Плохая мать - Маша Трауб

– Вот, не тетка, так мать! Нечего было за стол садиться. Я ж тебя за уши не тащил. Сам согласился.

– Давай еще раз. Я отыграюсь...

– Не, мужик, извини, – махнул рукой картежник.

– Давай я за него отыграюсь. И вот, свою сотню ставлю, – сказала мама.

– Ты, – картежник оглядел маму, – чё, смелая такая или везучая? Или в любви не везет? Не боишься проиграть?

– Хватит трепаться, играешь?

– Ну давай.

Мама его обыграла. Картежник нервно поглядывал на дверь. Как будто ждал кого-то.

– Пойдем покурим.

– Ну пойдем.

– Деньги верни мужику, и я не сообщу, куда надо.

– А если я тебе сейчас башку проломлю?

– Не пугай, пуганая.

– Где так играть научилась?

– Практику после юрфака проходила. У твоего коллеги. Только ты ему в подметки не годишься.

– Давай вместе работать.

– Ага, щас. У меня ребенок маленький. Давай так – я тебя не видела, ты в этом вагоне больше не появляешься. Понял? И твой напарник тоже. А то на следующей станции тебя встретят.

– На понт меня не бери! У тебя доказательств для ментов нет.

– А кто тебе про ментов говорит? Меня ведь мой «учитель» не только в карты научил играть, но и порассказал много.

– Ладно, ладно, угомонись. На, забери бабки.

Мама отдала деньги мужику. Тот смотрел на заваленный купюрами стол и плакал.

– Адрес напиши, – сказал он.

– Зачем?

– Я тебе рыбу пришлю.

Он сдержал слово и каждый год передавал нам рыбу – вяленую, копченую...

– Выиграла? – спросила я, когда мама вернулась.

– Да.

– Сколько?

– Нисколько.

– А почему ты сразу не села играть?

– Потому что он шулер. Плохой к тому же. Карты подрезал и думает, что все вокруг идиоты. Ты почему не спишь?

Правда была только в том, что мама действительно проходила практику – защитником карточного шулера, который ради смеха показал молоденькой симпатичной девушке пару-тройку фокусов. Девушка оказалась талантливой, с легкими быстрыми пальцами, трезвой головой и неплохим знанием психологии.

Случайные попутчики по купейному вагону, самолетному ряду, пароходу. Соседи по снятой на летний месяц комнатке, по лежакам на пляже, по столу в столовой пансионата. Все они так же неожиданно появлялись в нашей жизни, как и пропадали. Одни пропадали на несколько лет, другие напоминали о себе достаточно регулярно. На Новый год, Восьмое марта наш ящик ломился от поздравительных открыток – на небольшом свободном куске картона надо было успеть поздравить, рассказать последние новости о себе, что-то спросить, пожелать счастья... Точно так же мама шла на почту и долго выбирала на крутящемся стеллаже открытки – гвоздики и розы, перевязанные красной лентой.

– Тебе какие больше нравятся? – спрашивала она.

– Какая разница? Все равно же в разные места пошлешь! Можно было накупить штук двадцать с гвоздиками, и все!

– Так неинтересно, – пожимала плечами мама, и мы продолжали выбирать, какая открытка лучше – со снеговиком или с Дедом Морозом. Или взять две с елкой?

Ни одна записная книжка не выдержала бы такого количества информации – адресов, имен, телефонов, дат дней рождений и прочего. Мама хранила открытки, как квитанции об оплате квартиры. Сохраняла все пришедшие в минувшем году – чтобы списать оттуда адреса, когда понадобится. А когда наступал следующий год, место старых занимали новые.

– Кто звонил? – спрашивала я после очередного междугородного звонка, раздававшегося у нас достаточно часто.

– Помнишь тетю Иру из Адлера?

– Нет.

– Ну, у нее еще дочка Анечка была, тебя года на четыре постарше! Как не помнишь? Не важно. Она приезжает. Остановится у нас на пару дней.

– А больше негде?

– Значит, негде.

– Ты же потом сама будешь ругаться! Говорить, что у нас не дом, а караван-сарай! Ты же не любишь гостей!

– Не люблю.

– Тогда зачем она у нас будет жить?

Мама не отвечала. Ей и в голову не могло прийти, что можно отказать. Как, впрочем, и ее многочисленным приятелям и приятельницам, разбросанным по всему Советскому Союзу. В какой бы город она ни приехала в командировку, никогда не останавливалась в гостинице – обязательно находилась очередная тетя Тамара с дядей Валерой или Игорь с Катькой, которые радовались нежданной встрече, кидались на шею, накрывали на стол, долго говорили на кухне, как будто только вчера расстались, и только под утро укладывались спать.

Мы, дети этих случайных друзей на всю жизнь, редко находили общий язык друг с другом.

– Напишешь что-нибудь Наталке? – спрашивала мама.

– Не-а, – отвечала я.

– Ну, две строчки. Вы ведь так дружили летом. Не разлей вода, – удивлялась мама.

