Опасность - Лев Гурский

— Многоуважаемый сеньор куратор, — произнес профессор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. — Мы на нашей кафедре не исключаем варианта, что раскрытие всех тайн атомного ядра может иметь далеко идущие последствия…

Сеньор Литторио с важным видом закивал. Очевидно, он вообразил, что профессор Ферми вот-вот поставит ему на стол опытный образец пушечки, стреляющей быстрыми нейтронами.

— …Тем не менее, — продолжал Ферми, — пока наши опыты с ураном не дают оснований надеяться на конкретное применение нашей методики в любой иной сфере, кроме лабораторной.

— Минутку, профессор, — обиженно сказал сеньор Литторио. — Но у нас другие сведения. — Он снова вытащил из укромного ящичка свою папку, зыркнул в нее одним глазом, снова запрятал ее обратно. — Нам сообщили, что работы вашего немецкого коллеги Отто Гана с начала этого года курирует не кто-нибудь, а сам рейхсфюрер СС, имперский министр авиации и министр-президент Пруссии Герман Геринг. Вы должны понять, почему и дуче, со своей стороны, выразил определенную заинтересованность вашей наукой.

«Вот оно что, — сообразил Ферми, честно стараясь не рассмеяться в лицо своему куратору. — Кажется, Отто сумел пустить им пыль в глаза. Или, может, берлинские партайгеноссен сами всерьез вообразили, что с помощью хорошей физики им удастся получить что-то помощнее Большой Берты. Ну, а в Риме теперь копируют германскую моду. Что, мол, подходит для фюрера — неплохо и для дуче…»

— Я искренне рад за своего немецкого коллегу, — проговорил Ферми. — Это прекрасный, талантливый физик. Но, боюсь, ваши друзья из Берлина пока выдают желаемое за действительное… Сами понимаете, что мне не хотелось бы дезинформировать дуче, — внушительно прибавил он.

Усы сеньора Литторио разочарованно обвисли.

— Значит, пока ваша наука еще не видит реального пути… — пробормотал он. — Очень жаль. Признаюсь честно, дуче надеялся, что итальянский гений в области вашей физики способен на большее…

— Он способен, способен, — заверил куратора Ферми. — Я вполне допускаю, что через каких-то пять лет наша кафедральная лаборатория будет готова представить впечатляющие результаты. Если, конечно, университет и Национальный совет по научным изысканиям не урежут дотаций.

Лицо сеньора Литторио немного просветлело.

— Об этом не беспокойтесь, — вымолвил он. — Мы, в конце концов, не беднее немцев. Через пять лет, вы говорите? — переспросил он.

Энрико Ферми с готовностью кивнул.

«Платите-платите, — подумал он. — Серия опытов с ураном потребует не более четырех лет. А на пятый год настанет пора мне поближе познакомиться с Соединенными Штатами. Хорошая страна, много университетов и — представьте! — никакого дуче».

Глава четвертая

Напарничек Юлий

Сначала я подумал, что спятил мой электронный будильник, зазвонив почему-то в шесть вместо восьми. Но потом понял, что это не будильник, а телефон. И это было гораздо хуже: звонок в такую пору означает, как минимум, большую неприятность. Еще не было случая, чтобы в шесть утра мне сообщили нечто ободряющее и освежающее.

Не открывая глаз, я стал шарить в поисках телефонной трубки, гадая, кто бы это мог быть. Впрочем, выбор у меня был небогатый. Либо — Ленка, либо — генерал Голубев. У Ленки был непутевый братец в Красногорске, который время от времени выкидывал всякие фортеля. Последний раз, когда Ленка позвонила мне вот так, ни свет ни заря, ее братана упекли в красногорский КПЗ. За несанкционированный митинг под окнами местной советской власти. Не помню уж, чего конкретно хотел этот деятель от красногорских депутатов, да и сам он, окончательно протрезвев, толком не мог вспомнить и вообще, был кроток и тих. Зато когда его забирали из-под окон Совета, Ленкин братец был буен и активен. Мне тогда с большим трудом удалось доказать тамошней ментуре, что дело это исключительно политическое, относится к компетенции Лубянки, и потому нарушителя следует немедленно откомандировать в распоряжение столичного Минбеза. Вероятно, я был убедителен, даже слишком: менты тут же заколебались, следует ли отдавать хоть алкана, да своего парня в лапы чекистских костоломов под верную «политическую» статью. К счастью, виновник скандала, еще не до конца проспавшись, тут же с ходу обложил всю местную милицию по матушке, да с такими смачными коленцами по поводу присутствующих, что это и решило исход дела в мою пользу. Временно братану было предоставлено политическое убежище в Ленкиной однокомнатной квартире, а сама она на неделю переехала к своей Свете, хотя я намекал, что можно бы и ко мне…

Генерал Голубев если и звонил мне в столь ранний час, то непременно по казенной надобности. Примерно с месяц назад такой вот нештатный звоночек нарушил к чертям все мои недельные планы, и пришлось мне параллельно с делами Безбородки и Лабриолы — не говоря уж о Партизане — заниматься сумасшедшим террористом Ефимовым, знатоком экзотических змей, считающим себя первым претендентом на вакантный российский престол… Дело «Боа-Королевича», будь оно трижды неладно. Закончилось оно психушкой для террориста-претендента и террариумом — для его ни в чем не повинных змеюк.

