Бумажный тигр (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

— Он, вроде, смирный, — неуверенно заметил Саливан, все же рефлекторно положив руку на оголовье дубинки, — По крайней мере, проблем из-за него в Хукахука обычно нет.

Макензи скривился.

— Смирный он или нет, он китобой! Знаете, что это значит?

— От него чертовски разит ворванью? — предположил Саливан, все еще немного раздосадованный из-за истории Олли, — И лучше не сидеть с ним на одной скамье, чтоб не уколоться ненароком.

— Это значит, я лишусь половины своих клиентов за неделю! — вспылил Макензи, — Полюбуйтесь, все на улице уже шевелят носами, будто посреди Хейвуд-стрит опрокинулся фургон с живодерни, полный несвежей конины!

— Думаю, он просто выпьет кружку пива и пойдет своей дорогой. Но если вы хотите…

Саливан начал подниматься из-за стола, но Макензи поспешно положил руку ему на обтянутое формой плечо.

— Лучше не вы, Эйф. Чабб, старина, не подсобите ли мне?

Лэйд безразлично разглядывал приближающегося Капитана. Того немного крутило, точно передвигался он не по разогретой солнце полуденной улице, а по палубе корабля в шторм, но курс его Макензи, без сомнения, рассчитал верно — двигался он в сторону «Глупой Утки».

— Какой помощи вы ждете от меня, Олли? — искренне удивился он.

Макензи дернул себя за бороду.

— Вы один из немногих, способных изъясняться на языке китобоев. По крайней мере, у вас больше шансов столковаться с этим отродьем, чем у любого из нас. Просто попросите его обойти «Утку» стороной, а? А я уж постараюсь выставить вам за счет заведения три пинты лучшего пенного.

Лэйду не хотелось пива. Хотелось вернуться в «Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпса», взять для виду номер «Эдинбургского обозрения» и провести остаток дня в дреме, переваривая обед вкупе с тяжелыми мыслями, которые отказывались теперь покидать голову. И чтоб не звонил колокольчик в лавке, чтоб до самого вечера были слышны лишь шаги Диогена да легкий шелест страниц книги в руках Сэнди.

— Без проблем, старина, — сказал он вслух, — Буду рад оказать вам эту услугу.

* * *

Никто не знал, как звали Капитана на самом деле. Как и все китобои, со временем он потерял почти все, что составляло его человеческую личность и, надо думать, потеря имени была не самой болезненной потерей. Кажется, Капитаном его когда-то прозвал доктор Фарлоу — в честь капитана Ахава, разумеется — и хоть шутка не была очень остроумной, прозвище прилипло, как прилипает иногда клок тины к ноге ныряльщика.

Капитан брел по Хейвуд-стрит медленно, подволакивая ногу и напряженно всматриваясь в обочины дороги. Так, как если бы искал нечто крайне важное, что он случайно обронил и еще не отчаялся найти. В некотором смысле так оно и было. Но выделяла его не походка. Несмотря на удушливую жару, Капитан был облачен по своей привычке в глухой плотный плащ, выгоревший настолько, что цветом мало отличался от уличной пыли. Что же до запаха… Лэйду оставалось лишь поблагодарить судьбу, что за несколько лет торговли в бакалейной лавке его обоняние заметно сдало и могло справиться с обществом Капитана — по крайней мере, несколько минут.

— Киа ора![28] — он улыбнулся шаркающему посреди улицы Капитану, хоть и не был уверен, что для китобоев человеческая улыбка сохранила хотя бы толику своего значения, — Жаркий денек, а? Говорят, к ночи опять ударит холод.

Капитан не ответил. Он и по самому Лэйду-то взглядом мазнул, как по досадливому, но, в сущности, не представляющему собой особой сложности препятствию. Последнее было справедливо — мало кто горел стать препятствием на пути китобоя.

«Забавно, до чего человек склонен испытывать страх перед тем, что не может понять, — подумал Лэйд, размышляя, как привлечь к себе внимание, — Случайно забредший в Скрэпси джентльмен через минуту лишится бумажника и часов, а через пять, скорее всего, и жизни, но даже там местные головорезы ни за что не тронут китобоя. И не потому, что брать с них нечего за исключением обносков. Потому что не понимают. А чего не понимают, того боятся».

Сильнее, чем мочой и грязью от Капитана несло прогорклым запахом тухлятины, столь мощным, что делалось не по себе даже на расстоянии в несколько футов. Столь паршиво не пахло, кажется, даже в Мэнфорд-хаусе, каждая щель которого была набита разлагающейся пищей.

