Зимний Ветер - Валентин Катаев

— Я не спорю. Но зачем такая нервозность?

— Затем, что армия бежит.

— Как! И Румынский фронт?

— Да вы что, с луны свалились? По тридцать верст в сутки драпаем.

— А Щербачев?

— Что Щербачев! Я даже не знаю, где у него сейчас находится штаб фронта.

— В Яссах!

— Не может быть!

— Скажите спасибо, что еще не в Кишиневе.

— А румыны?

— Что румыны! Вы же знаете, что это не нация, а профессия.

— Но все-таки.

— Румынской армии не существует. А если и существует, то лишь для того, чтобы при содействии немцев оттяпать у нас Бессарабию.

— Никогда!

— И даже очень скоро.

— Во всяком случае, штаб одной из наших дивизий уже с божьей помощью находится в Оргееве.

— Так это же почти рядом с Одессой?!

— Не рядом, но все же…

— Позвольте! Выходит, что неприятель на носу.

— Если на вашем, то мы еще успеем пообедать.

— Старо! Не обкрадывайте старика Багратиона.

— Нет, кроме шуток, где же выход?

— Как хотите, господа, а выход один: Центральная рада.

— Это еще что за птица?

— Украинское правительство.

— Что? Самостоятельная Украина? Гоп, мои гречанитси? Только не это.

— А Совдепы лучше?

— Только не самостийная Украина. Сегодня Украина. Завтра Финляндия. Послезавтра Кавказ. Потом Туркестан. А там Курская республика, Тульская республика… Так мы, господа, всю Россию профукаем. Сумасшествие!

— А социалистическая республика не сумасшествие? Все что угодно, но только не это.

— Социализм — это гибель цивилизации.

— Только открыть немцам фронт! Если мы сами не в состоянии справиться с большевистской солдатней, то пусть их приведет в христианский вид Вильгельм Второй.

Если бы Петя не был в невменяемом состоянии влюбленности, он бы, наверное, ужаснулся тому, что он слышит.

Но смысл страшных слов о гибели России, о необходимости открыть фронт, о том, что лучше Вильгельм, чем революция, почти не доходил до его сознания, а если и доходил, то в каком-то странно искаженном виде.

Впрочем, временами к нему возвращалась способность мыслить, и тогда он понимал, что все то, что он слышит, не только ужасно, но просто преступно, что он, как русский офицер и патриот, не должен этого даже слышать.

Но Ирен была рядом. Он касался ее плеча. Свечи отражались в рояле. Время исчезло. Ничего в мире не существовало для Пети, кроме страстного меццо-сопрано красавицы Инны, которое, заглушая звуки аккомпанемента, заставляло дрожать черные оконные стекла:

Сияла ночь! Луной был полон сад.Сидели мы с тобой в гостиной без огней.Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,Как и сердца у нас за песнею твоей.Их сердца дрожали.

Потом Ирен и Петя снова сидели в ее комнате, но только теперь поменялись местами. Она сидела на скамеечке, а он на стуле. И она положила голову ему на колени, туго обтянутые бриджами.

— Я вас люблю, — сказала она шепотом и посмотрела на Петю так, что у него потемнело в глазах.

Он понял, что теперь она уже больше не шутит.

Потом она открыла ящик столика и вынула маленький дамский револьвер с никелированным барабанчиком и дулом и перламутровой ручкой.

— Его подарок, — сказала она со странной улыбкой.

Петя понял, что это подарок жениха.

Дверь была полуоткрыта. Из глубины квартиры в темную комнату проникал слабый свет колеблющихся свечей, и Петя видел, как блестят ее глаза и никелевые части револьверчика.

— Как хорошо! — с глубоким вздохом блаженства сказала она. — Лучше уже никогда не будет. Хотите, умрем вместе? Сначала я, потом вы. Вы меня, а потом себя. Нет, нет, ни за что! — вдруг воскликнула она с ужасом, бросила револьвер в стол и захлопнула ящик. — Не слушайте меня. Я сошла с ума. Нам совсем не надо умирать. Мы будем долго, долго жить. Правда?

Она схватила его голову и прижала к груди. Он слышал, как у нее стучит сердце.

— Теперь идите.

Она взяла Петю за руку и вывела по темному коридору в переднюю. Осторожно сняла дверную цепочку и щелкнула американским замком.

— Иди, — шепнула она.

Петя стал спускаться по темной мраморной лестнице, освещенной снаружи слабым светом звезд.

— Подождите!

Она выбежала со свечой и догнала его.

— Я влюблена в вас, как кошка. Вы понимаете это? — сказала она совсем тихо и, обняв его свободной рукой за шею, сильно потянула к себе.

