Не отступать! Не сдаваться! - Александр Лысёв

— Как это нет? — удивился лейтенант.

— А так, нет и все, — отвечал чумазый сержант, командир отдаления саперов, — будто черти их поснимали.

— Не может быть. Ведь вчера ночью-то были?

— Вчера были. А сегодня нет, ни единой.

— Да хорошо ли вы смотрели?

— Каждый метр на брюхе облазали. Как на духу говорю: ни единой нету, — божился сержант.

Однако Егорьев не верил. Как это так безо всякого нашего участия могло пропасть перед передним краем противника невесть куда все минное поле?

Тут же с командой саперов был послан старшина Кутейкин, а приказ еще более ужесточен: прощупать и протыкать штыком каждый сантиметр.

Было уже около шести утра, когда вновь вернувшиеся саперы принесли все ту же весть — мин нет.

— Да куда же они все подевались? — сокрушался Егорьев.

— Не имеем понятия, — пожимая плечами, в один голос отвечали Кутейкин и сержант-сапер.

Атака была назначена на семь часов. Егорьев, не зная, как поступить в такой ситуации, и считая, что здесь слишком много подозрительного, побежал звонить Полесьеву.

Спокойный голос ротного успокоил разволновавшегося лейтенанта.

— А на кой черт они тебе сдались? — звучало на другом конце провода. — Нет и нет, тебе же лучше. Я понимаю, если бы их в два раза больше стало. Если все проверил — действуй смело. В шесть сорок я буду у тебя.

Егорьев вышел из блиндажа, подозвал старшину, осведомился, все ли готово. Кутейкин доложил, что взвод находится в полной боевой готовности и ждет сигнала к атаке.

Без двадцати семь подошел Полесьев в сопровождении солдата с телефонным переносным аппаратом и катушкой провода.

— Вот, — указывая на телефониста, пояснил старший лейтенант, — как только высоту захватим, сразу же связь туда.

И он вместе с Егорьевым, старшиной и солдатом-телефонистом прошел в вырытый перед землянкой Егорьева окопчик. Хоть и стояли они там не больше четверти часа, Егорьеву эти минуты показались вечностью. Он был сильно взволнован, его даже внутренне как-то трясло, но не от страха, нет, а от нетерпения и неизвестности — ведь это была первая в его жизни боевая атака. Лейтенант время от времени поглядывал то на смотрящего в бинокль на позиции немцев Полесьева, то на застывшего с ракетницей старшину и не реже чем через полминуты на свои часы. Наконец означенный срок пришел. Егорьев еще раз посмотрел на часы, как отстукивает стрелка последние перед атакой секунды, глянул на Полесьева, но тот оставался непроницаем, и тихим, но твердым голосом скомандовал:

— Старшина, ракету

Кутейкин разломил ракетницу надвое, всунул в ствол уже бывший наготове патрон, вновь сомкнул пистолет и, подняв вверх правую руку с зажатым в ней оружием, нажал на курок. Зеленая ракета быстро взвилась вверх и, зависнув на мгновение в наивысшей точке, так же быстро стала опускаться по дуге, пока не потонула в расплывшемся над рекой предутреннем тумане. Прошло еще несколько томящих секунд, и вдруг слева опушка леса вспыхнула будто яркими зарницами. В то же мгновение послышался свистящий шум пролетающих снарядов, и немецкие траншеи потонули за стеной дыма и пыли. Еще три раза красными всполохами озарялся край леса. Затем все стихло, и лишь ветер медленно отгонял прочь клочья черной гари. И тут Егорьев понял, скорее почувствовал, что настал черед действовать ему Сдвинув на подбородок ремешок каски и стиснув в руке рукоять револьвера, последний раз огляделся вокруг и, поймав уверенно-подбадривающий взгляд притаившегося с автоматом на изготовку старшины, вскочил на бруствер, оборачиваясь лицом к траншеям, закричал:

— Взвод, слушай мою команду! В атаку, цепью, бегом ма-арш!

И, краем глаза увидев, как появились перед траншеями фигуры в выгоревших солдатских гимнастерках, устремился вперед.

Бежали все, дружно и споро, ровно растянувшейся цепочкой с одинаковыми промежутками. И бежали так до тех пор, пока из-за окончательно прогнанной ветром чадной и удушливой завесы, почти в упор, по атакующим не ударил пулемет. Сначала длинной веерной очередью он заставил весь взвод залечь, затем короткими очередями принялся выкашивать из распластавшейся на ровном гладком месте цепи людей. Некоторое время взвод вяло отстреливался из винтовок и автоматов, потом, оставляя убитых и раненых, принялся отползать назад.

Егорьев увидел, что атака захлебывается и нужно срочное решение, которое могло бы спасти положение. Внимательно вглядевшись в немецкие позиции и убедившись, что этот пулемет единственный уцелевший, лейтенант обернулся к лежавшему рядом старшине, прокричав ему в ухо:

— Дьякова сюда! Дьякова с пулеметом!

Старшина пополз вдоль цепи, руганью заставляя всех оставаться на местах, осыпаемый градом пуль. Через несколько минут он вернулся с Дьяковым.

— Пулемет! — прохрипел Егорьев, указывая рукой вперед.

