Крушение столпов - Морис Дрюон

При последних словах Вильнера в груди Сильвены зашевелилась надежда.

– Прежде всего, – глухо продолжал Вильнер, пригнувшись к тарелке, – они забаллотируют меня, потому что я еврей.

– А Порто-Риш?

– Да. Порто-Риш им совершенно не мешает: он – второстепенный талант! – Вильнер взял зубочистку и немного поработал над боковыми зубами. – Но ты, может быть, предпочла бы поужинать в «Тур д’Аржан»? – снова заговорил он. – Нет, правда?.. Во-первых, «Тур» – это превосходно, но страшно дорого, и я нахожу это безнравственным… Да, что я тебе говорил?.. А, да, что я очень счастлив. И самый большой для меня источник радости – это счастье, которое я дарю женщинам… всем, ты слышишь, всем…

Сильвена почувствовала, как колени Вильнера стиснули под столом ее ноги.

– И все мне потом пишут: «Дорогой и великий Эдуард!» – продолжал он, – и дарят мне подарки, и надеются, что настанет день, когда я снова пересплю с ними. Видишь эти золотые часы – их подарила мне на прошлой неделе одна женщина. И в этом вот ящике у меня таких пар десять. Я могу уже почти лавку открывать. – Отхлебнув вина, он добавил: – А я, я помню все о каждой женщине, которую имел… запах ее пота, крик наслаждения, упругость тела…

– Не очень-то любезно по отношению ко мне то, что вы говорите… Эдуард, – сказала Сильвена, избегая смотреть на него и теребя край скатерти.

«Ага, уже ревнует?» – подумал наивный Вильнер.

– Это почему же, малышка? – фальшивым тоном осведомился он.

– Конечно, при том, что у вас такая память, вы не помните… в тысяча девятьсот двадцать втором году…

– Что в двадцать втором? – повторил Вильнер. – Мы что… с тобой спали?

Сильвена тихонько склонила голову.

В глазах Вильнера промелькнуло сомнение: «Она смеется надо мной?» – затем беспокойство и почти испуг…

– Я не решилась вам об этом напомнить, когда вы брали меня в театр, – проговорила Сильвена. – Я считала, что это было бы нескромно. Но я все-таки думала… Хотя я была тогда совсем девчонкой!

– Погоди-ка… погоди-ка… конечно же, верно… теперь я припоминаю, – сказал Вильнер. – Мы встретились в ночном кабаре, и я отвез тебя на машине, правильно? И ты как раз мне сказала: «О нет, пожалуйста, как следует». Ты хотела ребенка, а у тебя ничего не получалось… Я пытался доставить тебе удовольствие… Но подумал, что ты ничего не смыслишь в любви. Как следует-то кто угодно может… Так, значит, это была ты? Ну что же ты хочешь, ты так оформилась, так похорошела… Забавно! Нет, в самом деле, впервые такое…

В эту минуту появился дворецкий.

– Месье просят к телефону – господин Лашом, – объявил он.

– А, да, дайте мне его, – бросил Вильнер, обрадовавшись возможности переменить тему. И он направился к аппарату, повторяя про себя: «Невероятно. В самом деле, со мной такое произошло впервые». – Добрый вечер, дорогой мой депутат, – начал он. – Спасибо, превосходно… Поужинать в пятницу в восемь? А где? – Вильнер быстро накрыл рукой отводную трубку, чтобы приглушить свое тяжелое дыхание. – Да-да, я страшно люблю это место, – сказал он. – Там очень приятно. В смокинге. Кто там будет?.. Нет, а женщины? Наша милая Марта, естественно, а потом… принцесса Торреджиано, так, прекрасно… Инесс Сандоваль, поэтесса, да… – Вильнер записывал имена на листочке. Ну что же, дорогой друг, решено – в пятницу в восемь, разумеется, – подытожил Вильнер и повесил трубку.

«Малышка Сандоваль, да-да, – подумал он, – с ней я никогда не спал». Он открыл деревянный ящичек с картотекой, порылся в карточках и достал одну на букву «С».

