Тело угрозы - Владимир Михайлов

Тела с подобной орбитой за время обращения меняют скорость весьма значительно. Если в апогее они могут двигаться со скоростью сантиметров и даже миллиметров в секунду, как бы раздумывая – а стоит ли вообще возвращаться на однажды уже пройденную тропу, – то по мере приближения к центру системы ускоряются, и ускоряются в полном соответствии со вторым законом Кеплера, и делают в секунду уже десятки километров, едва ли не на грани перехода на параболу.

А если эта планета имеет еще и спутников, то она, естественно, и их разгоняет до соответствующей скорости. И когда эта семья попадает в зону влияния четырех гигантов Солнечной системы, то движение этих спутников может изменяться труднопредсказуемым образом. В том числе и…

Тут дальше шла цифирь, которую сейчас уже трудно было усвоить даже Джине – не говоря уже о новом владельце поместья.

– Н-да… – проговорил Минич несколько озадаченно. – Что же получается: и в самом деле – конец света грозит? Реально? Или он все это придумал? Все-таки человек был больной… Почему тут многое изложено так, что не понять, что он, собственно, хочет сказать? Ну вот, например, вот это: «Угрозу смогут представить два в одном, и еще в какой-то степени – эффект дверной защелки». По-моему, бред какой-то. Хотя, насколько я его знал, он был человеком совершенно нормальным. Как по-вашему?

– Трудно сказать, – откликнулась Джина задумчиво. – Нет, нормальным он был, без сомнения. Добрым. Даже нежным…

«Точно – тут не обошлось без романа», – подумал Минич, и это его почему-то задело. Хотя – если разобраться, ему-то что за дело?

– А почему у него так неясно сказано – так ведь это он для себя заметки делал, не для других, а ему наверняка все ясно было. Это для него были как бы узелки на память – чтобы потом восстановить ход мыслей. Да и при этом он не на вычислениях основывался – не было у него возможности для определения скорости, расстояния, массы… Но у него сенсорное восприятие было колоссальным, ясновидение – высшего класса. Правда, об этом очень мало кто знал, он на людей не работал, а то о нем молва пошла бы широко. Почему-то не хотел – говорил, что звезды ему важнее. Я у него консультировалась – на этой почве мы и познакомились…

Когда она говорила это, голос ее зазвучал как-то странно, и Минич это заметил.

– Похоже, – проговорил он, усмехаясь, – что вы к нему, как говорится, неровно дышали? Да?

Джина ответила не сразу и не очень вразумительно:

– Скорее на уровне тонких тел. Хотя и…

И тут же перевела разговор на другое.

– Как же вы решили – будете оформлять наследство?

– Успею еще подумать, – тряхнул головой Минич. – Главный вопрос сейчас другой: что же мне с этим делать?

– Может быть, смотреть на звезды. Он ведь учил вас этому? Самое лучшее занятие в мире, поверьте.

– Да я не об этом. Прикидываю: что можно из этой информации сотворить? С одной стороны – вроде бы ничего серьезного не получится: очередная сказочка, читатель немного позабавится, кто-то рассердится, один-другой, может быть, даже испугается… Но на это вряд ли стоит тратить время: хочется написать что-нибудь основательное – давно уже ничего такого у меня не получалось, должно же и повезти в конце концов. А?

– Думаю, – сказала Джина очень серьезно, – что с более важной темой вы ни разу в жизни не сталкивались – и не встретитесь больше никогда. Просто потому, что более серьезных вещей не существует. И еще: по той причине, что у вас больше не будет времени. Ни у кого не будет.

Минич медленно поднял на нее глаза. Прищурился:

– Вы что же – считаете, что я должен принять все это всерьез? Да кто поверит?

– Волки! Волки! – нараспев продекламировала Джина. – И никто не поверил. Напрасно.

Он не сразу понял, о чем она. Поняв, усмехнулся:

– Классик всегда прав, да?

Джина ответила:

– Вы должны помнить. В пору моего младенчества – а вы, наверное, постарше, так что должны помнить лучше меня, – была пора взрывов, неурядицы происходили на Кавказе, а дома взрывались и тут, в Москве, да и не только…

– Ну помню. И что?

– Но куда больше тогда было ложных звонков: заминировано учреждение, школа, вокзал.

– Было, было. Припоминаю.

– И все-таки по каждому такому сигналу выезжали и проверяли совершенно серьезно. Потому что на десять или двадцать таких неумных шуток мог прийтись один серьезный случай – когда взрывчатка действительно была заложена.

