Незнакомец из тринадцатой квартирыНезнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего… - Всеволод Нестойко

Мы написали все это большими буквами на полуметровом куске обоев, что остались после строительства новой хаты. К обоям на толстой веревке вместо печати прицепили сухую коровью лепеху. Вышло, на наш взгляд, очень здорово.

Выделывая губами: «Трум-тум-ту-ру-рум-тум-тум-тум!» — отправились на выгон и торжественно вручили Карафольке «пергамент».

Мы были уверены, что после нашего письма авторитет Карафольки падет и загрохочет, как пустое ведро.

Но в тот же день мы получили очень сдержанное и вежливое письмо-ответ:

Дорогие друзья! Вы ругаетесь очень забористо, но это только потому, что вы не казацкого роду и вам обидно. Мы прекрасно это понимаем. Мы с удовольствием прочитали ваше письмо и даже согласны принять вас в свое запорожское войско писарями, хоть у вас и двойки по языку.

Между прочим, «недогрызенный» пишется с двумя «н», а «драный», наоборот, с одним (см. правило в учебнике грамматики, стр. 24, § 23).

С приветом.

По поручению славного войска запорожского

кошевой

Степа Карафолька.

Это было хуже, чем если бы он каждого из нас при всех положил на лопатки.

Мы не смотрели друг другу в глаза. Такого тяжелого поражения мы еще не переживали. Никогда мы еще не выглядели так жалко перед товариществом васюковских хлопцев. Нужно было что-то делать. Ведь еще немного — и даже сопливые первяки будут вытирать руки об наши головы.

— Вот если б нам настоящую казацкую саблю… — вздохнул я, — или пистолет, как те, что археологи выкопали… Полетел бы Карафолька из кошевых тут же!

— Точно! — встрепенулся Ява. — Саблю… или пистолет! Вот было бы… Сила! С настоящим казацким оружием кого хочешь кошевым выберут…

— Где ж его взять? — безнадежно спросил я.

— Выкопать! — сощурился вдруг Ява.

— Где? Так оно тебе и лежит под землей… Один казацкий курган возле села был, да и тот уже — фить!

— А на кладбище?

— Ты что?! Бррр…

— Голова! Разве я говорю — свежие могилы раскапывать? Тоже мне! Знаешь старые могилы с краю, no-над шляхом? Без крестов, едва заметные в траве. Сколько им лет? Двести, а то и больше… Мне еще дед Саливон как-то говорил, что там его прадед похоронен… А он кто такой был? Казак, запорожец. А как запорожцев хоронили? С оружием. Вот и усекай…

— Так-то оно так… А все-таки кладбище… Мертвецы…

— Да какие там мертвецы?! Череп, несколько косточек — вот и все. Ты ж видел, когда археологи копали. Что там может быть, если он двести лет в земле пролежал… Посмотришь, что от тебя останется через двести лет…

— Все-таки… Даже череп… Как-то оно…

— Да мы этот череп и трогать не будем, — раздраженно прервал меня Ява. — Саблю и пистолет аккуратненько выкопаем и снова зароем могилу. Никто и не заметит.

— Да, может, хоть деда Саливона спросить?

— А разве это его собственность? Это ж не картошку на его огороде копать… Да и как ты спросишь: «Разрешите вашего прадеда выкопать?» Так, что ли?

— А когда ж копать? Днем?

— Ну, днем, если увидят, сразу по шеям надают.

— А когда ж?

— Ночью.

— Да?

— Ты что, боишься?

— Да нет, но…

— Вот ты хочешь и настоящее казацкое оружие иметь, и чтоб все было, как в магазине. Больно хитрый!

— Ну ладно, — вздохнул я. — Попробуем.

…Вы бывали когда-нибудь ночью на кладбище? Если не бывали, то и не ходите. Страшно… Так страшно, что сердце останавливается.

Это я теперь говорю, а тогда… Разве я мог показать Яве, что я боюсь, когда он, чертяка конопатый, вел себя так, будто не на кладбище ночью идет, а в клуб на кинокомедию.

— Это трусы, заячьи души выдумали, что на кладбище ночью страшно, — весело сказал он. — А на самом деле, чего бояться? Живых нужно бояться, а не мертвых. Мертвые тебе уж ничего не сделают. Помнишь, Том Сойер и Гек Финн тоже ходили ночью на кладбище… И ничего.

— Ну уж… ничего… — криво усмехнулся я. — Только у них на глазах индеец Джо убил доктора…

— Ну и что? Подумаешь. Ведь не их же… — Ява, видно, забыл про индейца. — Скажи лучше, что ты просто боишься.

— Чего ж это мне бояться? — проговорил я, едва сдерживая дрожь в голосе. И зачем я вспомнил про индейца, про то убийство?

