Петрушка — душа скоморошья - Борис Привалов

Малыш, у которого Петруха отобрал калач, вдруг громко заревел.

— Ты не плачь, — улыбнулся Петруха, — вот твой калач!

И, к удивлению собравшихся, вынул из шляпы, которая только что была, как все видели, пустой, калач, а за ней кургузую шапчонку долговязого парня.

— Вижу, что шляпа тебе ведома, — пристально всматриваясь в Петруху, проговорил гусляр. — Получил я её от скомороха Грека…

— Грека? — радостно воскликнул Петруха. — Когда?

— Недели две, почитай… Видел я ватагу Потихони на дороге…

— Ну, пошутковали и хватит! — Стражник дёрнул Петруху. — Идти нужно!

Кострюк перемигнулся с гусляром и сказал тихо:

— Обожди нас, назад будем идти, поговорим… Дело есть.

Петруха тем временем вновь изготовился к потехе кукольной.

Кострюк заиграл в дуду, забил в бубен.

Стражники повеселели, глядя на большую толпу зевак и любопытных.

Над обручем показался Скоморох. Поздоровавшись с толпой, он сказал, что ему надоело ходить пешком и он пришел на базар купить лошадь.

— Чтоб возила всё — и воду и воеводу!

В этом месте, по совету Кострюка и Ерёмы, Петруха проверещал о торговцах, которые на рынках по три шкуры дерут с честного народа, а сами палаты каменные строят.

В толпе поднялся такой радостный гул от этих слов, что Скоморох заверещал ещё пронзительнее:

— Чем недовольны, молодцы? У вас небось другие купцы?

— Такие же! — закричал громче всех долговязый парень.

Смеялись зрители, смеялись и стражники, предвкушая хороший барыш.

«Какой голос у куклы! — с восторгом и даже с некоторой завистью подумал Кострюк. — Как Петрушкин Скоморох разговаривает! Такого не слыхивал, а уж сколько я перевидал кукольников на своём веку! Как это я сам не надумал пищик, обычный пищик-манок к разговору приспособить?»

Пронзительное верещание Скомороха было слышно в самых дальних уголках съестного ряда. Торговцы и те кто во что горазд взбирались на колоды, чурбаны, кучи лежалого снега, чтобы разглядеть необычайного кукольника.

Скоморох торговался с Цыганом из-за лошади.

— У меня лошадь хороша! — кричал Цыган. — Грива густа, голова пуста, под гору скачет, на гору плачет, а когда грязь, то сам слазь и вези!

— Мне такую и надобно! — пищал Скоморох.

— А какие зубы у моей лошади! — продолжал расхваливать товар Цыган и показывал на свой рот. — Вот такие! Посмотришь — есть хочется!

Скоморох смотрел зубы Цыгана, щупал ему бока, шею, даже пытался проехать на нём верхом.

Затем сделка состоялась. Цыган ушёл, и вместо него появилась Лошадь.

Скоморох пытался взобраться на неё, но она вставала на дыбы, кусалась, лягалась.

Ржать Петруха не мог, потому что Скоморох должен был всё время пищать, и поэтому ржать приходилось Кострюку, прикрываясь от зрителей бубном.

Впрочем, внимание всех было занято приключениями Скомороха, и никто не обращал внимания на то, что весёлое «иго-го» раздавалось совсем с другой стороны.

Следующей кукольной сцены Кострюк не ожидал — он знал, что из ямы они взяли лишь трёх кукол — Скомороха, Цыгана и Лошадь.

Но Петруха, видимо, решил показать прогулку Скомороха по базару.

Над обручем вдруг показался Цыган, но в другой шапке. Рядом с ним появились разноцветные кубики.

— Сундуки! — закричал долговязый парень. — Смотрите — это же сундуки!

Тут все узнали в Цыгане купца-сундучника.

Петруха показал, как бедный Скоморох не может купить сундук, потому что ему нечего будет в нём хранить. А если туда положить одежду, то не в чем будет ходить.

— Что же мне, голым сидеть на сундуке и ключ держать в руке? — спросил Скоморох.

Успех подхлестнул Петруху, и он ещё показал, как Скоморох торговался с Цыганом из-за калачей.

— Ты, цыган, на боярина похож, — пищал Скоморох. — Он тоже тех любит, у кого ножки с подходом, ручки с подносом, голова с поклоном, сердце с покором да язык с приговором!

«Откуда у него что берётся! — думал Кострюк, наблюдая за ловкой работой парня. — Только бы голос не сорвал — вроде похрипывает малость».

— Кончай, Петрушка, — сказал он. — Слышь, кончай, горло попортишь!

Скоморох раскланялся, исчез. Обруч упал, и все увидели сверкающие глаза Петрухи, его раскрасневшееся лицо.

— Подайте на пропитание скоморохам-арестантам! — пуская бубен по рукам, заголосил Кострюк. — Побейте меня, да покормите, руки-ноги поломайте, да милостыню подайте!