– Гм…

– Конечно, решать вам самому. Но я бы на вашем месте…

– Легко представлять, – хмуро проворчал он, – что бы ты сделал на чужом месте; куда сложнее, если это место – твое. По-вашему: насколько достоверным может быть предположение Люциана о катастрофе?

– Более чем наполовину. Правда, я не могу судить беспристрастно.

Минич глянул на часы:

– Пожалуй, поздно уже звонить, а?

– Смотря куда.

– Моему главному. Теперь он уже наверняка дома.

– Не знаю. Я бы позвонила.

Минич поморщился. Но подошел к телефону и снял трубку. Набрал 095 и номер. Постоял. Положил трубку.

– Занято.

– Значит, дома. Позвоните через пять минут.

– Позвоню, – кивнул он. – Давайте еще раз посмотрим – надо подумать, как ему сказать и что.

– Я бы по телефону не очень распространялась. Мало ли?.. В самых общих чертах. Есть, мол, серьезные данные о грозящей всему миру катастрофе. Главное – чтобы голос был взволнованным и убедительным. Внушите себе, что вы верите Люциану на сто процентов, на сто двадцать! Разве вы не верили ему всегда?

– Откровенно говоря, раз-другой он вовремя предупредил меня – помог отвратить неприятности…

– Вот и помните об этом, когда будете говорить.

Минич снова набрал номер.

– Еще разговаривает с кем-то. Вообще-то он не любитель долгих бесед по телефону.

– Значит, есть о чем поговорить.

11

Поговорить Гречину, главному редактору «Вашей газеты», которую принято было считать рупором оппозиции (не очень громким, конечно; чего же вы хотите: такие времена), собственно говоря, не пришлось, потому что на этот раз от него требовалось в основном слушать. И поддакивать.

Прошли, прошли те времена, золотое десятилетие, когда газета публиковала материалы без оглядки на власти, когда можно было спорить, а свою правоту доказывать даже в суде – и не так уж редко дела выигрывать. Об этом можно было лишь вспоминать, вздыхая. А потом настали дни, когда власть явилась перед львами и орлами СМИ с кнутом в одной руке и с пряничком – в другой. Но это не означало, что можно выбрать то или другое. Выбора не давалось никому, кнут означал сегодняшнюю реальность, а пряник, маленький и зачерствевший, – возможную перспективу. Власть объявила новые правила игры: «Кто не согласился, я не виноват». Большинство согласилось, надеясь на то, что долго это не продлится: и Запад надавит, да и свои правдолюбцы не дадут пропасть. Но правдолюбцы снова обосновались на кухнях, на Запад же – после того как кредиты иссякли и все мыслимые уступки получены – всем стало наплевать и растереть.

Однако Гречин, сохраняя ярлык оппозиционности, все же смотрел не только в рот кремлевскому пресс-секретарю, но очень внимательно прислушивался и к тому, что выходило из уст оппозиции. Так что, ответив на звонок, даже встал с дивана, как только уяснил, кто с ним разговаривает.

Глава оппозиции был очень вежлив и доброжелателен. Справился о здоровье самого Гречина и семьи, похвалил газету – сказал, что регулярно читает ее с интересом и, как он выразился, «почти без раздражения». Гречин слушал и благодарил, отлично понимая, что это все – политес, протокольное общение, и не ради этого ему позвонил столь сильный человек, да еще в нерабочее время. Приподнятым тоном выговаривая слова благодарности за высокую оценку, Гречин пытался сообразить, в чем же была ошибка, что сделали не так, какой материал мог вызвать неудовольствие – явно немалое. И никак не мог понять: вроде бы все было в порядке. Впрочем, долго гадать ему не пришлось: политик не любил длинных увертюр. Да и звонил он очень издалека, и приходилось экономить доллары – пока ситуация не прояснится окончательно.

– У вас там работает некто Минич, я не ошибся?

Сукин сын Минич, тут же подумал Гречин. Нет, написать он ничего такого не писал уже давненько, значит – что-то другое себе напозволял: высказал, например, где-нибудь в публичном месте что-нибудь не соответствующее, особенно если был под газом – это он любит. Почему я его до сих пор не выгнал? Давно уже была пора!

– Работает, – отвечал он тем временем. – Вернее, работал.

– Он что же: ушел?

– Н-ну… я как раз завтра собирался…

– Значит, он еще у вас?

– Если подходить формально…

– У вас. А зачем вам его увольнять? По-моему, журналист не из самых плохих, верно?

– Ну, собственно… Да, иногда ему удается. Конечно, если вы так считаете… раз он вас интересует…

– Интересует. Селен Петрович (странным было имя у Гречина, но тут уж ничего не поделаешь), не исключено, что в ближайшем будущем он предложит вам материал об угрожающей Земле космической катастрофе…