В степях Зауралья. Книга вторая - Николай Глебов

Казачий разъезд приближался. Переминаясь с ноги на ногу, девушка стояла на сумке, ожидая, когда проедут всадники.

— Что, красавица, холодно, может тебя погреть? — весело крикнул молодой казак.

— Погрей ее нагайкой! — хмуро буркнул в бороду второй и сердито посмотрел на Христину: — Куда идешь?

— В город, на базар.

— Какой тебе базар — в такое бездорожье?

— Трогай коня, Евсеевич, — крикнул задний, напирая на лошадь бородатого казака. — И так запаздываем! — не дожидаясь, когда тот возьмется за повод, стегнул лошадь бородача нагайкой.

Всадники проехали.

Пропустив последнего конника, Христина вышла на дорогу, оглянулась и, видя, что казачий разъезд скрылся за березовым колком, разгребла снег, нашарила сумку, спрятала ее под полушубок.

Домой Христина вернулась поздно. Старая тетка, у которой она жила, открыла дверь и сказала торопливо:

— Какой-то человек целый день возле окна ходил. Не сыщик ли?

Девушка торопливо прошла в комнату, зажгла лампу, прислонилась спиной к теплой печке и, грея озябшие руки, ответила:

— Спи спокойно, тетя.

Старушка вздохнула.

— Боюсь за тебя. Как бы не арестовали… — помолчав, добавила: — Бумаги-то спрятала бы подальше. Нерове́н час, придут с обыском, тогда как?

— Я сейчас об этом думаю, — сказала Христина и, приподняв с помощью хозяйки одну из половиц, сунула прокламации в отверстие. Доска легла на свое место.

Христине не спалось. Подошла к маленькому столику, откинула тяжелую косу с плеча, взяла в руки фотографию Андрея и поднесла к свету.

Долго смотрела на дорогое лицо и, вздохнув, поставила фотографию на место. Жив ли? Девушка поникла головой. Огонек в лампе затрепетал, мигнул последний раз и погас. Сумрак ночи окутал комнату и одинокую фигуру девушки, неподвижно сидевшую на стуле.

Утром, чуть свет, Христина достала прокламации из тайника. Сунула под меховой жакет и, простившись с тетей, вышла на улицу. Огляделась. Никого.

Через час, купив билет на пригородный поезд, вышла на перрон.

Там толпились мешочники, прошла дама с носильщиком, проковылял, опираясь на палку, старичок в форменной фуражке с полинялым околышем, из ресторана вышла группа пьяных каппелевцев. Один из них, задев Христину плечом, нагло уставился на нее.

Христина вошла в тамбур. В вагоне сидеть не хотелось: там было накурено, пахло сырой одеждой, портянками, как обычно в общих вагонах.

Выглянув еще раз на перрон, девушка вздохнула с облегчением. Каппелевцев не было. У вокзала толпилась группа солдат. На их усталых, бледных лицах лежала печать безразличия ко всему, что их окружало. До отхода поезда оставалось минуты три. Христина снова вышла на перрон, посмотрела по сторонам, подошла к широкой доске расписания поездов и, вынув какую-то бумагу, сделала вид, что сличает запись. Раздался звук паровозного гудка. Обронив недалеко от солдат лист, Христина вернулась в вагон. Поезд набирал скорость.

Вскоре один из солдат поднял оброненный Христиной лист бумаги посмотрел и, кинув быстрый взгляд на опустевший перрон, произнес чуть слышно:

— Прокламация.

— А ну-ко, читай, — окружив его плотным кольцом, солдату придвинулись ближе.

«Солдаты и казаки!

Доколе вы будете воевать?! Доколе вы будете разорять Россию? Доколе вы будете мучить себя и равных себе рабочих и крестьян? Подумайте: во всей необъятной России властвуют рабочие и крестьяне. Они не хотят отдавать свою землю помещикам, свои фабрики капиталистам, они не хотят быть рабами царских офицеров и генералов.

..Мы воюем с помещиками, капиталистами, с царскими генералами и офицерами, со всеми теми, кто сотни лет держал русский народ в рабстве.

Руку, товарищи — солдаты и казаки!

От вас зависит ваше счастье и счастье русского народа!

Мы ждем вас к себе, как друзей, как истинных сынов страдающего народа.

Солдаты молча переглянулись. Разговаривать о политике на вокзале было опасно. Заскорузлыми пальцами чтец аккуратно сложил листовку вчетверо и, положив ее на выступ здания, отошел к товарищам.

Белый лист бумаги со жгучими словами правды скатился с выступа и, гонимый легким ветерком, покатился по асфальту перрона, прижался к рельсам. Там его нашел смазчик, прочитал первые строки и поспешно сунул в карман.