Бубен звучал, словно в него били десятки пальцев, — это сыпались монеты.

Оба стражника смотрели на Петруху влюблёнными глазами.

— Курочка мала, а золотые яички несёт! — шепнул один другому.

— Ты смотри за бубном, кабы греха с деньгами не вышло, — рассудительно произнёс второй.

Бубен вернулся к Кострюку почти полным. Такой сбор даже целые ватаги и то видели редко — разве что на масленой неделе.

Петруха радостно озирался вокруг: как внимательно, преданно слушали только что эти люди его кукол! Вон даже ещё улыбки с лиц не сошли! А кто-то уже кричит пронзительно, как Скоморох!

Стражники отсыпали горсть меди Кострюку, а остальное быстро попрятали себе под тулупы.

Кострюк и Петруха пошли покупать еду на всю яму.

— Надо как-то стражников отвлечь, — сказал тихо Кострюк Петрухе. — Нам с гусляром словом перемолвиться надобно! Придумай что-либо, Петруша.

В конце съестного ряда, возле торговца сундуками, стоял долговязый парень и рассказывал старику сундучнику, как его высмеяли скоморохи. Старик шипел, как разозлённый гусак, но парень не уходил.

Петруха отозвал парня и сказал ему на ухо:

— Купец-то глухой, разве не ведаешь?

— Ан вот в чём дело! — радостно воскликнул парень. — То-то он слова мои никак в толк не возьмёт!

Пока Кострюк, мигом поняв Петрухин замысел, отвлекал парня разговорами, Петруха подошёл к сундучнику, поклонился и сказал, показывая на долговязого:

— С ним надо громко говорить — он глухой!

— А-а, — обрадовался купец. — То-то я его гоню — он не уходит. Чепуху мелет какую-то! Что за напасть, думаю…

— Громче с ним нужно говорить, громче, — посоветовал Кострюк, и скоморохи пошли к яме, по дороге прикупая из съестного то, что забыли купить прежде.

Стражники плелись сзади, наблюдая, чтобы арестанты ни с кем, кроме торговцев, не разговаривали.

Уже по выходе из съестного ряда (его на базаре все называли «обжорным») скоморохи услышали крики сундучника и долговязого парня: каждый старался перекричать другого, и орали они так, что у гончаров в горшках гудело.

Один из стражников побежал назад, порядок наводить.

К скоморохам подошёл гусляр, снял шляпу и ударил по струнам гуслей:

Благословите, братцы, старину сказать,Старину, былину стародавнюю…

— Ты, чучело, чего сызнова тут? — удивился стражник. — Али потерял что?

— Он из наших, из скоморохов, — с поклоном проговорил Кострюк. — Родственник… Нам бы только два слова молвить.

— Два слова можно… Только поспешайте, голодранцы!

Стражник отошёл шага на два, вытянув шею, начал прислушиваться к доносящимся крикам сундучника.

— Говори, отец, — сказал Кострюк, — я по лицу твоему приметил — есть тебе о чём нам сказать… Худое ли, доброе — говори.

— Глухие так громко орут, — улыбнулся Петруха, — что стражник нашего разговора не услышит.

— Худые вести, — грустно молвил гусляр. — Свиделся я недели две назад с ватагой Потихони по дороге лесной. В лесу видел я и Потихоню, и Рыжего, и Грека, и Фомку с Фролкой… когда в землю их мёртвыми зарывали… Полонский воевода со своими стрельцами засаду им устроил. Один только Петрушка, Потихони сын названый, утёк, видно. Не было его в той могиле… Да ещё медведь исчез…

— Парнишка-то этот, отец, раньше от ватаги ушёл, вот и жив остался, — сказал Кострюк. — Видно, тебе, Петрушка, не от полонского воеводы смерть принять суждено…

— Как это я по фокусам его не признал? — прищурился гусляр, всматриваясь в Петруху. — Да разве ты, сынок, кукольник?

— Он всё умеет, — погладил Петруху по голове Кострюк.

— Возьми, сынок. — Гусляр протянул шляпу Грека Петрухе. — Память тебе будет от ватаги твоей…

Кострюк испугался, что Петруха рухнет сейчас на снег.

— Мы пойдём, отец, — сказал он, заботливо придерживая парня. — А завтра, когда нас в связке выведут, свидимся…

Стражники расковали арестантов, открыли крышку ямы. Кострюк бросил вниз еду, спрыгнул первым.

— Левой ногой земли коснулся, — послышался голос Ерёмы, — верная примета: вести хорошие!

Кострюк едва успел подхватить мешком свалившегося на него Петруху — парня ноги не держали.

Вспыхнувшее было в яме оживление тотчас сменилось беспокойной, напряжённой тишиной.

И в этой тишине отчётливо было слышно, как старались перекричать друг друга сундучник и долговязый парень.