Они поцеловались.

Фуражка упала с Петиной головы.

— А теперь ступай спать. И не приходи, пока я не позову. Через две недели. Мы должны сперва проверить свои чувства. И знай: я не играю больше. Я тебя безумно люблю. Так случилось. Пока об этом никто не должен знать. Дай слово.

— Даю.

Она тихонько заплакала.

Багрово-лазурное, копьевидное пламя свечи вытянулось, метнулось по стене лестничной клетки, расписанной под искусственный мрамор, бросило тени от темной электрической арматуры в виде тюльпанов.

Дверь щелкнула. Петя остался один, в темноте.

«Кто же я теперь: жених или не жених? И что со мной происходит?» — думал Петя, идя по темному, тревожно-пустынному городу в лазарет.

Он забыл у Заря-Заряницких свой костыль, но заметил это, уже ложась в постель. Спал он глубоко и сладко до позднего утра, а когда проснулся, то сразу вспомнил, что случилось вчера, и его охватила жажда деятельности.

15 АННА ЧЕТВЕРТОЙ СТЕПЕНИ

Нужно было, не откладывая, что-то предпринять, устроить, обдумать.

Еще никогда Петя не казался самому себе таким рассудительным.

Перед ним сразу же встало множество затруднений и вопросов. Став женихом, он посмотрел на себя со стороны. Положение, в котором он находился, не только неприятно поразило его, но в первую минуту просто ошеломило.

Он совершенно трезво постарался взглянуть на вещи и нашел, что все очень плохо.

В самом деле. Что он собой представляет? Ничего. Офицер военного времени. Даже, в сущности, не вполне офицер, так как «прапорщик не офицер, курица не птица». Нищий молодой человек, без средств к существованию, без перспектив, без надежд на будущее.

Ему даже негде жить, кроме лазарета, так как отец снимает угол. Следующая ступень нищеты — попросту ночлежка.

Может ли Пете чем-нибудь помочь нищий, старый отец?

Быть может, тетя?

Но что в состоянии сделать для него Татьяна Ивановна? У нее своя судьба, своя неблагополучная и тоже, по-видимому, довольно бедная семья.

У Пети в кармане нет ни копейки. Не в переносном, а в буквальном смысле слова. Кроме того, не сегодня-завтра его вызовут на медицинскую комиссию, осмотрят — и пожалуйте обратно на позиции.

Теперь уже Петя не питал никаких иллюзий насчет своей раны. Он ясно понимал, что рана давно уже зажила и он здоров. Боже мой, как быстро! А раньше казалось, что это затянется по крайней мере на полгода.

При мысли снова попасть на фронт, где каждую минуту он может так глупо и бесполезно погибнуть от собственных солдатиков или от немецкого бризантного снаряда, не дотянув нескольких дней до мира, Петя чувствовал самый настоящий, низменный страх за свою шкуру, который невозможно было преодолеть.

Положение казалось отчаянным.

Однако выход понемногу нашелся сам собой, как всегда бывает в жизни.

Во-первых, из части наконец пришел аттестат на денежное довольствие, на который Петя уже перестал надеяться. Он сразу получил жалованье за два месяца.

Но этого мало.

Корнет Гурский надоумил Петю подать два прошения: одно в комитет Красного Креста, а другое в бывшее ведомство императрицы Марии — на предмет получения единовременного пособия в одном месте «за ранение», а в другом-«на лечение».

— Лично я уже оторвал в каждом ведомстве по два раза, — сказал корнет, — дай бог здоровья доблестному Красному Кресту и бывшей августейшей старушке Марии Федоровне, чего и вам желаю от господа бога, ура!

При этом он несколько раз быстро и мелко перекрестился, словно бы отмахиваясь от мух.

— С вас грандиозный магарыч! — крикнул он, когда Петя отправился за ответом.

К своему крайнему удивлению, Петя без звука получил в обоих местах по сто рублей. В Красном Кресте ему дали три невзрачных, куцых керенки какого-то ненадежного буро-коричневого цвета, с плохими водяными знаками и двуглавыми орлами без корон, отчего они напоминали каких-то странных уродливых гусей; две керенки были достоинством каждая в сорок рублей, одна в двадцать.

Зато в ведомстве бывшей императрицы Марии щегольской военный чиновник подал Пете совершенно новенькую, хрустящую романовскую сторублевку с божественными водяными знаками, радужной сеткой и портретом величественно-снисходительной пожилой немки Екатерины Второй.

Петя до сих пор никак не предполагал, что пустяковая дырочка в верхней трети бедра может доставить человеку такие материальные выгоды.