Одержимость (ЛП) - Джонсон А. М.

— Деклан? — голос Пэйдж был добрым, успокаивающим, и он был ярким, как желтый цвет.

Я поднял свой взгляд. На ней были чёрные лосины и большой зелёный свитер, который поглотил её фигуру. Пот покрыл мой лоб толстым слоем, и я потёр шею.

— Извини, дорога заняла много времени, потому что автобус высадил меня на Элк-Авеню.

Её глаза расширились.

— Это почти три мили. Мне следовало попросить моего папу приехать за тобой.

Мысль о том, что её отец забирает меня из коричневого куска дерьма, кучи кирпичей, в которой я жил, вызвала тошноту.

— Всё в порядке, я не прочь прогуляться, — я подарил ей кривоватую улыбку, и она отступила назад, указывая на вход в её замок.

— Ты только что разминулся с моими родителями. У отца сегодня встреча фармацевтов за ужином, — она поморщилась, осмотрев мой внешний вид. — Родители должны вернуться через несколько часов. Кто-нибудь из них отвезёт потом тебя домой, если ты, конечно, не возражаешь побыть здесь так долго. Мне плохо из-за того, что ты шёл пешком так долго… снаружи всё замёрзло.

Я бы взял столько времени, сколько мне бы позволили, но, когда вошёл внутрь, и слабый запах свежего порошка ударил по мне, я понадеялся, что мой запах не осядет на этих безупречных стенах.

Белый. Всё было белым. Белые мраморные полы. Белые стены, белая мебель, даже ковры белого цвета. Я остановился и посмотрел на свои грязные сапоги. Засохшая грязь вдоль подошв попала на блестящую поверхность пола, и я съёжился. Ни за что на свете Пэйдж и её родители не увидят, где я живу.

— Я должен снять свою обувь, — это был не вопрос, и паника в моём голосе была очевидной.

«Грязный. Ты грязный»

Тихое хихиканье Пэйдж развеяло яд в моём мозгу.

— Это место смехотворно, не так ли? Единственный цветной элемент здесь — картины на стенах, которые довольно неплохи, но, даже не знаю, это как жить в…

— Похоронном бюро?

Она снова засмеялась, уголки её розовых губ скривились в улыбке, и глаза вспыхнули так, что в животе у меня все перевернулось…

— Я хотела сказать — в музее, — она потянулась к моей руке и переплела наши пальцы. — Но похоронное бюро тоже подходит.

Я снял сапоги, пытаясь аккуратно поместить их около стены, но Пэйдж остановила меня.

— Оставь их. Всё нормально.

Грязь на моих ботинках насмехалась надо мной.

«Грязный. Грязный»

— Пойдем, я поговорила с мамой и получила некоторые принадлежности для рисования, я оставила их в кабинете. — Она сжала мою руку. — Спасибо, что пришёл сегодня. — Пэйдж прикрыла глаза, её длинные ресницы затеняли её розовые щёки. — Я нервничала.

Пэйдж была всем, что я хотел, и всё свободное время в школе мы проводили вместе, а когда у нас был сокращённый день, отправлялись на ужин вниз по улице. Иногда с друзьями, иногда просто вдвоём. Мне нравилось, когда были только мы. Я застрял между ней и реальностью. Я хотел попросить её, чтобы она стала моей, но мы пришли из таких разных сфер и, увидев её дом, увидев её в этом ярком богатстве света, я ещё сильнее ощутил свои страхи.

«Тебе не следовало приходить сюда»

«Тебе нечего здесь делать»

— Почему ты нервничаешь? — спросил я (именно я был тем, кто нервничал).

— Полагаю, я… я имею в виду… я действительно не знаю, как это… — Пэйдж проглотила слова, встретив мой взгляд. — Я имею в виду, мы друзья?

Друзья.

Я кивнул.

— Обычно я не хожу три мили в гору, чтобы увидеться с человеком, который не является моим другом.

На мои слова Пэйдж закатила глаза, и я широко улыбнулся.

— Это не то, что я имела в виду.

Друзья.