И что же, интересно, светит мне теперь?

Я нашел наконец трубку и приложил ее к уху.

— Когда в товарищах согласья нет, — сообщил мне радостно чей-то знакомый голос, — на лад их дело не пойдет. И выйдет трам-пам-пам не дело, только мука…

Кошмар, подумал я, лихорадочно пытаясь вспомнить обладателя веселого голосу. Только басен Крылова мне в шесть утра не хватало! Что за идиотские шуточки?

Последний вопрос я уже собирался немедля задать вслух, однако голос в трубке меня опередил.

— Я вспомнил! — ликующе поведал мне голос. — «Лебедь, рак и щука»! То есть, Лебедев!

В то же мгновение я узнал звонившего. Это был знатный физик-склеротик Павел Валерьевич Куликов, подсуропивший мне вчера одного визажиста, одного психа с берданкой и один труп.

— При чем тут басня? — тупо спросил я. В шесть часов утра я бы предпочел, чтобы Куликов так и продолжал выдерживать свой ледяной тон, с коего и началось наше первое с ним телефонное знакомство. Соблюдай я дистанцию, он бы, пожалуй, не стал меня поднимать с постели победным рапортом о своей очередной героической победе над склерозом.

— А как же! — радостно объяснил мне Куликов. — Фролов… ну, тот, которого убили… рассказывал, что в их группе это было самым любимым стихотворением… И этот Лебедев, Валя Лебедев, сначала очень обижался. Думал, что над ним подшучивают… Лебедев, теперь я точно вспомнил фамилию! И даже отчество: Валентин Дмитриевич.

Наконец-то я восстановил в памяти подробности нашей вчерашней беседы с Павлом Валерьевичем возле исполинской Бороды. М-да, лошадиная фамилия и все такое.

— Лебедь — это, по-вашему, фауна? — осведомился я.

— А что, по-вашему, это флора? — отбрил меня физик-циклотронщик.

Тут я окончательно проснулся.

— Павел Валерьевич, — быстро спросил я, — вы кому-нибудь еще называли эту фамилию?

— Н-нет, — удивленно откликнулся Куликов. — Я только сейчас…

— А три другие фамилии? Сокольского, Бредихина и Григоренко?

— Да нет же! — с недоумением проговорил физик. — К тому же меня об этом и не спрашивал никто, кроме…

— Ясно-ясно, — я не дал ему договорить. — И не вздумайте больше никому сказать. И о нашем разговоре… А еще лучше — немедленно уезжайте куда-нибудь в командировку. Вас ведь могут послать в командировку?

— Хоть сегодня, — совсем уж удивленным тоном ответил Куликов. — Например, в Киевский центр. Или даже в Дели, на второй реакторный конгресс…

— Лучше в Дели, — посоветовал я. — Там вам будет спокойнее.

— Но что еще случилось, хотел бы я знать? — возвысил голос Павел Валерьевич. Вероятно, он успел трижды пожалеть, что поделился со мной плодом своих ночных бдений.

— Умер Григоренко, — коротко сказал я. — Точнее, убит. С ним случился сердечный приступ, когда к нему пришли эти…

— Кто пришел? — задушенным шепотом произнес Куликов.

— Те же, кто являлся к Фролову, — неопределенно ответил я, поскольку сам еще ничего толком не понимал. — В общем, теперь неясно, кто может быть следующим…

Я не стремился специально запугать Павла Валерьевича. Просто я догадывался, что гибель двух исполнителей отнюдь не означает, что не будут посланы другие. Если бы знать, посланы кем. Если бы еще знать, посланы куда. Правда, здесь у меня была тоненькая ниточка. Басня Крылова «Лебедь, рак и щука». И теперь только от меня зависело, порвется ли эта ниточка или нет. Жаль, что и времени оставалось катастрофически мало. Может быть, и вовсе не оставалось.

— Вы поняли меня? — дожал я Куликова.

— Понял, — хрипло и испуганно отозвался Павел Валерьевич и дал отбой.