Тимошина проза (сборник) - Олег Зайончковский

– Да ты живой! – обрадовался Селиверстов. – А то мне почудилось, что ты не дышишь.

Сам маркетолог был полон жизни, бодр и доволен собой. Тимоше он всё простил. Оказалось, они с проституткой здесь же в гостинице сняли на ночь свободный номер.

– Так что ты, если что, не переживай. У меня всё ништяк. Веришь ли, даже кондомы кончились.

Тимоша молчал, натянув одеяло на нос. Он наблюдал, как старательно Селиверстов разыгрывает свою роль, и не верил ему ни в едином слове. Теперь самому Тимоше следовало обдумывать тактику поведения. Осторожность подсказывала ему тоже принять свой обычный вид, словно бы он ни о чем не догадывался. Пусть Селиверстов и те, кто стоит за ним, продолжают играть с Тимошей. Он же за их маневрами станет наблюдать исподволь. «Надо учиться танцевать с дьяволом», – сказал сам себе Тимоша. Следуя принятой установке, он выбрался из постели, сделал утренние дела и оделся. С Селиверстовым вместе они спустились в гостиничный ресторан позавтракать. С утра в ресторане был шведский стол. Тимоша взял себе круассан и кофе, а Селиверстов сожрал остальное.

Водитель Серега за ними прибыл без опоздания. Он, конечно, осведомился, довольны ли москвичи проведенным временем. Селиверстов пожал ему руку и рассказал про закончившиеся кондомы. В аэропорт они ехали тем же маршрутом, что и вчера, только теперь на переднем сиденье восседал Селиверстов. Снова Серега упомянул драмтеатр, и снова Тимоша не смог его рассмотреть. Тем не менее он был уверен, что никогда не забудет город Великосибирск.

Следующим этапом командировки был перелет за полярный круг. У Тимоши предощущенье экстрима возникло еще до взлета. Низкопольный автобус, задом цепляя наледи, долго петлял по бетонным просторам аэродрома. Он привез их в какой-то отстойник, где с приставленным трапом ждал смельчаков самолет местной авиалинии. Поземка мела ему на колеса. Снабженный двумя винтовыми моторами, летательный аппарат был, очевидно, уже в том возрасте, когда помирать не страшно. Крыло, расположенное над фюзеляжем сверху, делало его немного похожим на чучело птицы. При виде такого воздушного судна Тимоша почувствовал фаталистическое возбуждение, а Селиверстов, наоборот, пал духом.

– Ты как хочешь, а я нажрусь, – с дрожью в голосе объявил он. – Дай только сесть в эту колымагу.

Кроме него, однако, труса никто не праздновал. Вместе с Тимошей и Селиверстовым оправлялись в небо еще человек сорок. Это были привычные к испытаниям и опасностям вахтовики-бурильщики и ненцы-оленеводы, которые других самолетов вообще не знали. Ненцы были утомлены встречей с цивилизацией, но выглядели довольными: они возвращались к стойбищам после шопинга в Великосибирске. Вахтовики же, наоборот, летели от дома прочь. За брутальными внешностью и манерами они хоронили свою печаль.

В маленьком самолете иллюминатор оказался большой и круглый. Через него хорошо просматривались крыло со всем оперением, двигатель и шасси. Это были важнейшие механизмы, поэтому возле них до последнего колдовали аэродромные техники. Работать на ледяном ветру удовольствие небольшое, но техники с большим усердием проверяли всевозможные соединения. Хотя лететь предстояло не им, лица их были серьезны. Техники понимали, что в случае катастрофы они окажутся крайними. Хорошо, что Тимоша сидел у окна, – Селиверстову лучше было не видеть этих приготовлений к полету.