Я хотел большего. Хотел целовать, коснуться её лица, почувствовать её рот на своём. Я никогда раньше не целовал девушку и хотел, чтобы она была моей первой. Хотел сделать то, что, вероятно, не следовало, но чем дольше она смотрела на меня вот так: большими ожидающими голубыми глазами, с чувствами, которые похожи на нечто порочное, тем больше мужчина во мне жаждал почувствовать каждую её часть.

— А что ты имела в виду? — я подошел ближе, чем обычно себе допускал, и соединил наши руки.

Я был выше её, и мне нравилось, что она должна смотреть на меня снизу. Это была только она. Только я.

Её щёки стали малиновыми, когда она облизнула губы.

— Разве я больше, чем просто друг?

Она была для меня большим, чем вообще могла подумать.

Я кивнул.

— А ты хочешь быть?

Она прикусила нижнюю губу, прежде чем заговорить, и я еле сдержал стон.

— Да.

Я заправил прядь волос ей за ухо, наклонился и прижал губы к её щеке. От моего прикосновения она вздрогнула, и я усмехнулся, когда произнес:

— Хорошо.

Уверенный тон моего голоса удивил меня самого, и когда я отстранился и увидел её улыбку и красный цвет щёк, то впервые в моей одинокой дерьмовой жизни я почувствовал себя нормально.

Музыка раздавалась в студии, пока я водил кистью по холсту, но не могла заглушить воспоминания. Прямые голые линии Аспена прекрасно подходят для фона картины. Глаза Пэйдж были окружены цветом летних закатов и зимних ночей. Я сказал ей сегодня, что она яд, и именно это и имел в виду. Я хотел бы нанести ей удар. Хотел бы заставить её почувствовать себя так, как я чувствовал себя последние девять лет — неуверенным, несчастным, потерянным. Пробуя слёзы на её губах, чувствуя, как её дыхание снова смешивается с моим, я понял, что стерпел бы яд её смерти, её нетронутое забвение, её испорченные поцелуи, потому что был болен ими. Я был не лучше в своей зависимости, чем мой отец и его виски, чем Лиам и его бесполезные завоевания, а Киран — с его снисходительной любовью к Христу.

В тот день, когда я вошёл в дом детства Пэйдж, я знал, что не должен хотеть её. Мы были чересчур разными, и когда я впервые почувствовал уверенность в себе, потребность в нормальной жизни, то попался на крючок. Я жил ради исправления, потому что каждым своим прикосновением Пэйдж дарила мне свою красоту и тишину голосов в моей голове. Я ненавидел её и любил, ощущал себя как наркоман, и когда покинул церковь сегодня, понимал, что никогда не смогу отказаться от своей зависимости.

Кисть выпала из моей испачканной краской руки на пол. Я не осознавал, что практически не дышал. Гнев пронзал меня с каждым ударом сердца. Я закрыл глаза и позволил музыке окружить себя. Мне нужен отдых от этих глаз, но даже в темноте они не отпускали меня. Когда я вдохнул, запах древнего собора заполнил мои ноздри, и я почувствовал ее руку в своей, а её молитва звучала в моей голове.

— Я ранена и опечалена. Я слаба и несчастна. Без тебя я потеряна. Я согрешила, дорогой Господь, и я не заслуживаю твоей благодати, но я ищу её… Я ищу её. Я ищу твоё прощение и прощение того, кого люблю, того, кого обидела.

Её фигура была такой хрупкой. Дьяволы в моей голове умоляли позволить увидеть её кости, посмотреть, какой ужас скрыт внутри, но человек во мне не мог ненавидеть оболочку женщины, которая стояла рядом со мной… больше нет. Я открыл глаза. Глаза Пэйдж наблюдали за мной с холста. Всё, что я ненавидел в ней, исчезло, и всё, что осталось, — женщина, которую я не узнал. Её юность и красота поблекли, и она стала всего лишь скелетом, призраком прежней себя. Она не выглядела такой хрупкой на днях, когда мы встретились в студии. Казалось, я погубил её так же сильно, как она погубила меня.

Я наклонился, поднял кисть и, вынув тряпку из кармана, вытер брызги с пола, как смог. В любом случае, пол студии и так был заляпан краской. Часы на стене показали, как долго пробыл здесь. Я закрыл баночки с краской и собрал кисти, бросил их в висящую на стене банку поменьше и отключил телефон от стерео.