Сеанс - Джон Харвуд

На этот раз я заметил, что окно галереи, расположенное ближе всего к главному кабелю — как раз над тем местом, кабель исчезает в стене, — слегка приоткрыто: скорее всего по вине работников, ибо оконные створки находятся слишком высоко, чтобы дядя мог до них дотянуться. И хотя я не мог бы сказать со всей определенностью, я все же был почти уверен, что доспехи стоят именно под этим окном. Мой мозг обуревали полусформировавшиеся подозрения, но я никак не мог найти им определение. Я обошел весь Холл, однако других изменений не обнаружил.

Я был так поглощен его рассказом, что осторожный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Это Джосая пришел зажечь лампы и подбросить дров в огонь; только тут я увидел, что за окном уже совсем стемнело.

— Простите меня, — сказал Магнус, — я отнимаю у вас слишком много времени, а у вас, вероятно, есть другие дела.

Я заверил его, что других дел у меня нет. Магнус обладал (как я со временем понял) необычайной способностью приспосабливать свою речь к манере выражаться и ритму речи своего собеседника, и притом столь тонко, что вы едва могли это заметить, так что я уже чувствовал — хотя едва час минул от начала нашей беседы — что со мною рядом давний, заслуживающий доверия друг. По этой причине, выяснив, что он остановился в гостинице «Белый Лев», я уговорил его пообедать у меня дома — на что он, после обычных в таких случаях возражений, охотно согласился, — а пока подкрепить свои силы и продолжить повествование.

— Как правило, — сказал он, — еду у моего дяди подают в небольшой комнате для завтраков в задней части дома. Но на этот раз Дрейтон накрыл стол на два прибора в огромной и темной, словно пещера, столовой, затхлой, с темными панелями по стенам, ну просто мавзолей, а не комната; она находится прямо под библиотекой. Огня в камине не было. Дядюшка появился в шарфе и толстых шерстяных перчатках; я был бы рад надеть теплое пальто. Мы обедали при свете нескольких свечей за столом, рассчитанным человек на сорок; Дрейтон обретался в темноте где-то за моей спиной. Взгляд дяди то ловил мой взгляд, то быстро ускользал в сторону; мне уже с десяток раз казалось, что он вот-вот заговорит, когда наконец он откашлялся, жестом руки отправил Дрейтона прочь из комнаты и достал из сюртука пачку бумаг.

— Ты знаешь, — сказал мне дядя, постучав пальцем по бумагам, — что я назначил тебя моим наследником. А теперь я хочу потребовать услуги от тебя. Ежели я умру нормальной смертью (мне захотелось спросить, какой иной способ умереть он имеет в виду, но я удержался), то у меня имеется ряд распоряжений касательно поместья, которые ты должен принять во внимание. — И он стал перечислять предметы, которые ни в коем случае не следовало продавать или увозить из дома, начиная от стола, за которым мы сидели. Он перечислил предметы обстановки столовой и гостиной, отсчитывая их на пальцах, но как-то машинально, небрежно, будто мысли его были заняты другим.

Однако, когда он подошел к тому, что он называет своими «апартаментами», имея в виду галерею, библиотеку и кабинет на втором этаже, его манера совершенно изменилась. Доспехи должны оставаться в том виде, как будут обнаружены, все время, пока Холл остается во владении семьи. Это было сказано с невероятной настойчивостью и тоном, не допускавшим никаких возражений; он предупредил меня, что собирается указать это в завещании как условие наследования. Впрочем, я не знаю и, вероятно, не имею права спросить…

«Мы ничего не слышали от вашего дяди уже много лет, — сказал я. — Конечно, он мог проконсультироваться с кем-то другим…»

«Нет, я уверен, он обратился бы к вам. Он сделал такие же оговорки по поводу библиотеки, но уже без того огня, что минутой раньше, и, перечислив содержимое еще нескольких комнат, сказал, что напишет все это как дополнительное распоряжение к своему завещанию».

И тут снова мой дядя смолк и принялся постукивать пальцами в перчатках по столу.

«Если я вдруг исчезну, — сказал он резко, — то есть в случае, если покажется, что я исчез… Если Дрейтон, например, сообщит тебе, что меня не могут найти, тогда никто не должен входить в мои апартаменты. Никто — ты понял? Не должно быть устроено никаких поисков. Никакие власти не должны быть уведомлены. Ничего не следует делать, пока не минуют три дня и три ночи, а после этого, если от меня не будет получено никаких сообщений, ты можешь войти в мою рабочую комнату и… сделать то, что будет необходимо. Но ничто не должно быть сдвинуто с места или убрано. Я еще раз повторяю — ничто, иначе ты лишишься наследства. Принимаешь ли ты эти условия? Отвечай — да или нет?»

Он взял со стола документ — явно завещание — и схватился за него обеими руками, словно готовясь разорвать на куски, если мой ответ его не удовлетворит.

«Что ж, да, — ответил я. — Но в данном случае вам больше пригодился бы мистер Монтегю».

Тут он прямо-таки прорычал в ответ — вам придется меня извинить:

«Не доверяю я юристам и, помимо того, ты потеряешь больше, чем он. Ты даешь мне слово чести? Очень хорошо. А теперь я должен продолжить свою работу. Дрейтон о тебе позаботится и подаст тебе утром завтрак. А потом, я уверен, тебе захочется отправиться в путь как можно раньше».

Он встал, убрал свои бумаги и покинул комнату, даже не оглянувшись.

— Извините меня, — я не смог удержаться от вопроса, — неужели ваш дядя всегда так… резок?

— Точнее, оскорбителен, но вы слишком вежливы, чтобы так выразиться. Пожалуй, нет. Даже по его собственным меркам, на этот раз он был исключительно груб, но, по правде говоря, я едва это заметил. Некоторое время я оставался за столом, размышляя над его странным требованием, а свечи догорали, и в столовой становилось все холоднее. Неужели мой дядя перешел грань от эксцентричности к откровенному безумию? Такой очевидный вывод напрашивался сам собой, и все же у меня не было чувства, что передо мной безумец. Или же он задумывался над исчезновением своего предшественника, пока… Но пока — что? Ответ, если он вообще есть, должен, по всей видимости, находиться на галерее; но как мне получить туда доступ? Когда дядя собирается отойти ко сну, он запирает на замки и засовы все двери, выходящие на лестничную площадку. Я уже отказался от этой мысли как от безнадежной и собрался было и сам отойти ко сну, как вдруг подумал о кабеле.

Луна была в своей второй четверти; если небо останется ясным, будет достаточно светло, чтобы видеть все вокруг. Я сказал Дрейтону, что мне надо подышать свежим воздухом и что ждать меня не нужно: я сам все запру, когда вернусь. В тени старого каретного сарая я ждал, наблюдая за дядиным окном, а часы все тянулись. Полночь пришла и прошла; была уже половина второго, когда свет в окне дядиного кабинета наконец погас. Я подождал еще полчаса, на всякий случай, вернулся к боковой стене дома и приготовился на нее карабкаться.