Наконец завершились наземные процедуры. Трап отделился от дверного люка, сложился и укатил на своих колесах. Техники, сделавшие что могли, отступили от самолета. Жребий был брошен; машина осталась одна в чистом поле между землей и небом. Двигатель через заднее свое отверстие выпустил сгусток бурого дыма, затем голубого. На переднем его конце замахал лопастями пропеллер и растворился в воздухе, образовав мутноватый круг. Внутри самолета всё завибрировало; в салон проникло гудение разгоняющихся турбин; оно повышалось в тоне, переходя в равномерный вой. Эти моторы с винтами звучали несовременно, а раньше, в Тимошином детстве, довольно часто так пело небо. Самолет понатужился и поехал, мелко попрыгивая на ледяных кочках и устраивая позади себя искусственные бураны. Минут через пять он добрался до взлетно-посадочной полосы и замер, удерживаясь на тормозах. Вой моторов его перешел в громовой ошеломляющий рев. Селиверстов перекрестился, к Тимошиному удивлению. Самолет, опустив тормоза, побежал, ускоряясь. Взлет состоялся благополучно. Продолжая набор высоты, самолет произвел несколько головокружительных припаданий то на одно крыло, то на другое, будто решая, куда направиться. В Тимошин иллюминатор заглядывали городские дома-доминошки и какие-то фабрики с трубами, а потом проваливались, уступая место быстробегущему небу, подбитому облаками. Потом виражи закончились, и самолет утвердился в курсе, нацелив свой нос на север. Летчикам было несложно ориентироваться, потому что маршрут проходил над большой рекой. Это была одна из тех рек, что, подобно морщинам скорби, залегли на челе Сибири. Впрочем, зимой она не текла и больше напоминала несшитый шрам, зарубцевавшийся льдами. По обоим ее берегам, докуда хватало видимости, простиралась тайга, знаменитые «легкие нашей планеты». Сейчас эти легкие не дышали; леса стояли в анабиозе и кислорода не делали. Тайга была не густая; смотрелась она, как щетина, проросшая сквозь белый грим, например, у актера или покойника. И кроме необозримой однообразной тайги, не было ничего другого. Тимоше пора было осознать, что напрасно он набивает лоб, глядя в иллюминатор. Их полет проходил в непрерывной болтанке, на высоте, неудобной для самолета и пассажиров. Атмосфера была полна невидимых уплотнений и турбулентных потоков. В иллюминатор Тимоша мог наблюдать, как нервно крыло пошевеливает элероном, как оно, пробивая воздушные сгустки, трепещет и выгибается. Селиверстов в соседнем кресле тоже нервничал и трепетал. Бедняга даже не в состоянии был напиться, потому что его без того мутило.

Полет продолжался в штатном режиме. Тимоша привык к болтанке и вою двигателей. Эти реалии постепенно перестали его отвлекать; он углубился в свои размышления. Надо было обдумать одно происшествие, случившееся в аэропорту прямо перед отлетом. В толпе пассажиров Тимоша снова увидел красный пуховичок. Надя, кажется, регистрировалась на московский рейс. Наученный вчерашним опытом, он не бросился к ней, а, напротив, спрятался за людскими спинами. Наблюдать, ни во что не вмешиваясь, – это была его новая тактика. Тем не менее он незаметно сфотографировал Надю на свой смартфон. Ему нелегко было в ту минуту победить в себе искушение просто набрать ее номер. Но звонок его, без сомнения, был бы немедленно зафиксирован и отслежен. Тимоша ни в коем случае не должен был подставлять ни себя, ни Надю. Теперь ему очень хотелось втайне от Селиверстова посмотреть фотографии, но смартфон был в полете выключен.

За бортом среди дня наступали сумерки – чувствовалось Приполярье. Зима, владелица этих мест, экономила на освещении необжитых территорий. Естественный свет убывал с неестественной быстротой, а искусственного под крылом не было видно ни огонька. Тимоша поглядывал в иллюминатор в надежде увидеть хотя бы северное сияние, но оно не показывалось. Дальнее небо затянуто было бесцветной непроницаемой мглой, а ближнее только мерцало красным в такт самолетному маячку. Когда у Тимоши стало закладывать уши, он догадался, что самолет приступил к снижению. Вой моторов сменился расслабленным воркованием; они лишь слегка подгребали винтами, помогая машине планировать. Селиверстов заерзал в кресле, проверяя под животом ремень безопасности. Он тоже оглох от перепада давления и потому матерился неприлично громко. Вскоре к моторному гулу прибавились другие звуки: жужжание разных внутренних механизмов, какие-то стуки и даже скрежет. Эта деятельность предвещала скорую встречу с землей. Пассажиры, пристегнутые ремнями, не влияли на ход событий. В эти минуты они сознавали полную свою зависимость от независящих от них причин. Стать хозяином своей судьбы пассажир надеется после успешного приземления, когда разрядится в положенных рукоплесканиях и отстегнется от кресла. Но ему следует быть осторожным: случалось, что люди получали травмы, скатившись с трапа при высадке из самолета.

Однако на этот раз обошлось без аплодисментов, хотя приземление было удачным. Бурильщики были народ суровый, а ненцы, наверное, сдерживались в эмоциях до встречи со своим шаманом. Дверь самолета выделилась из фюзеляжа и отъехала в сторону; в образовавшийся черный проем хлынул морозный пар. Тимоша при выходе задержался, глотнув ледяного воздуха. Сзади его по спине хлопнул какой-то бурильщик:

– Город Бурым, приехали!

– Где же город? – пробормотал Тимоша, осторожно спускаясь по трапу.

Не было видно не только города, но даже нормального аэровокзала. Лишь вдалеке фонари освещали кучку аэродромных служб.