Комментарии к жизни. Книга третья - Джидду Кришнамурти

Правда ли это?

«Не знаю, я не думала так глубоко», — ответила сестра.

Неужели вы не знаете, почему вы недовольны? Это потому, что вы не нашли что-нибудь, в чем могли бы забыться? А если бы вы действительно нашли некий интерес или деятельность, которой вы могли бы полностью занять ваш ум, прошла бы боль недовольства? Это оттого, что вы хотите быть довольной?

«О боже, нет! — воскликнула она. — Это было бы ужасно, это был бы застой»

Но не это ли то, что вы ищете? В вас может быть ужас быть удовлетворенной, но все же в желании быть свободной от недовольства вы преследуете превосходящий вид довольства, разве нет?

«Я не считаю, что хочу довольства. Но я действительно хочу освободиться от этого бесконечного страдания из-за недовольства».

А разве эти два желания отличаются? Большинство людей недовольны, но они обычно приручают его, находя что-нибудь такое, что дает им удовлетворение, а затем функционируют механически и перестают развиваться или же становятся ожесточенными, циничными и так далее. Является ли это тем, к чему вы стремитесь?

«Я не хочу стать циничной или просто перестать развиваться, это было бы слишком глупо. Я всего лишь хочу найти способ смягчить боль этой неуверенности».

Боль существует только тогда, когда вы сопротивляетесь неуверенности, когда вы хотите освободиться от нее.

«Вы имеете в виду, что мне надо остаться в таком состоянии?»

Пожалуйста, послу вы находитесь. Ваш ум противостоит ему. Недовольство — это пламя, которое нужно сохранять ярко горящим, а не тушить каким-нибудь интересом или деятельностью, к которой стремятся в результате реакции на боль из-за него. Недовольство болезненно, только когда ему сопротивляются. Человек, который просто удовлетворен, без того, чтобы понять полное значение недовольства, спит. Он не чувствителен к целому движению жизни. Удовлетворение — наркотик, и его сравнительно легко найти. Но, чтобы понимать полное значение недовольства, нужно прекратить поиск.

«Трудно не хотеть быть в чем-то уверенным».

Кроме механической уверенности, есть ли вообще какая-либо уверенность, какое-либо психологическое постоянство? Или имеется только непостоянство? Всякие взаимоотношения непостоянны. Все мысли с их символами, идеалами, проекциями непостоянны. Собственность потеряют, и даже сама жизнь заканчивается смертью, неизвестным, хотя человек строит тысячу хитрых структур верований, чтобы преодолеть ее. Мы отделяем жизнь от смерти, и, таким образом, оба остаются неизвестными. Довольство и недовольство подобно двум сторонам одной монеты. Чтобы быть свободным от боли недовольства, ум должен прекратить искать довольство.

«И что тогда нет никакого полного удовлетворения?»

Самоудовлетворение — это напрасное стремление, ведь так? В самом полном удовлетворении себя присутствует страх и разочарование. То, которое получено, становится прахом, но мы снова боремся, чтобы получить, и снова мы пойманы в ловушку горя. Если однажды мы осознаем этот целостный процесс, то самоудовлетворение в любом направлении, на любом уровне не будет иметь никакого значения вообще.

«Из этого следует, что бороться против недовольства означает тушить пламя жизни, — заключила она. — Я думаю, что понимаю значение того, что выговорите».

Внешнее изменение и внутренний распад

Поезд на юг был очень переполнен, но втискивалось еще большее количество людей с их котомками и чемоданами. Все они были одеты по-разному. Некоторые носили тяжелые пальто, в то время как на других почти ничего не было, даже при том, что было довольно холодно. Были длинные пальто и тесные шерстяные шали, небрежно завязанные тюрбаны, и тюрбаны, которые были аккуратно завязаны, и все было различных цветов. Когда каждый более или менее примостился, можно было слышать крики торговцев на платформе станции. Они продавали почти все: газировку, сигареты, журналы, арахис, чай и кофе, конфеты и выпечку, игрушки, коврики и, что достаточно странно, даже флейту, сделанную из полированного бамбука. Его продавец играл на такой же, и она издавала приятные звуки. Это была возбужденная и шумная толпа. Пришло много людей, чтобы проводить мужчину, который, должно быть, был довольно важным человеком, потому что на нем висело множество гирлянд. Они имели приятный аромат среди резкой копоти двигателя и других неприятных запахов, связанных с железнодорожными станциями.

