Лесной фронт. Задача - выжить - Алексей Замковой

— Да я, собственно, и не служил… — лица сидящих вокруг костра удивленно вытянулись и я поспешил объяснить. — С детства мечтал об армии. До восьмого класса даже собирался в суворовское поступать, а потом… потом передумал. Поговорил с людьми, наслушался про дедовщину… Платят еще мало…

— То есть как это 'платят мало'? — в разговор включился политрук. — Это как — за деньги Родину защищать?

Глаза у Терехина аж горели. А может это в них отражался свет костра?

— А на заставах мы в июне за деньги гибли? И под Киевом в ДОТах трупы жрали, но отстреливались до последнего патрона, а потом сами себя подрывали? А под Москвой мы из музейных пушек по немецким танкам стреляли тоже за деньги? Нет, брат, мы эту землю своими костями устилали с запада на восток и, потом, с востока на запад — до самого Берлина — не за деньги. Мы за Родину гибли!

Полностью прибитый напором Терехина, я абсолютно не обратил внимания, что он говорит о вещах, которые еще не случились. Не был еще взят Киев и гарнизоны прочно сидели в ДОТах КиУРа, не дошел еще немец до Москвы, а до наступления на запад оставалось еще около двух лет.

— Товарищ младший политрук, а как в моем времени без денег? Жить на копейки, практически нищенствуя и обрекая на нищету своих родителей, жену и детей? Да у нас офицеры только и бегут из армии! А кто не бежит — тех сокращают. Войны давно нет и не предвидится, государство считает, что армия не нужна вовсе… Что только деньги из бюджета тянет. Смешно сказать, делаем новейшие танки, которые потом сразу же и продаем куда-то в Индию или еще куда. А своей собственной армии закупить не можем — денег в бюджете на это не предусмотрено. Заказали десяток танков предыдущего поколения и раструбили на всю страну, чуть ли не как о подвиге. А в новостях показывали — летчики наши, военные, вместо нормального налета или, хотя бы, тренажера на модельках тактику воздушного боя изучают. Вот представьте, стоят двое с игрушечными самолетиками в руках и отрабатывают этими игрушками тактику.

Мои собеседники молчали. Постепенно я начал распаляться все больше и больше. Даже вскочил и начал расхаживать взад-вперед.

— …а статьи в газетах и новости на тему 'когда в армии начнется голод?', как вам такое? И не война ведь! Мирное время! Да вы знаете, что такое в наше 'мирное' время армия? Солдаты оружие в руках только на Присяге держали! Спившиеся от безысходности, брошенные на произвол судьбы той Родиной, которую они должны защищать, офицеры! Да они в очередь выстраиваются, что б их послали миротворцами в какую-нибудь африканскую страну. И едут туда. К СПИДу и малярии. Едут только потому, что там платят раз в шесть больше чем на Родине. И вокруг, фоном, крутые машины, на которые за всю жизнь не заработаешь, рестораны, в которых всей месячной зарплаты хватит только на десять чашек кофе…

Я махнул рукой. Остальные трое все молчали. Над поляной нависла тишина.

— Э как у вас там… — протянул в конце концов Михалыч. — Это ж до чего вы страну довели?..

— Так нет больше той страны, сержант. — я все никак не мог успокоится. — Развалилась в девяносто первом. Нету больше Союза. Есть куча независимых государств, каждое из которых катит бочку на соседей. При Союзе жили одним народом, а сейчас, смешно подумать, для жителя Воронежа житель Днепропетровска — уже иностранец. И наоборот. И в каждой стране политики народ натравливают на соседей. А некоторые ведь верят! В России все настраивают народ против 'хохлов', в Украине ругают 'москалей', и вместе тихо посмеиваются над белорусами — мол, кроме картошки и 'бацьки' у тех ничего нет. Так и живем уже больше двадцати лет.

— Как же Советский Союз распасться мог? — не поверил Терехин.

— А очень просто. Разругались после войны с союзничками. Черчилль помог. Как после войны толкнул речь в Фултоне о том, что главный враг теперь — Советский Союз, а потом пошло и поехало. Холодная война, гонка вооружений… Союз все силы бросил на военную промышленность, но не смог конкурировать с Западом в остальных сферах экономики. А после восемьдесят пятого вообще все покатилось. Вроде как налаживать отношения стали. Кое-кто и за границу ездить начал. Им там и показали — вот в магазинах колбасы пятьдесят сортов, да разные сыры-йогурты. Вот машины на любой вкус и цвет, одежда какая только захочешь. А у нас что? Несколько сортов колбасы, которая и то со временем исчезла из магазинов. На отечественную, к примеру, обувь смотреть страшно, а телевизор смотреть к богатым соседям бегали. Про машины уже не говорю. А в конце восьмидесятых, помню, отсидишь день в школе, где Родину любить учили, а потом быстро в магазин — часами в очереди за маслом стоять, потому что давали по двести грамм в одни руки. И приходилось стоять всей семьей, что б каждый получил по эти самые двести грамм… Вот люди и не выдержали. В августе девяносто первого консервативная часть политбюро попыталась было восстановить Союз по образцу вашего времени, да люди не дали. И начали, вместо коммунизма, строить капитализм.

