой наглости. Закашлялась от едкого дыма, который подымался из голубой чашки сизым дурманом. Он настойчиво проникал мне в нос, бесцеремонно и вольно
