Дар слова - Эргали Гер

- Тридцать.

- Сто - или я встаю.

- Было очень, очень приятно провести с вами время, - изумительно глумливым басом пророкотал Дымшиц, откидываясь в кресле. - Я получил глубокое удовлетворение... Тридцать пять - только из чувства глубокой признательности...

- С огнем играешь, Дымшиц, - предупредил вор, швыряя папку на стол. - Гони сорок штук и заткни свою бородатую пасть... Понял?

... Июльская ночь истаяла, нежный рассвет воплотился в жаркое утро, а в кабинете у Дымшица резались в трынку - да что там резались! резали без ножа долгопрудненского авторитета Кондрата. Он проигрывал безнадежно, непоправимо, повышал ставки - и проигрывал окончательно. Еще два раза меняли колоды - не помогало. Два раза еще Андрюша, рискуя шеей, рыдаючи умолял Кондрата опомниться, - потом замолчал, сообразив, что и с половиной, и с четвертью пакета возвращаться им некуда - а не было уже ни половины, ни четверти. Под шумок опаленный невезухой Кондрат заныкал в рукав туза - заныкал чисто - но чертов цыган, перетасовав колоду, насторожился, взвесил в ладони и не постеснялся затеять пересчет картам: похоже, что не хватает, пояснил он. Пришлось скинуть туза в доллары, потом нечаянно обнаружить. Он был цыганом, вот в чем загвоздка, цыганским отродьем с жидовской примесью - угораздило же вляпаться в эдакое! - но об этом раньше надо было думать, раньше! а теперь поздно. Теперь, блин, можно было не думать совсем.

- А что ты мне пел, что ты не катала? - опомнился Кондрат минут через десять после эпизода с тузом.

Дымшиц резонно отвечал, что каталы не руководят концернами и не горбятся с утра до вечера в кабинетах...

- Да ты за всю жизнь столько не заработал, сколько в этом траханном кабинете со вчерашнего вечера! - попрекнул Кондрат, с ненавистью озирая ихние кабинеты.

- Это точно, - жестко подтвердил Тимофей Михайлович. - Другой такой игры у меня не будет.

- А на хрена другая такая? Такой и одной хватит по гроб жизни, - неприятно как-то ввернул Кондрат и, не дотрагиваясь до сданных Дымшицем карт, объявил:

- Пять штук втемную.

Дымшиц, заломив бровь, отсчитал десять тысяч в банк - против игры втемную ставки удваивались - и выиграл с тузом против девятки.

К половине одиннадцатого утра Кондрат потерял все, кроме увесистой золотой цепи, которую вертел пращой, задумчиво оценивая ситуацию. Андрюша в трансе бессонными глазами смотрел на них издали. Охрана, ближе к финалу, подобралась и смотрела бодро.

- Теперь можно и хряпнуть, - решил Кондрат.

Они подняли стаканы и сдвинули их впервые за ночь.

- Твое здоровье, Кондрат.

- И твое, борода.

- А ты ничего, Дымшиц, - выпив, признал Кондрат. - И водку пьянствовать, и играть будь здоров... А этого друга твоего - это не я. Не подумай, что оправдываюсь, только Христом Богом Спасителем нашим клянусь - не я.

- Конечно, не ты, - Дымшиц даже удивился слегка. - Ты ж тогда в Бутырках сидел!

- Вот именно. Притом по вашей подставе.

- Вот уж не по моей, - Дымшиц усмехнулся. - Я об этом ни сном, ни духом, честное слово.

Кондрат кивнул, повертел свою цепь, подумал.

- А игру мы с тобой сыграли знатную. Вот ради такой игры и живут орлы вроде нас с тобой - верно, Андрюха? Что молчишь, гаденыш - язык отсох? Кондрат то ли закаркал, то ли заклекотал. - Хотел вора Кондрата употребить? На, сука, подотрись! - Он швырнул в Андрюшу картами, но они рассыпались, не долетев.

- За мной ответная игра, Дымшиц, - предупредил он. - Не знаю, когда и где, потому как пощипал ты меня, орла лианозовского, сноровисто и со знанием дела, но одну игру ты мне должен, помни, не забывай.

- Всегда, - пообещал Дымшиц, укладывая акции в кейс.

- Да и я, пожалуй, - прокряхтел Кондрат, прилаживая цепь на шею. - Прямо как в сказке...

- Златая цепь на дубе том... - процитировал Дымшиц.

Кондрат удивился.

- Ты, конечно, тот еще цыган, Дымшиц, но словами жонглируешь очень, очень небрежно.

- Ты сказал "как в сказке", вот я и процитировал.

- Я про другую сказку сказал.

- Извини, - понимающе произнес Дымшиц.

- Ты это "извини" брось, борода, - сказал Кондрат слишком уж миролюбиво. Мне твои извинения ни к чему.

Охрана по обе стороны стола напряглась, один Андрюша сидел в полной прострации.

- Согласен, - Тимофей Михайлович подумал, кивнул, достал из кармана ключи от "лендровера" и положил перед Кондратом. - Виноват.

Кондрат посмотрел на него, усмехнулся и взял ключи.

- Ладно. Проехали.

Он встал и протянул Дымшицу руку.

- Прощай, исполнительный, - они пожали друг другу руки и расцепились не сразу: Дымшиц не без удивления почувствовал, что жим у худосочного с виду Кондрата не то что не уступает, а пожалуй что помощнее, даже намного мощнее его собственного.

- Вот так-то, - прибавил Кондрат. - Был ты исполнительный, а стал генеральный. Так, выходит, карты легли.

Он и сам старался выглядеть генералом, но лицо было серое, потухшее. Дымшиц потом подумал, что Кондрат не вполне осознанно протянул ему руку - он вцепился в него, как мертвяк цепляется за живого.

