Конец игры - Андрей Раевский

— Но ведь я твой отец.

— Всё равно, — ответил мальчик, вновь берясь за своё дело. Было ясно, что разговор ему наскучил.

Сфагам осторожно переступил дворец и пошёл дальше по берегу.

"Вкус свободы сладко-горький — полурадость-полуболь" — вспомнилось ему начало одного из стихотворений Тианфальта, посвящённого его неродившемуся сыну. "Почему я всё вижу наперёд? За что мне это?" — думал Сфагам идя по берегу, время от времени оглядываясь на играющего мальчика. Он знал, что никогда больше его не увидит.

Ветер усиливался. Но дул он теперь не с моря, а с берега, и причём из какой-то одной невидимой с берега точки. Сфагам отошёл от кромки моря и стал подниматься по вязкому сухому песку в сторону кремнистых скал, облепленных кривым низкорослым кустарником. Ветер, вырывающийся из неприметной с виду расщелины в скале, поднимал тучки песка и трепал кусты, срывая с них листья, что послабее. Возле самой пещеры трудно было даже устоять на ногах, и Сфагам, сунув яблоко в сумку и сильно пригнувшись, с трудом преодолел завесу колкого секущего песчаного дождя и вошёл внутрь. Ветер мгновенно стих. Под высокими сводами пещеры царил дух торжественного спокойствия. Здесь и там на стенах глаз различал нанесённые не слишком умелой рукой изображения.

Вот пастух в шляпе и с посохом. А овцы не сгрудились, как обычно, рядом, а идут за ним гуськом на задних ногах, будто вереница слепых. Вот человек, спускающийся по лестнице вниз. Лица его не видно — в руках он держит что-то светящееся, может быть, само солнце, а люди, ловящие рыбу и собирающие виноград, повернули к нему свои головы, и во взглядах их светится надежда. Наивная повествовательность сцен, выполненных неопытной в многотрудном искусстве живописи рукой, придавала образам особую остроту и пронзительность. А вот древние боги и демоны, нелепо и неловко плавающие в пространстве, лишённые твёрдой опоры. Они опрокинуты и разбросаны лучами света, исходящими сверху от полустёртой — нет, просто ещё не написанной человеческой фигуры.

Идя вслед за ведущими вглубь пещеры росписями, Сфагам оказался в большом полутёмном зале. В середине его возвышалась гладко отёсанная гранитная божница, похожая одновременно и на жертвенный алтарь. На ней светилось что-то белое. Подойдя поближе, Сфагам увидел, что это не что иное, как завёрнутый в пелёнки младенец. Вытаращив глазёнки и вертя головкой, он с любопытством разглядывал посетителя. Один край пелёнки размотался и свесился вниз. Сфагам поднял его, желая поправить, и только тут заметил, что гранитная божница расколота надвое. Это была не случайная трещина. Камень был словно рассечён на две равные половины. Перехватив мысль Сфагама, младенец беспокойно заёрзал, выползая из пелёнок. Концы белой ткани опали по сторонам, скрыв трещину. Младенец довольно улыбнулся. Взгляд его становился всё более осмысленным. Разжав кулачок, он показал Сфагаму белый камушек. Повертев его в малюсеньких пальчиках, он не задумываясь, отправил его в рот и проглотил без малейшего усилия. В другом кулачке был чёрный камушек. Сделав вид, что хочет проглотить и его, малыш поднёс ручку ко рту. Но потом, то ли моргнув, то ли подмигнув, ловко сунул его в щель под пелёнками. Было слышно, как тот с лёгким стуком проскочил куда-то вниз.