Я честно писала бессмысленные фразы: «Наталка, привет. Как у тебя дела? У меня все хорошо». Тот же разговор наверняка происходил и у Наталки, которую мама просила написать что-нибудь для меня.

Но мы всегда знали, что если судьба занесет в город Н, то всегда можно позвонить некой тете Л. и сказать, что ты Маша, дочка Ольги из Москвы. И тетя Л. будет кричать в трубку, звать в гости, накормит, напоит и спать уложит. Потому что года два назад сын тети Л. точно так же звонил нам, и передавал привет, и был накормлен, и оставлен ночевать, будучи проездом откуда-то куда-то.

Ирина с Леночкой были такими же попутчицами. Ехали вместе на море. Всего сутки в поезде, а в памяти остались на всю жизнь.

– А мы в первый раз на море едем! – восклицала Ирина. – Да, Леночка? Даже не верится, что уже в поезде сидим. И сейчас поедем. Чух-чух-чух. Чух-чух.

Я с недовольным стоном, который должен был показать, что нам дико не повезло с попутчицами, уткнулась в вязанье.

– Что ты вяжешь? – спросила радостно Ирина. Она мне показалась совершенно чокнутой. Все время улыбалась, подпрыгивала и радовалась ерунде. – Можно посмотреть?

– Нельзя, – огрызнулась я, – еще не готово.

– Маргарита, пойдем-ка руки помоем, – сказала мне мама.

– Зачем, – удивилась я, – что я сказала?

«Маргарита» было сказано неспроста. Так она меня называла только в случае крайнего недовольства.

Мы вышли в коридор. Мама встала ногой на батарею и смотрела в окно. Я присела на откидное сиденье и продолжила вязание.

– Ну чё? – спросила я, когда молчание затянулось.

– Не чё, а что, – поправила меня мама, выхватила спицу, распустив все вязанье, и воткнула мне в руку.

– А-а-а-а-а! – заорала я на весь вагон.

– Рот закрой немедленно! – приказала мама.

Я тут же замолчала.

– Значит, слушай меня внимательно. Тебе больно вот так?

Я молчала.

– Больно? – Мама надавила спицей посильнее.

– А-а-а-а! Конечно, больно. Ты с ума сошла?! – заорала я опять.

– Так вот этой женщине, которой ты хамила, раз в сто больнее. И если ты позволишь себе еще хоть слово вякнуть не тем тоном, я тебе не знаю, что сделаю. Ты меня поняла? Не слышу!

– Поняла я, поняла.

Остаток пути я вела себя прекрасно.

– Какая у вас девочка, – шептала моей маме Ирина, думая, что я не слышу, – какая тактичная, воспитанная, тонко чувствующая...

– Да, что есть, то есть, – отвечала мама, – с полуслова понимает.

– Ой, даже не верится, что мы едем, что завтра увидим море... – без конца повторяла Ирина.

Они собирались в эту поездку три года. Уложив Леночку, Ирина ложилась сама, закрывала глаза и видела море. Как она поплывет далеко-далеко, пока силы будут. А потом ляжет на спину и будет долго смотреть в небо. А вода будет теплая-теплая. И ее будет качать на волнах. А над ней поплывут облака – большие, пушистые...

Ирина сколько себя помнила представляла перед сном именно эту картину – чтобы успокоиться, побыстрее уснуть. Уехать далеко-далеко, только не на неделю или две, а навсегда. Кто-то ей давно рассказывал, что таким образом – переехав, сменив имя и внешность, можно изменить судьбу. Но стоило ей настроиться на поездку – подумать о числах, о том, что надо идти к начальству и писать заявление на отпуск, как дома что-то случалось, и уезжать было никак нельзя. Ей оставалось только мечтать о том, как она однажды соберет чемодан, сядет на самолет и улетит. В мечтах она очень хорошо представляла себя в новом доме, в новой одежде, с новой прической. Со временем Ирина поверила – если представить себе желаемое в деталях, оно обязательно исполнится.

В мечтах Ирина была молода и красива, а дом – чист и светел. Она изо всех сил пыталась помочь мыслям материализоваться. Для начала пошла в салон, она ведь представляла себя с короткой стрижкой и непослушной челкой – именно так она выглядела в тот недолгий счастливый период, когда поступила в вуз и уехала на картошку.

В реальности Ирина вышла из салона подстриженной под горшок и выглядела как после тяжелой продолжительной болезни. Мастер честно пыталась ее отговорить, но та была упряма. Вместо непослушной густой лошадиной челки висели три волосины, прилипшие ко лбу, и даже с помощью фена никак гуще не становились.

Но Ирина упорно готовилась к «новой жизни». Покупала купальник, большие пляжные полотенца, вместительную сумку, открытый летний сарафан. Она складывала вещи в шкаф на специально отведенную полку и, когда становилось совсем тоскливо, доставала и рассматривала их. Иногда примеряла, подолгу стоя перед зеркалом.