- По коням, - скомандовал Кондрат, шагая на выход; мимо Андрюши он проследовал не задерживаясь, быки устремились за ним, сопровождаемые людьми Петровича, так что Андрюшу пришлось выпроваживать Тимофею Михайловичу самолично. Того шатало, как пьяного.

- Это невозможно, - бормотал он, хватая Дымшица за руку. - Вы же умный человек, Тимофей Михайлович, вы должны понимать, что это полный, окончательный приговор и ему, и мне, и вам в том числе!

Дымшиц вырвал руку и развернул Андрюшу на выход.

- Ты меня, гондон рваный, в свои числа не путай. Сегодня к вечеру вся Москва будет знать, что я выиграл чисто - усек? Вон туда, вон туда - в лифт, на выход и в Шереметьево. Будь здоров.

Вернувшись в кабинет, Дымшиц прошелся вдоль совещательного стола, подхватил на ходу стакан с виски и удобно устроился в рабочем кресле. Отсюда, из-за рабочего стола, кабинет являл собой поле битвы, оставленное неприятелем. Там и сям были разбросаны карты, кейсы, пустые бутылки; деньги и папки с акциями украшали игорный стол в живописном, ласкающем взор победителя беспорядке. В голове было хоть шаром покати - тупое, пустое, звонкое ощущение победы выстрелило тишиной, хотя внутри все пело могучим слаженным хором. Он подумал, слышит ли эту музыку Петрович, выковырнул из уха горошину микрофона и помахал в потолок.

- Выпей со мной, всевидящее око!

- Я здесь, - отозвался Петрович, появляясь в дверях. - Там Андрюша плачется, что забыл кейс, а его не впускают.

Они обнялись, похлопали друг друга по плечам и расхохотались.

- Поздравляю, - сказал Петрович. - Это было роскошно, Тимофей Михайлович. Исключительно чистая работа.

- Спасибо и тебе, друг. Я знал, что ты все правильно сообразишь. Хотя поначалу было ощущение, что ты решил пустить меня по миру.

- Он же почти не раздвигал карт, урка хренов, - пояснил Петрович. - Вот так приоткрывал, еле-еле, как будто кругом на нарах полно народу.

- Я это заметил, - Дымшиц хмыкнул. - Я тоже тут был, между прочим.

Они опять расхохотались, потом выпили, потом Петрович озаботился Андрюшиным кейсом и на всякий случай его обследовал.

- Вроде чисто, - буркнул он. - Вернуть, что ли, или на всякий пожарный переснять бумажки?

- На фиг, на фиг, - Дымшиц подхватил кейс, открыл окно и вышвырнул кейс во двор. - Вернуть.

Закрыв окно, Дымшиц сказал:

- А не рвануть ли нам по такому случаю в Сандуны - попариться, поправиться, освежиться?.. Только сначала заедем в банк, отвезем акции. Потому что не знаю, как ты, Петрович, а я предпочитаю держать акции в банке. Тебе, впрочем, сойдет для начала домашний сейф, - с этими словами он протянул Петровичу пластиковую папку с акциями, - тем более что таковой у тебя наверняка имеется, как у человека с наганом.

- Это мне? - приятно удивился Петрович.

- Тысяча акций. Один процент. Только не надо благодарить, ты их выиграл. За нынешнюю ночь, считай, заработал сто тысяч долларов. А я, Петрович, - два с половиной миллиона. Понимаешь?

- Понимаю.

- А я - нет.

- Оно конечно, - согласился Петрович. - Понять можно, а сообразить тяжело.

Они уставились друг на друга отяжелевшими после ночи взглядами.

- Тогда в баню, - догадался Дымшиц. - Срочно.

- Насчет бани согласен, - Петрович кивнул. - А насчет акций, Тимофей Михайлович, прошу извинить...

- Это как?

- Я же в команде, Тимофей Михайлович. А в команде закон: с водкой, оружием и начальством - только на "вы".

- Ну?..

- Все.

- Ладно, - подумав, согласился Дымшиц. - Это потом, на после бани.

И они поехали - сначала в банк, затем в баню.

7.

Сентябрь заурчал в холодных трубах отопительных батарей, мохнатая зеленая вода Патриаршего почернела, подернулась рябью, а липы вокруг пруда желтели медленно, неохотно, заливая гостиную комнату то теплым медовым золотом, то медной прозеленью. Осенняя неприкаянность упала на Анжелку шелковым ситничком: на улицах стало холодно, слякотно, а она привыкла к долгим прогулкам. Все четыре окна в гостиной, как застывшие циферблаты, показывали время дождя: ливни, косые и слепые дожди посменно секли покорную жухлую листву, и на душе от этой затяжной экзекуции было безотрадно, как "после бала", короткого летнего бала уличной жизни. Теперь с каждым днем она просыпалась все позже, оставляя дневным делам считанные часы. А ведь сентябрем - по внутреннему исчислению - начинался новый (учебный) год: в сентябре вся Москва возвращается в гнезда, на зимние то бишь квартиры, москвичи обустраиваются всерьез работать, учиться, ходить на выставки и друг к другу на дни рождения... У Анжелки не было ни работы, ни друзей, ни учебы - ощущение нового витка спирали изнывало, томясь собственной невостребованностью. Вспоминая год прошлый, она находила, что изрядно повзрослела и выросла по крайней мере в собственных глазах, тем не менее - тем не менее - сентябрь опять начинался с нуля, она вновь оказалась в банке, стеклянной банке одиночества, неприкаянности, никчемности, и все новые атрибуты жизни - квартирка-студия, машина, деньги, даже долгожданное одиночество - на поверку оказались дорогими игрушками, брошенными ребенку в манеж.