Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис

Однако многие из тех, кто приветствовал обещания Гитлера восстановить «порядок» в Германии, не возражали против создания концентрационных лагерей — и потому, искажая факты, даже умудрялись истолковывать это позитивно. «В Дахау он [Гитлер] собрал разных людей — настоящих профессиональных преступников, — вспоминает Карл Бем-Теттельбах, который был в то время молодым офицером люфтваффе. — Когда их согнали в рабочий лагерь Дахау, население не слишком переживало по этому поводу»‹7›. Другие оправдывали страдания этих людей неизбежными последствиями «революции». «В тот момент мы считали, что это [создание концентрационных лагерей по образцу Дахау] необходимо, — говорит Рейнхард Шпитци. — Мы понимали, что это — революция. Но позвольте, я ведь изучал историю Французской революции. Сколько людей попали на гильотину — порядка 40 000… Это означает, что при любой революции проливается кровь — а ведь мы считали, что у нас идет именно такое переустройство… Я считал, что в мире не бывает бескровных революций»‹8›.

Гитлер старался всеми силами демонизировать коммунистов, представить их как величайшее зло и прямую угрозу новому «национальному обществу», которое хотели создать нацисты. В этом ему помог голландский коммунист Маринус ван дер Люббе, поджегший 27 февраля 1933 года здание немецкого парламента (Рейхстаг). Уничтожение этого культового для всех немцев здания усилило страх перед возможностью коммунистической революции среди населения Германии и послужило оправданием нацистских репрессий по отношению к их политическим оппонентам. Ван дер Люббе совершил поджог в чрезвычайно удобный для нацистов момент — за неделю до объявленных Гитлером выборов. Это дает некоторым историкам основание полагать, что в действительности это был нацистский заговор и что ван дер Люббе не действовал в одиночку, хотя прямых доказательств для такой теории заговора не существует. Напротив, после пожара нацисты действовали настолько неорганизованно, что, скорее всего, не были подготовлены к нему заранее.

Тем не менее поджог Рейхстага привел к тому, что буквально на следующий день был спешно принят один из самых ограничительных законодательных документов за всю историю нацистского государства — чрезвычайный президентский декрет «Об охране народа и государства». Статья 1 декрета приостанавливала действие основных прав человека — таких как право на свободу прессы и свободу мирных собраний. Статья 2 позволяла правительству рейха, через нацистского министра внутренних дел Вильгельма Фрика, брать на себя функции полиции в отдельных землях Германии для «восстановления безопасности».

Спустя пять дней, 5 марта 1933 года, немцы приняли участие во всеобщих выборах, последних в следующие более чем двенадцать лет. Невзирая на массированную пропаганду, на страх перед коммунистической революцией, на «воззвание» Гитлера к нации и на многие другие факторы, нацисты не смогли набрать большинство голосов. Пятьдесят шесть процентов населения Германии проголосовало за другие политические партии.

Тот факт, что большинство немцев все еще не хотели видеть нацистов у власти, для Адольфа Гитлера был огромной проблемой. В частном порядке он заявил, что результаты выборов не заставят его изменить состав своего кабинета и не отстранят его от власти. Вместо этого он решил протолкнуть в рейхстаге новый закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий», который позволил бы ему издавать указы без передачи их на рассмотрение президенту Гинденбургу, как того требовала 48-я статья конституции. Однако в этом случае по существующему законодательству для принятия этого закона он нуждался в поддержке двух третей голосов в рейхстаге.

Нацистам особенно нужна была поддержка Партии католического центра. Поэтому, выступая перед новыми членами рейхстага 23 марта 1933 года — в ходе сессии, которая в связи с недавним пожаром в Рейхстаге проводилась в «Кролль-опере», — Гитлер намеренно говорил в примирительном тоне. Он заявил, что правительство «считает христианскую веру непоколебимой основой морали и моральным кодексом нации»‹9›. Ни во что подобное Гитлер не верил, но понимал, что по чисто политическим причинам должен сделать подобное заявление. Этим приемом он пользовался не впервые. После освобождения из тюрьмы Ландсберга Гитлер продемонстрировал свое понимание силы христианской веры в немецкой политике, когда изгнал гауляйтера (высший партийный функционер национал-социалистической немецкой рабочей партии, возглавлявший областную организацию НСДАП) Тюрингии, Артура Динтера, из нацистской партии. Вопреки желанию Гитлера Динтер хотел провозгласить свою собственную арийскую религию Geistchristentum — еретическую версию христианства, которая исключала Ветхий Завет из Библии и жестоко нападала на евреев. Но на тот момент Гитлер нуждался в поддержке министра-президента Баварии, члена Католической партии — и Динтер вынужден был уйти‹10›.