Дьяков приспособил своего «Дегтярева», примерился и начал целиться. «Ну что же он так долго», — морщась, словно от зубной боли, подумал Егорьев. И тут же по ушам стеганула короткая очередь.

Немецкий пулемет замолчал, и Егорьев, поднявшись во весь рост, нечеловеческим срывающимся голосом проорал: «Вперед!» — и устремился к немецким траншеям. Оттуда нервно ударили автоматы, но остановить подбежавших к самым брустверам красноармейцев немцы уже не смогли.

Егорьев готовился спрыгнуть в немецкий окоп, как вдруг правую руку резко откинуло назад. Боли он не почувствовал и лишь инстинктивно прижал руку к груди, невзначай посмотрев на свой пистолет. Револьвер был пробит и покорежен попавшей в него пулей. Зажав в руке исковерканное оружие, Егорьев прыгнул в окоп и устремился на только что стрелявшего в него немца. Тот выставил вперед автомат, но на спуск нажать не успел: с бруствера его срезал длинной очередью старшина Кутейкин. Немец охнул и, выронив автомат, повалился на дно окопа. В траншее шла рукопашная, немцев теснили вправо, и Егорьев, немного приходя в себя после беготни под пулями, огляделся вокруг. Это был, по-видимому, тот самый окоп, откуда всего минуту назад вел стрельбу немецкий пулеметчик. А Кутейкин, похоже, только что застрелил второго номера. Первый же лежал сейчас в двух шагах от Егорьева, уткнувшись лицом в рассыпанную по брустверу груду стреляных гильз, сжимая в руках пулемет с торчавшим концом недожеванной ленты. Преодолевая брезгливость, Егорьев подцепил носком сапога немца под подбородок и перевернул на спину. Пулемет скатился вниз, каска упала с головы убитого, и Егорьев увидал на его лбу три кровавых отверстия — следы пулевых ранений.

— Вот так Дьяков, — подивился старшина, тоже смотревший на лежавшего с пробитым лбом немецкого пулеметчика.

— Да-а, — протянул Егорьев, размазывая по лицу перемешанный с грязью пот. — А у меня вот что.

И он показал старшине свой пистолет.

— Разрывным, — определил Кутейкин. Нагнувшись ко второму немцу, старшина вытащил из-под него «шмайссер». — Держите, лейтенант. А это, — он с презрением покосился на пистолет, — это выкиньте подальше.

Егорьев так и сделал, забросив свой револьвер далеко в траншею. Затем взял немецкий автомат и, направив его стволом в землю, нажал на курок. Выстрела не было.

— Как тут? — тряхнув автоматом, обратился к Кутейкину лейтенант.

— Вот, — старшина взвел пружину, и автомат, на спусковом крючке которого Егорьев все еще продолжал держать палец, содрогнувшись, выпустил короткую очередь.

— Ага, спасибо, — поблагодарил Егорьев и взялся за автомат обеими руками.

В это время в окоп спрыгнули Синченко, Золин и еще один солдат, временно числившийся до выздоровления Лучинкова вторым номером при противотанковом ружье. Последний на мгновение замешкался и тут же получил из-за угла траншеи автоматную очередь. Согнувшись, схватился руками за живот, уронив в окоп чуть не пришибившее едва успевшего отскочить в сторону Синченко ружье, а вслед за ПТРом свалился вниз и сам. Вскинув винтовку Золин выстрелил куда-то и, чертыхаясь, сообщил, что не попал. Синченко нагнулся к солдату, приподнял его голову и, тут же выпустив ее из рук и заметно побледнев, сказал:

— Готов.

Золин нагнулся было тоже, но Синченко, сунув ему прямо в руки ПТР, зло проговорил:

— Бери, чего стал, пошли…

И оба побежали по траншее туда, где шла рукопашная схватка. Егорьев поспешил за ними, а старшина, оставаясь на своем месте, заверил:

— Я сейчас, только диск сменю…

Вытащив из притороченного к поясному ремню круглого брезентового чехла запасной диск и вогнав его в автомат, Кутейкин упрятал в чехол опорожненный и намеревался уже догонять остальных, когда грудь наискосок острой болью обожгла очередь. Старшина уронил автомат, сделал несколько шагов вперед и, почувствовав, что задыхается, привалился к стенке окопа, судорожно рванув на себе ворот гимнастерки. Но боль становилась все сильней, а каждый глоток воздуха давался все труднее и труднее. Перед глазами Кутейкина поплыли желтые кольца, из перекошенного рта хлынула кровь, ноги подкосились, и старшина боком съехал на землю. А боль, жуткая и нестерпимая, уже завладела всем телом, парализовала каждую клеточку в организме, расплавленным железом разлилась в груди, судорогой сводила суставы. Еще какое-то время Кутейкин видел сквозь мутную завесу фигуры Синченко, лейтенанта, Золина… Вот первые двое скрылись из виду, а Золин задержался, приложился к винтовке… целится… Но не выстрелил, побежал дальше. И вот его теперь тоже не видать… Сознание стало медленно уплывать. Из последних сил он запрокинул назад голову и увидел небо. Синее, безоблачное, оно поражало своей яркостью и чистотой. Вдруг боль стала проходить, а небо неожиданно полезло прямо в глаза. Оно накатывалось с поразительной быстротой, и прежде чем старшина успел что-либо подумать, небо уже заполнило все его сознание…