За спиной со стороны входа в пещеру послышались негромкие шаги. Несколько длинных теней пролегли по неровному полу. Сфагам поспешил отойти в сторону и скрыться среди каменных уступов. Вошедшие остановились у края световой полоски на некотором расстоянии от божницы и, преклонив колени, застыли с опущенными головами в позе поклонения. Из своего укрытия Сфагам мог хорошо их разглядеть: один, чернобородый, в высокой шапке, был одет по-восточному, другой, в грубой одежде из шкур и с длинными нечёсаными волосами, походил на варвара северных лесов, третий — старик, закутанный в длинный пастушеский плащ, — мог быть скорее не пастухом, а аскетом-отшельником. За спинами мужчин стояли две женщины. Их головы были скрыты накидками, и лиц их разобрать было нельзя. Судя по фигуре и походке, одной из них можно было дать лет сорок, другой — не больше двадцати пяти. Некоторое время все пятеро стояли, не нарушая священной тишины.

— Он родился и пришёл к нам, — торжественно произнёс, наконец, старик.

— Он родился и пришёл к нам, — негромким хором повторили все остальные.

— Он пришёл к нам, чтобы мы смогли прийти к нему, — продолжил старик, и все снова повторили его слова.

— Он пришёл указать путь.

— Он пришёл указать путь, — отозвалось эхо пяти голосов.

— Он пришёл один. Один человек на всех, и все человеки да сойдутся в нём!

— И все человеки да сойдутся в нём!

— Смени же, собравший всех человеков, жизнь земную на жизнь вечную!

Женщины достали из складок одежды флаконы и глиняные горшочки с ароматными маслами. Запах их разнёсся по всей пещере. Старик поднялся с колен и медленно подошёл к младенцу.

— Войди же, человек, в жизнь вечную и воссияй над нами во славе!

В руке старика блеснул нож. Через мгновение он был уже занесён над младенцем. А ещё через мгновение Сфагам, с непостижимой для самого себя скоростью выскочив из укрытия, успел схватить старика за широкий рукав. Рука с ножом дрогнула, и остриё ткнулось в прикрытый пелёнкой гранит. Пол пещеры дрогнул. По стенам побежали огромные трещины. Не удержавшись на ногах, все повалились наземь, а с потолка уже заструились каменные осыпи и стали падать тяжёлые валуны. Божница с младенцем, отсечённая широким разломом, поехала куда-то в сторону. Всё смешалось в гуле земли, грохоте камней и мелькании прерывистого света.

Сфагам не помнил, как выбрался из пещеры. Теперь ветер дул с моря. Но то был не тёплый ветер с берега воспоминаний. Берег стал другим. Золотистый песок превратился в серо-стальной, и его широкую гладкую плоскость прорезали тонкие серебристые протоки. Волны накатывались на берег как-то осторожно, без всякого звука. Дальние горы читались мягким кремовым силуэтом, а перед ними тянулась полоска вздыбленных и колких серо-лиловых льдин. На чёрных, покрытых инеем скалах не было никакой растительности, а сами они были изваяны будто из тонкого, жёсткого и ребристого фарфора.

За низкой "фарфоровой" каменной грядой высилась гигантская фигура. Сфагам медленно направился к ней.

Глава 9

С первыми лучами солнца центральная площадь Ордикеафа огласилась звонким цоканьем копыт и гулко разносящимися в утреннем воздухе возгласами.

Открыв глаза, Гембра и Ламисса увидели кавалькаду вооружённых всадников, въезжавших на площадь со стороны главных ворот. Вслед за закованным в латы с ног до головы знаменосцем, высоко вздымающим красно-жёлтый штандарт Данвигарта, ехал, несомненно, высокого ранга военачальник. Серебряный медальон командующего десятитысячным корпусом, красовавшийся на его груди, был заметен ещё издали, как и алая бархатная перевязь, пересекающая серый глянец доспехов. Эта перевязь на языке военных символов означала, что носящий её наделён, кроме обычных, ещё и особыми полномочиями. Свой шлем с белым опереньем офицер держал в руке, и его немного одутловатое лицо, выражавшее сдерживаемый гнев и брезгливое недовольство, было хорошо различимо. Чуть поодаль ехали другие офицеры, рангом пониже, но все в пышных сияющих доспехах. За ними следовал отряд конной гвардии Данвигарта, а дальше виднелась небольшая вереница военных повозок.