Ворвань. Китовый жир. Говорят, лунными ночами китобои собираются вокруг туши выброшенного на берег кита, медленно гниющего в прибое, истекающего желтоватым тухлым жиром из многочисленных прорех в шкуре, сбрасывают свои лохмотья и… Впрочем, о некоторых вещах не любили болтать даже в Тресте.

— Я говорю, жаркий денек, — повторил Лэйд, заступая Капитану дорогу, — И, кажется, будет еще жарче. Представьте себе, с утра барометр скакнул на сорок пунктов!

Капитан наконец остановился и взглянул на него. Взгляд китобоя — не самая приятная штука, во всем Новом Бангоре Лэйд знал лишь несколько человек, способных вынести его без ущерба для душевного здоровья и пищеварения. Про некоторых людей говорят о том, что их взгляд подобен хирургическому ланцету, вскрывающему оболочку и обнажающему душу. Взгляд китобоев был иного свойства. Он словно вкручивался в то, чего касался.

— Величественнейший из божьих тварей, плывёт иль дремлет он в глуби подводной, подобен острову плавучему. Вдыхая, моря воды он втягивает грудью, чтобы затем их к небесам извергнуть…

Голос у Капитана был сухой и скрипучий, как выдубленный ветрами корабельный шкот[29], но по-своему звучный.

— Джон Мильтон, «Утерянный рай», книга первая, — усмехнулся Лэйд, — Многие ваши священные тексты я знаю наизусть. Вот что, пока вы, чего доброго, не принялись декламировать мистера Мелвилла на всю Хейвуд-стрит, давайте прогуляемся пару кварталов, и я ссужу вам десять пенсов, чтоб вы могли промочить глотку в этот жаркий день!

Капитан молча уставился на Лэйда. Но не как человек, пытающийся осознать смысл сказанного. Скорее, как человек, задумчиво вслушивающийся в шелест океанского бриза — монотонный, бессмысленный, но по-своему мелодичный. Глаза у него были не стариковские, выгоревшие, а беспокойные, темно-нефритовые, горящие то тускнеющим, то вдруг полыхающим морским огнем. Глаза человека, которому было суждено увидеть куда более страшные и неведомые глубины, чем самому выносливому из ныряльщиков за жемчугом.

Может, он вовсе не стар, подумал Лэйд, невольно напрягаясь под этим взглядом. Может, ему лет тридцать или немногим больше. Черт, даже по каменной физиономии Макензи можно сказать больше, чем по этой выдубленной доске!

— Я нашел это сегодня утром в Лонг-Джоне, — неподвижные губы Капитана вдруг запрыгали не в такт словам, как у эпилептика, — На углу Ретклиф-стрит и Третьей авеню. Я нашел это утром. Вот как. Нашел утром. Полюбуйтесь.

Он протянул Лэйду кулак, крепко сжатый из белых и твердых, как плавник[30], пальцев, вынуждая того подставить ладонь. Лэйд сделал это без особой охоты — никогда не знаешь, какую дрянь сунет тебе под нос китобоец. Дохлую белку или гнилое яблоко, или Бог весть еще какую дрянь из числа тех, что они подбирают на улицах в своих бесконечных и бессмысленных странствиях…

Но это была не дохлая белка. Капитан высыпал на его ладонь горсть битого стекла.

— Что это?

— Осколки окна со склада «Трэнсом и сыновья». Выбило ветром нынешней ночью.

— Полагаю, оно влетит мистеру Трэнсому и его отпрыскам по меньшей мере в два шиллинга, — заметил Лэйд, — Не так-то просто в Лонг-Джоне найти хорошего стекольщика.

Капитан досадливо клацнул зубами. Удивительно, сколь много он их сберег — при таком-то образе жизни…

— Посмотрите на форму! На форму!

— Самые обычные осколки, как по мне…

— Это знак! Я час ползал по мостовой, собирая их. Да, это знак! Знак!

— Вот как?

— Были и другие! Тень от шпиля церкви Святого Лаврентия ровно в одиннадцать коснулась ограды лавки часовщика! Качурка[31], пролетавшая над парком, крикнула ровно пять раз. Лужа в брусчатке перед домом мистера Коуфа похожа формой на букву «С». Маленькая девочка в Шипси, играя с подругами, случайно произнесла «Ини тини майни мо» вместо «Ини мини»[32]. Вам нужны еще знаки?