Двое или трое людей помогали старухе войти в купе, так как она была довольно тучная и настаивала на том, чтобы занесли ее тяжелую связку. Младенец кричал, визжа что было силы, а мать пыталась прижимать его к груди. Зазвонил звонок, загудел свисток, и поезд начал двигаться, чтобы уже не останавливаться в течение нескольких часов.

Это была красивая местность, и роса все еще виднелась на полях и на раскинувшихся деревьях. Мы ехали некоторое расстояние вдоль полноводной реки, и сельская местность, казалось, раскрывалась в бесконечной красоте жизни. То там, то здесь попадались маленькие, задымленные деревни с домашними животными, бродившими по полям или тянувшими воду из колодцев. Мальчишка, одетый в грязные обноски, вел две или три коровы перед собой по дорожке. Он помахал, когда поезд прогрохотал мимо. Тем утром небо было особенно голубым, деревья были омыты, а поля хорошо увлажнены недавними дождями, и люди шли на работу. Но вовсе не по причине того, что небеса были очень близко к земле. В воздухе витало чувство чего-то священного, к чему тянулось все ваше существо. Некое благословение было удивительным и согревающим. Одинокий человек, идущий по той дороге, и лачуга у обочины — все купалось в нем. Вы никогда не нашли бы его в церквях, храмах или мечетях, потому что они искусственно созданы и их боги выдуманные. Но там, на открытой местности, и в том грохочущем поезде была неистощимая жизнь, благословение, которое нельзя ни отыскать, ни получить. Это было уже там вместо захвата, подобно этому маленькому желтому цветку, растущему вверх так близко к рельсам. Люди в поезде болтали и смеялись или читали утренние газеты, но оно было там, среди них и среди нежных, растущих существ ранней весны. Оно было там, неизмеримое и простое, любовь, которую никакая книга не сможет показать, и к которой не сможет прикоснуться ум. Оно было там тем дивным утром, сама жизнь жизни.

Нас было восемь человек в комнате, которая была приятно темной, но только двое или трое приняли участие в беседе. Снаружи на улице косили траву, кто-то точил косу, детские крики и голоса доносились в комнату. Те, кто пришел, были очень серьезными, они все упорно трудились различными способами ради улучшения общества, а не ради личной внешней выгоды, но тщеславие — странная вещь, оно прячется под одеянием достоинства и уважения.

«Учреждение, которое мы представляем, распадается, — начал самый старый, — оно тонуло в течение прошлых нескольких лет, и мы должны что-то сделать, чтобы остановить этот распад. Настолько легко уничтожить организацию, но так трудно ее построить и поддерживать. Мы сталкивались со многими кризисами, и, так или иначе, нам всегда удавалось пережить их, мы были с повреждениями, но все еще способными функционировать. Теперь же, однако, мы достигли точки, где должны предпринять что-то решительное. Вот в чем наша проблема».

Что необходимо сделать, зависит от симптомов пациента и от тех, кто ответственен за пациента.

«Нам очень хорошо известны симптомы распада, они слишком очевидны. Хотя внешне учреждение признано и процветает, внутри оно гниет. Наши работники такие, как они есть, у нас есть различия, но мы сумели протянуть вместе больше лет, чем я могу припомнить. Если бы мы были удовлетворены простыми внешними проявлениями, то полагали бы, что все хорошо. Но те из нас, кто находится во внутренней части, знают, что есть упадок».

Вы и другие, которые создали и ответственны за это учреждение, сделали его таким, чем оно является. Вы и есть это учреждение. А распад свойственен любой организации, любой культуре, любому обществу, разве не так?

«Это так, — согласился другой. — Как вы говорите, мир сотворен нами. Мир — это мы, а мы — это мир. Чтобы изменить мир, мы должны измениться сами. Наше учреждение является частью мира. Когда гноимся мы, гноится и мир, и учреждение. Обновление должно поэтому начинаться непосредственно с нас. Неприятность в том, сэр, что жизнь для нас — не целостный процесс. Мы действуем на различных уровнях, каждый в противоречии с другими. Учреждение — это одно, а мы — это другое. Мы менеджеры, президенты, секретари, высокопоставленные должностные лица, те, с чьей помощью управляется учреждение. Мы не расцениваем его как нашу собственную жизнь, это что-то вне нас, что-то, чем надо управлять и преобразовывать. Когда вы говорите, что эта организация есть то, чем являемся мы, мы признаем это на словах, но не внутри. Мы заинтересованы в управлении учреждением, а не нами самими».