Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Моргана настолько очаровало это полное отсутствие логики, что он даже не рассердился. Где еще, кроме Индии, такое возможно? Это было подобно некоему откровению, хотя, что именно открылось ему, он так толком и не понял.

К определенному моменту набралось достаточно много того, что он не понимал, хотя по большей части это не вызывало отчаяния или злости, а скорее удивляло и развлекало. Тем не менее Голди явно страдал. Морган ездил с ним на холке раскрашенного слона к каким-то буддистским храмам, высеченным в гигантской скале, после чего они отправились на другую сторону скалы, чтобы посмотреть статуи обнаженных джайнистских святых. Статуи были чудесны и располагались по сторонам поросшего деревьями глубокого провала, на дне которого кипел водный поток. В определенном свете, если ты появлялся перед святыми неожиданно, они даже могли показаться живыми, словно сама земля исторгла их из своих недр, и, вероятно, именно эта мысль заставляла Голди передергиваться от отвращения и сутулиться, пряча лицо.

Морган видел, что, по большому счету, Голди не слишком радовался происходящему с ним. Он прибыл в Индию, ведомый энтузиазмом исследователя, и с живостью принялся за изучение страны. По пути он читал лекции, участвовал в дебатах и старался впитать в себя все, что видел. Голди верил в имперский проект, в то, что он называл цивилизующей силой социального прогресса. Но визит в Эллору пробудил в нем чувство беспокойства, нарастающее с каждым днем.

– Мы принадлежим греческой традиции, – сказал Голди Моргану. – А она никакого отношения к Индии не имеет. Посмотри на все это! Такое смешение религий, да еще в одном месте – что у нас с ними общего?

Они находились в узком ущелье, около повернутой лицом к деревьям огромной каменной фигуры, потемневшей от падающей воды. Довольно похоже на греческую скульптуру, подумал Морган, хотя и ненадлежащих размеров. Но он счел уместным не высказывать своего мнения. Вместо этого он сказал:

– Религия – это еще не всё.

– Но здесь религией пронизано всё! Ты пытался с кем-нибудь здесь поговорить разумно? Религия – во всем, и от этого не спастись. Но отнюдь не та религия, которую мы понимаем. Нет, сплошь суеверия и жестокость, и преобразовать эту религию нельзя. И давай не будем говорить о грязи и неряшестве. Нельзя преодолеть этот барьер, что бы мы ни думали.

– Перестань, – возразил Морган. – Я видел множество примеров тому, как белые и индийцы отлично ладят друг с другом.

– Где же, интересно знать?

Примеры, которые пришли ему на память, не слишком-то вдохновляли.

– Ну вот, например, мы с Масудом.

Голди мрачно посмотрел на него. Наконец он сказал:

– Самое плохое состоит в том, что англичанам индийцы надоели. Говорю без всякого удовольствия, но это так.

Странная фраза заставила Моргана замолчать, и разговор заглох. Но тема продолжала мерцать в уголках его сознания в течение нескольких последующих дней. Он всегда думал о Голди как о человеке, наделенном искусством повивальной бабки и способном выстраивать мостики между разными людьми и различными миропониманиями, и вот – в первый раз Голди потерпел неудачу.

Морган очень переживал то, что настолько расходится во взглядах со своим старшим другом, притом что обычно они отлично ладили. Морган видел Индию глазами Масуда, а потому все понимал не так, как Голди. Его в большей степени огорчали не индийцы, а собственные его соотечественники; ему не нравилось ни то, что сотворили в Индии британцы, ни то, кем они стали, пока делали это. Тем не менее у него происходили встречи и разговоры с некоторыми англичанами, кого он нашел удивительно просвещенными людьми.

И в отличие от Голди Морган чувствовал, какое неожиданное впечатление на него производят храмы, мечети и придорожные святилища. Причины, по которым он отвергал христианство, здесь были неадекватны. Через Масуда Морган кое-что узнал про ислам, но индуизм пока оставался для него тайной за семью печатями. Перед приездом в Индию он исправно штудировал кое-что по этой теме, но очень скоро обнаружил, что данными в книгах объяснениями ему толком не воспользоваться. Огонь и вода, дым и аромат, пение и звон колокольчиков, масло и кровь – таков был язык индуизма, чьи слова представляли собой физические реалии; язык стихий, который Морган надеялся когда-нибудь понять.

