Мы остаёмся жить - Извас Фрай

её глаза похожи на мои. Нас окружала непривычная для портового города, пусть и такого маленького, тишина. Мы смотрели друг на друга – я должен был испугаться или хотя бы удивиться. Но мой взгляд застыл на ней и мы оба не знали, какие здесь можно найти слова. В море тоски всегда найдутся такие островки, за которые хотелось бы ухватиться покрепче и помнить только их, без всего остального. Это был как раз такой миг. Пусть бы всё так и оставалось.

Спустя тысячу лет, когда я вспомнил о ней, я удивляюсь, когда тогда сумел начать разговор первым. Мне легче думать сейчас, что слова сами нашли меня в нужный момент.

– Никто не знает, откуда к нам приходит горе.

Я сделал вид, что размышляю вслух, подобно тоскливому полуночнику, обращаясь ни к кому, даже не к себе. Идеи сами проецировали себя в реальность.

– Кто плывёт за его течением, шатаясь по волнам; а кто мирно живёт у него на берегу, каждый день окунаясь в него с головы до ног и нося его с собой как одежду – продолжал я – ведь я безумен, не забывай, – вам – жителям суши – никогда не понять настоящего горя человека воды. А нам: остаётся только смеяться над вами, ведь мы живём в разных мирах – что для нас смешно, вас доводит до слёз.

Иногда, мне нравится моё безумие – оно даёт мне право говорить в разговоре о том, чего я хочу, без всяких прелюдий. Я могу сказать всё, что угодно – первое, что приходит в голову; ведь мир, в котором я живу и всё происходящие в нём события – для всех заранее означают лишь чепуху и вымысел.

Обычно, люди уходят; и сразу забывают о том, что услышали от меня. Но эта девушка посмотрела на меня так, как один разумный человек смотрит на другого – и сразу становится ясно, что эти двое говорят на одном языке, понятном лишь им одним. Не помню, как давно я уже не испытывал на себе подобных взглядов.

– Но оттого, – неожиданно заговорила она на нидерландском, – страдания людей, топчущих землю – не становятся легче горя тех, кто качается по волнам и не видит на горизонте суши.

Звучание этого языка вкусно как сыр и приятно как свежий ветер, дующий в поле. Я улыбнулся.

– Ты – говоришь совсем как я, – сказал я на нашем с ней языке, – а знаешь ли ты, что я – капитан корабля дураков и что приличным дамам следовало бы опасаться таких людей как я.

– Спасибо за совет – мне очень приятно. Но я не приличная дама, – покачала она головой, – а кто ты такой – мне и так известно; может, даже больше, чем сам ты знаешь о себе. Ты говоришь на прекрасно нидерландском, будто родился там.

– Я просто долго жил в этой прекрасной стране.

– А я родилась там. Но французским, немецким и английским я тоже владею.

– Тебе, наверное, пришлось много путешествовать, раз ты говоришь на стольких языках.

– Я никогда не была в Англии; зато говорила со многими торговцами в Антверпене, которые родом были оттуда. Они меня всему и научили. Умные; но жадные и страшные люди.

– А я был в Англии – волшебная и прекрасная страна; но жизнь в ней – тяжёлая и совсем не сказочная.

– Есть ли места, в которых ты ещё не был?

– Хоть я и живу уже две тысячи лет – я всё ещё не смог побывать везде в этом мире. Большую часть своей вечности я потратил на сидение в четырёх стенах за перечитыванием древних книг, многие из которых теперь не существуют. В основном, маршрут моего корабля лежит по Рейну, но заплываем мы иногда и в море, и в другие реки. Скучать нам не приходится, как и стоять на одном месте; но куда бы мы ни прибыли – нас ото всюду гонят. Поэтому, мы двигаемся дальше.

Если она лишь притворялась, что внимательно меня слушает, то это у неё удавалось хорошо. А затем, она сказала:

– Тот человек, которого ты пристрелил в таверне, – её глаза скользнули вниз, заглядывая вовнутрь меня, – он был моим лучшим другом. Единственным, кто заботился обо мне.

После этих слов я не знал куда смотреть и куда деть глаза.

– Откуда тебе было знать?! – сказала она.

– Он хотел убить меня.

– Да, он вёл себя не так, как достойный человек. Но что делать тем, кто без него останется ни с чем?! Одним выстрелом ты ранил не только его – но и множество невинных.

Я быстро заморгал.

– Лучше бы ты убил его – так, он бы не мучился.

– У меня была всего одна пуля.

– Ты мог попасть ему и между глаз, если бы захотел, – она резко повысила голос, – но не сделал этого.

И вот: первая слеза потекла уже по её щеке.

– Он мог бы быть убитым в бою; но вместо этого, он был ранен – а значит лишен возможности вернуть себе достоинство и обречён на худшую участь, которая может постигнуть такого как он.

– У меня есть и вторая пуля, – от страха и растерянности, я произносил первые слова, приходившие мне в голову, – в кармане. Или я могу вызвать его на поединок, где наличие здоровых ног – не главное. В этом поединке мы сможем сразиться на равных и у него будет шанс вернуть себе свою честь. Это всё, что я могу для него сделать. Этого ты хочешь?

– Нет, – она вытерла слёзы со щеки, – всё это – уже не столь важно. Никто уже не вернёт ему то, что он потерял сегодня ночью. А он – единственный человек, который заботился обо мне с тех пор, как мой отец умер от гриппа. И ты даже не представляешь, как я ему благодарна.

Она ненадолго притихла, давая мне время собраться с мыслями.

– Но за все эти годы: я его уже достаточное количество раз отблагодарила. Так что, думаю, я расплатилась с ним за всё.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – ответила она, немного подумав, – и теперь: дальше по жизни и до самой смерти мне придётся идти одной – пока какой-нибудь разбойник с большой дороги не поймает меня, не наиграется мной и не убьёт, или пока очередная болезнь не свалит меня с ног. Но не думай, что я жалуюсь на жизнь и на Господа. Я прекрасно знаю, что этот мир мне ничего не должен; как и я ему – ничего.

Её голос