В 1933 году, так же как и несколько лет назад, трюк Гитлера сработал — он сказал немецким католикам то, что они хотели услышать. Члены партии католического центра — отлично осведомленные о том, какая судьба ждет тех, кто выступает против нацистов, — решили поддержать закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий».

Первое выступление Гитлера в парламенте 23 марта было тщательно подготовлено. Оно резко отличается от поспешно составленных отговорок, которыми он отбивался на этой же сессии от социал-демократа Отто Вельса, раскритиковавшего закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий». В своей первой речи Гитлер старался изобразить себя государственным мужем и вождем всей Германии: «Мы хотим возродить единство духа и воли в немецкой нации. Мы хотим сохранить вечные основы нашей жизни…»‹11› В ходе второго своего выступления Гитлер скатился к риторике, проверенной в пивных залах, и начал высмеивать Вельса, поливая грязью его самого и возглавляемую им партию. «Вы — трусы [wehleidig — дословно „плаксы, бабы“], господа, — сказал Гитлер, — и не достойны этой эпохи, если начинаете бояться гонений уже на этой стадии игры». Он также сообщил, что нацисты «сдерживают» себя, чтобы не «выступить против тех, кто мучил и унижал нас на протяжении 14 лет»‹12›. Гитлер заявил социал-демократам, что он даже и не хочет, чтобы они голосовали за закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий», и добавил: «Германия будет освобождена, но не вами!» Его речь закончилась под бурю восторженных аплодисментов нацистских членов парламента.

Это был эффектный момент. В своей речи, направленной против социал-демократов, Гитлер продемонстрировал все те навыки оратора, которые сделали его вождем нацистской партии. Но он проявил еще и те качества, которые пугали многих рядовых немецких избирателей — нетерпимость, агрессию, неконтролируемую горячность.

Тем не менее нацисты выиграли голосование. Закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий» поддержали 444 человека против 94 голосов социал-демократов. Именно в этот момент в Германии исчезли последние проблески демократии. Как следствие, в течение последующих четырех месяцев все политические партии в стране, кроме НСДАП, были либо запрещены, либо распущены по собственной инициативе.

Несмотря на то что была взята такая важная для Гитлера высота, он все еще не мог действовать так, как хотел. Одним из самых серьезных препятствий для него стало то, что две основные идеи, которые он ставил во главу угла, — желание изгнать из Германии всех евреев и мечта о создании нацистской империи в Восточной Европе — не слишком подчеркивались в ходе предвыборных кампаний последних трех лет. И на тот момент было маловероятно, что хоть одну из этих идей поддержит большинство немецкого народа. Гитлер очутился в необычном для только что избранного лидера положении — у него не было возможности провести в жизнь свои основные программные идеи.

И дело не в том, что Гитлер пытался создать впечатление, что разуверился в своей политике, — он просто тщательно выбирал способ ее проведения. Гитлер занял очень осторожную позицию во время бойкота евреев в апреле 1933 года. Его злила реакция зарубежной прессы на закон «О предоставлении чрезвычайных полномочий», на жестокое обращение нацистских штурмовиков с немецкими евреями, на изгнание евреев с государственной службы и из университетов. В этой критике он видел подтверждение одной из своих наиболее взлелеянных фантазий — о существовании «всемирного еврейского заговора». Веру в безграничное влияние евреев во всем мире, разумеется, разделяло подавляющее большинство сторонников нацизма. «Мы смотрели на него [антисемитизм] в свете глобального нашествия евреев, которые хотели захватить власть и править миром, — говорит Бруно Хенель, один из ранних сторонников нацизма. — Мы не то чтобы боялись мирового еврейства — хотя, возможно, и боялись, — нам просто казалось, что мы стали на его пути»‹13›.