И он делал все возможное, дабы приблизиться к пониманию. Вскоре ему представится возможность наблюдать предмет своего интереса непосредственно – они с Голди и Бобом собирались встретиться с махараджей Чхатарпура, к которому у Моргана имелось письмо от Морисонов. Все мысли этого человека были поглощены Кришной, политика же и государственные дела отодвигались на задний план.

Гостевой домик, куда поместил их махараджа, находился за городом, на узком гребне холма, и вид, открывавшийся с веранды на лес, храмы и дальние голые возвышенности, успокаивал душу. Даже Боб настолько проникся, что двигаться дальше не хотел. В течение двух недель дни стройной чередой следовали друг за другом, точь-в-точь братья-близнецы: утром доктор махараджи, толстый индус, и его личный секретарь, такой же толстый магометанин, появлялись, чтобы отвезти друзей на какую-нибудь экскурсию. И каждый день под вечер махараджа присылал за ними свой экипаж. В этом ветхом ландо, перегруженном толпой слуг и воняющем жиром, они проезжали через весь город, и все им кланялись. Дворец был не таким уж и большим, но его подновили, побелив заново. В соответствии с протоколом путешественников эскортировали во внутренний дворик, где Его Высочество ждал их под большим зонтиком.

Морисоны описывали махараджу как существо более чем странное, если не абсурдное. Но он таковым не был или же не совсем – нечто щегольски нелепое присутствовало в той миниатюрной, пышно одетой фигуре, живущей в джунглях в окружении свиты, которая единственно составляла ему компанию. Удивительно некрасивый маленький человек с ярко-красным от бетеля языком, в черном сюртуке, в расшитых белых панталонах и в носках, с кольцами в ушах и полосой желтой краски у основания носа, из-за боязни загрязнения он не мог принять их внутри своего дворца и тем более за столом.

Махараджа казался эксцентричным, но без ущерба для кого бы то ни было; а его королевство – слишком мало, чтобы значить слишком много. В любом случае править ему совсем не нравилось, и он занимался государственными делами без всякого энтузиазма. Соответственно, и присмотр за ним осуществляли люди более чем странные. Там присутствовал капеллан из военных казарм, шумливый глупец, без устали нападавший на махараджу и кричавший, что тот должен обязательно есть говядину, что якобы принесет ему большую пользу. Когда он покидал дворец, личный секретарь махараджи негромко говорил Моргану и его спутникам:

– Падре-сагиб очень хороший человек; он не питает никакого интереса к религии, и священнику это подходит.

За политикой присматривал политический агент, более зловещий тип, хотя и весьма общительный. Ушедший в отставку армейский офицер и теософ, он тоже любил читать лекции махарадже – весьма содержательные. Однажды днем ни с того ни с сего он вдруг заявил:

– Вы должны освободиться от собственной Сущности и не ждать за это награды.

А в другой раз странный человек провозглашал, обращаясь к махарадже:

– Нам следует имитировать Бесконечное. Как только у нас получится, в Англии исчезнут эти греховные протесты в связи с воинской повинностью.

С Морганом и его друзьями махараджа беседовал в основном на духовные темы. Он сразу выбрал Голди своим главным собеседником. Махараджа жил во имя Философии и Любви, желая, чтобы они стали единым целым.

– Скажите мне, мистер Дикинсон, – говорил он, – где находится бог? Может ли меня привести к богу Герберт Спенсер? Или Герберту Спенсеру мне предпочесть Генри Льюиса? О, когда же явится Кришна и станет моим другом? О, мистер Дикинсон!

Голди, чей желудок пребывал в ужасном состоянии, тем не менее для таких разговоров мобилизовал свой холодный рассудочный платонизм. Сидя под огромным зонтом, двое людей, англичанин и индиец, искали истину. В эти моменты, вероятно, Индия оказывалась для Голди в пределах досягаемости – осязаемая и человечная. Но затем махараджа вдруг прерывал встречу, неожиданно провозглашая:

– Более не стану вас утомлять.

И они уходили. А иногда махараджа предлагал проехаться на автомобиле, и они мирно пыхтели куда-нибудь, причем трое европейцев и сам махараджа теснились на заднем сиденье, а место рядом с шофером занимал молчаливый «бедный кузен», выглядящий крайне несчастным молодой человек, который вез принадлежавший махарадже оперный бинокль, сигареты, орех бетеля, зонтик, трость и Государственный Меч, а также небольшую сумку, где, как подозревал Морган, находилась еда, хотя никто никогда не видел, чтобы махараджа ел.

Иногда они посещали второй дворец махараджи, Мау, который представлял собой стоящие на берегу озера полуразвалившиеся руины.