В ту ночь листовки были найдены и на пригородных станциях.

На одном из разъездов Христина пересела в поезд, идущий обратно в Челябинск.

Невдалеке маячили огни вокзала, за ним был виден тусклый свет уличных фонарей, ведущих в город.

Девушка вышла из вагона и юркнула под грузовой состав.

На путях никого не было. Лишь в конце поезда стоял, завернувшись в огромный тулуп часовой и, видимо, дремал.

Одна за другой потухали звезды, в предутреннем рассвете медленно таял Млечный путь.

Потянуло холодком.

Христина стояла неподвижно, не выпуская из рук узелок. Ее беспокоил вчерашний шпик.

«Куда итти? К кому? Домой нельзя: там установлена слежка. На старую конспиративную квартиру? Опасно».

Через час она постучала в дверь квартиры одной из знакомых по гимназии. Женщина вышла и, узнав Христину, смутилась.

— Милая, я бы рада тебя принять, но… — хозяйка повертела головой по сторонам безлюдной улицы, — пойми, дорогая.

— Хорошо, я поняла, — перебила ее Христина.

Она побрела в Заречье, где жила тетка. Остановилась на перекрестке, прислонившись к забору, долго смотрела на знакомый дом. Из трубы его поднимался дым и, гонимый ветром, плыл к Миассу.

«Тетя, наверное, на кухне, обнять бы старушку и молча, без слов, посидеть у огонька, погреть озябшие руки».

Христина подула в кулак, слегка постучала носками стоптанных ботинок и пошла дальше.

По застывшим тротуарам катился колючий снег, набиваясь в ботинки. Резкий холодный ветер стучал оторванным листом железной крыши соседнего дома, буйными вихрями кружился по улицам и злобно метал снег в стены, окна и в одиноко стоявшую у забора девушку.

Поднималась утренняя заря. Христина, зябко кутаясь в меховой жакет, зашагала к рабочей слободке. Усталая, опустилась на первую попавшуюся скамейку возле ворот одного из домиков и задремала.

Мороз крепчал. Во дворе загремел цепью пес и, почуяв незнакомого человека, хрипло залаял. Стукнула дверь, из домика вышел немолодой хозяин, судя по одежде, рабочий и, прикрикнув на собаку, открыл калитку.

Христина приподняла отяжелевшую голову и вновь опустила ее на узелок, лежавший на коленях.

— Ты что, не здешняя? Замерзнешь ведь. Проходи-ка лучше в избу, — сказал он приветливо.

Девушка поднялась со скамейки и пошла вслед за хозяином.

Глава 24

В купе одного из классных вагонов скорого поезда Омск — Челябинск, развалившись небрежно на сидении, в обществе двух офицеров ехал молодой человек. Тут же в углу висела его шинель с блестящими вензелями Томского университета. Среднего роста, плотный, с мужественными чертами лица, он выгодно отличался от соседей по купе, помятые физиономии которых носили следы беспробудного пьянства.

Поджав под себя ноги, студент продолжал прерванную приходом кондуктора беседу:

— Нет, как ни говорите, у Ильи Ефимовича Репина крупнейший талант. Возьмите его картину «Не ждали». Она оставляет глубокий след у зрителей, заставляет задумываться о превратностях судьбы человеческой. Или «Бурлаки», сколько социальной насыщенности. Изумительно! — студент опустил онемевшую ногу на пол и продолжал: — Это подлинно реалистическое искусство! — Он вскочил на ноги и, открыв портсигар, предложил офицерам папирос. Один из них, закуривая, сказал флегматично:

— Я предпочитаю натюрморты в виде битой дичи, рыбы и прочей снеди. Глядя на них, приобретаешь аппетит.

— Недурно бы жареную курицу и бутылочку водки, — потягиваясь, отозвался второй. — Изобразительное искусство — чепуха, я признаю только порнографические открытки! Хотите посмотреть? — Студент отмахнулся и тревожно посмотрел на дверь.

В купе вошел офицер разведывательной службы. Козырнув коллегам, он извинился и потребовал документы.

Молодой человек не спеша подал паспорт, студенческий билет и удостоверение Томского университета на имя Михаила Ивановича Зорина, студента третьего курса горного факультета, командированного для прохождения практики на Урал.

Проверив документы, контрразведчик внимательно посмотрел на Зорина и вышел.

Поезд приближался к Челябинску.

Выглянув в окно, студент сказал торопливо:

— До свидания, господа, — приложив руку к козырьку фуражки, Зорин вышел с вещами в коридор.

Замедляя ход, поезд остановился у закрытого семафора. Апрельское солнце светило ярко, заливая теплом железнодорожные постройки и пути. Оглянувшись по сторонам, Зорин вышел из вагона и направился к виадуку.