— Из-за колбасы, значит, страну развалили… — Терехин грустно качал головой.

— Ну да… Получается из-за колбасы. — запал прошел и я снова присел у костра. — А теперь, вот, у нас тоже колбаса какая хочешь. Витрины просто ломятся. Только, когда появилась колбаса, исчезли деньги. Пенсионеры ее уже только во сне видят, да и большинство остальных людей тоже не роскошествуют. Цены постоянно растут, в головы людям вбили мысль, что главное в жизни — заработать побольше денег. Заработать, украсть… Лишь бы побольше. В начале девяностых у кого из школьников не спросишь кем быть хотят — мальчики, почти поголовно, отвечают 'бандитами', а девочки… Девочки тоже легкой жизни хотят.

— Это как же — 'бандитами'? — видимо не выдержав, в разговор включился капитан.

— Да вот так. Видят, что ездят всякие бритоголовые на крутых машинах, всегда при деньгах и все их боятся. И им тоже хочется. А про то, что большинство этих братков уже через четыре-пять лет на кладбище оказались, никто и не думал. Я ведь и сам в то время хотел… А сейчас, стал просто винтиком в машине. Сижу целыми днями в офисе, вкалываю 'на дядю' и просветов впереди — минимум. Ну, зарабатываю достаточно, на жизнь хватает, но как-то… знаете, не чувствую я себя человеком. Жизни не чувствую. Все сузилось до 'работа-дом'. Утром прихожу в офис, работаю, получаю зарплату, вечером иду домой. Вся жизнь превратилась в замкнутый круг 'работа-дом-работа-дом-выходные'. И ведь вырваться из этого нереально…

— И что, люди все это терпят? — грустно спросил Михалыч.

— А куда они денутся? Спереди их манят, как осла морковкой, красивой жизнью. Мол, будешь хорошо работать — купишь себе новую машину, телефон или еще что-то. Оглянешься назад — толпы безработных, а то и бездомных. И бежишь вперед за 'морковкой', что б не оказаться среди них. И закрываешь глаза на то, что в некоторых конторах даже болеть запрещают.

— Как это — болеть запрещают?

— Подумайте сами, капитан, человек заболел и на работу не может ходить. Значит денег для хозяина он не заработает. А если работник не приносит денег — такой работник не нужен.

— Это вы что же, — взгляд у Терехина был грустный-грустный. — Снова в барщину вернулись? Как до революции?

— Получается так, товарищ политрук. Вернулись…

Проснувшись, первое что я ощутил, была сильная боль в натертых лямками плечах, ноющие ноги и сильный голод. Сон никак не выходил из головы. Я лежал и все прокручивал в голове приснившийся мне разговор. Знаете, несмотря ни на что, я даже рад был, что попал в это время. Наверно в душе я все-таки романтик и даже постоянная опасность этой адской войны мне больше по нраву, чем серая обыденность двадцать первого века с его скотскими нравами. Да, я определенно рад, что сюда попал.

Оказалось, что проснулся я как раз к ужину. Остальные, в своем большинстве, уже давно сидели в нашей импровизированной лесной столовой и с аппетитом что-то уплетали. Я, хоть и чувствовал себя инвалидом, поспешил присоединится к ним. Мешки с трофеями, которые почему-то никто не забрал, решил оставить под деревом — я их и так, после того как тащил, ненавидел. Там же оставил и карабин. А вот МП не забыл.

Среди партизан царило веселое оживление. Аккомпанементом стуку ложек звучали рассказы о нашем выходе.

— …тут оно как рванет! — жестикулируя ложкой рассказывал какой-то боец. — А я аж зажмурился. Потом начал стрелять пулемет. Смотрю, немцы из машины прыгают и падают. Ага, думаю, попались в коробочке! Ну и, тоже, давай стрелять по машине…

Впечатлений от нашего выхода у народа явно было в избытке. Кто-то спорил, перебивая друг друга, кто-то пытался подсчитать сколько убил немцев лично, кто-то хвастал трофеями.

— …а нам Митрофаныч, значит, говорит залечь дальше на дороге что б мотоцикл назад не пустить. — рассказывал юнец, не больше восемнадцати лет, но уже с антрацитово-черными усами и бородкой. — Мы отошли с Василием, и в кустах залегли. Лежим, значит, ждем. Долго лежали — думали уже не поедет никто. А тут слышим, едут. Мотоцикл мимо нас проехал…