…Мы прошли мимо крайней хаты и направились к кладбищу. На фоне туманного неба вырисовывались кресты. Луна проглядывала сквозь тучи, с трудом освещая дорогу. Позади в темной тишине спало село, даже собак не было слышно. За кладбищем, слева, чернел лесок, а справа голая степь тянулась до самого горизонта. И нигде ни души. Казалось, что в мире только мы и это кладбище. Пригнувшись, мы стали пробираться через кладбище, стараясь не глазеть по сторонам и не присматриваться к могилам. У каждого в руках лопата. Кроме того, у меня была еще сапожная щетка (вместо специальной археологической — где ж нам было взять ее?), а у Явы фонарик, тот самый, механический с динамкой, что я ему когда-то подарил.

Тихо перешептывалась под ветром в вышине листва деревьев. Где-то поскрипывала сухая ветка, будто кто-то ходил во тьме по кладбищу и скрипел деревянной ногой.

Вспомнил я вдруг, как хоронили недавно, летом, старенькую прабабушку Пети Пашко. У нас на селе умирали не часто, и, конечно, все мы были на похоронах. Я хорошо запомнил ее лицо, морщинистое и будто с усмешкой.

И представилось мне, как лежит она сейчас вот тут, совсем рядом, под землей в гробу. Открывает глаза, шевелится, хочет подняться. Я где-то читал, что иногда ошибочно хоронят тех, кто в летаргическом сне, а в могиле «мертвецы» просыпаются и… Волосы зашевелились у меня на голове, встали дыбом, перехватило дыхание… И тут — вжик, вжик! — словно заскрипели кости.

Это Ява фонариком.

— Вот тут… — шепчет, освещая едва заметный в высокой траве холмик могилы.

— Н-не… н-не вж-жикай… л-лучше уж в темноте копать…

Ява и сам понял, что этот фонарик не для кладбища, — больше не вжикал. Несколько секунд мы молча стояли, прислушиваясь. Потом взялись за лопаты. Одновременно воткнули их в землю, нажали ногой.

И вдруг… Мы так и застыли… Из-за могилы из темноты на нас смотрели большие зеленые глаза. Над ними торчали… рожки! А потом (даже теперь я не могу спокойно это вспоминать) оттуда донесся нечеловеческий, душераздирающий крик… Такого крика я не слышал никогда в жизни.

В следующее мгновение…

— А-а-а!

Я не припомню, кто из нас первый закричал, но то, что кричали мы оба, это уж точно.

Мы не бежали, мы летели, почти не касаясь ногами земли… Такой скорости, должно быть, не знала наша Васюковка за всю свою многовековую историю. Мы влетели во двор к Яве (он был ближе) и, заперев калитку, подперли ее поленом.

Можете смеяться, но той ночью мы спали в собачьей будке. Спали, прижавшись с обеих сторон к здоровенной овчарке Рябке. Это была такая злющая псина, что могла самого черта загрызть. И как ни убеждали мы себя утром, что мы олухи, что это был самый обыкновенный кот, что как раз коты иногда и кричат так истошно, о новом ночном походе не могло быть и речи. Мы тайком позабирали с кладбища свои лопаты и никому ни слова не сказали о нашем приключении.

Скоро начались дожди, потом зима, и «Запорожская Сечь» на выгоне распалась сама собой. Мы с Явой смастерили из старого трехколесного велосипеда ледовый самокат, и утраченный авторитет вернулся к нам снова.

Но после той ночи я сказал себе: «Павлуша, ты никогда больше не пойдешь ночью на кладбище. Ты должен стать летчиком, и тебе совсем ни к чему, чтоб ты начал дергаться и заикаться от страха. Пусть враги твои туда ходят. Пусть они дергаются и заикаются».

А видите, не прошло и года, как я снова собираюсь ночью на кладбище.

И хотя, как всегда, только при одном воспоминании о той ночи у меня уже полна пазуха мокрого, скользкого, холодного страха, я говорю себе: «Нужно идти, Павлуша. Если б это нужно было тебе самому, ты бы ни за что не пошел. Но тут дело, ты знаешь, сложное. И ты пойдешь. Потому что должен вернуть часы хозяину любой ценой».

Я слышу, как рядом со мной вздыхает Ява. Я знаю — он думает о том же самом.

Мы лежим и ждем, пока заснут дядя с тетей. И хоть двери в их комнату закрыты, мы точно знаем, что они еще не спят. Потому что тихо. А когда они заснут, мы сразу услышим. Да и не только мы: в соседнем доме услышат, ведь окна открыты. Вы не думайте, я очень уважаю дядю и тетю. Они хорошие, добрые и сердечные люди. Дядя передовик производства (на Доске почета висит) и, кроме того, мастер спорта. А тетя такие коржики печет — умереть можно от удовольствия! Но что поделаешь, если они… Ш-ш! Стойте! Начинается! Вот послушайте!

— Хррр-у-у-у… Аур-ур-уррр… Хррррау… Ав-ав-ав… Сь-сь-сью-у-у… Хррря-а-а… Хр-хр-хр-пфу-у-у…

Заснули!

Казалось, будто мы попали в пасть к ревущему льву или тигру. Вот уж храпят дядя с тетей, ну и храпят! Если бы кто устроил соревнования в этом деле, они наверняка бы стали чемпионами мира!