«12 декабря 1908 г. Ужин у герцогини де Живерни. Малышка Сандоваль, двадцать лет, только что вышла замуж за Жюля Сандоваля. Хорошенькая, умненькая брюнеточка. Была в платье цвета морской волны и колье из дымчатых топазов. Сказал, чтобы она не надевала серег, потому что уши должны быть голые…»

На карточке значилась еще отметка, сделанная в 1913 году, и другая, более свежими чернилами, датированная 1924 годом. Старый обольститель собрал, таким образом, в деревянном ящичке записи о почти восьмистах женщинах, которые были или не были его любовницами; записи за пятьдесят лет парижской и европейской жизни.

Прежде чем отправиться куда-либо на ужин – всегда подробно справившись о всех участниках, – он залезал в картотеку. В пятницу в восемь, после кофе, он затащит Инесс Сандоваль в уголок и обрушит на поэтессу псевдофантастический поток своих воспоминаний.

«В первый раз мы с вами встретились, – скажет он, – у добрейшей Сесиль де Живерни… Конечно, с тех пор, моя дорогая, прошло ровным счетом двадцать лет. На вас было платье цвета морской волны, блестящее, словно листья водорослей… конечно, я помню! Как же я бы мог забыть… И ваши ушки меня глубоко взволновали. А потом вы были так добры, сняв на мгновение ваши восхитительные драгоценности, чтобы показать мне драгоценности еще более восхитительные…»

Немногие женщины могли устоять, опьяненные такой честью. Для очистки совести Вильнер порылся в карточках на букву «Д». Нашел пометки о многих умерших. Но ничего о Сильвене.

«Вот, вот что значит презирать девушек, не имеющих герцогской короны», – подумал он, разозлившись на самого себя и возвращаясь к столу.

6

Остатки ужина были убраны, столик для бриджа сложен, слуга исчез в глубинах храма. Только шуршание проезжавшей по улице машины время от времени напоминало Сильвене о существовании других людей.

– Ты нужна мне, малышка, – неожиданно патетически объявил Вильнер, взяв ее за руку. – Ты поможешь мне уничтожить самого себя.

Звуки его глухого голоса опутывали пленницу, словно канатами, – то рассказами о том, как он счастлив, то описанием отчаяния, то жалобами на слишком громкую славу, то жалобами на свою гениальность, обрекающую его на вечное одиночество. Он пустил в ход все приманки, дабы создать у себя самого иллюзию, что перед ним нелегкая добыча.

«И потом, им всегда приятно, когда делаешь вид, что изо всех сил стараешься их завоевать», – думал он.

– Но перед смертью, – заключил он несколькими мгновениями позже, – я всех их удивлю. Я опишу Моисея, чего не мог сделать пустобрех Шатобриан. И это станет единственным моим действительно автобиографическим произведением.

Говорить о себе было для него способом обольщения. Притом он не боялся ни впасть в преувеличение, ни выглядеть смешным. Он также не пренебрегал возможностью показать различные грани своего характера и неисчерпаемые ресурсы ума тому, кого он искренне презирал и кто, без сомнения, не способен был оценить и половины его слов. Он рисовал свой образ ради собственного удовольствия, и Сильвена была непременным зрителем тысячного спектакля.

«Еще одна когда-нибудь вспомнит и скажет, что видела Вильнера без маски, способствуя тем самым распространению выдуманной мною легенды».

Сильвена действительно не могла устоять перед магической жизненной силой, исходившей от этого человека, который с приближением ночи казался все громаднее и тяжелее.

Случались мгновения, когда, глядя на Вильнера, уже нельзя было понять, напоминает ли он те доисторические существа, в которых природа пыталась воплотить полулюдей-полузверей, чьи прообразы сохранились в ветхозаветных сказаниях, или же он являет собою некий эксперимент, новый, не завершенный еще вид, стоящий на полпути между человеком и божеством.

Сильвена полностью забыла о надеждах, возлагаемых ею на этот вечер. Она всецело подпала под власть сокрушительной личности Вильнера.

«Он будет делать со мной все, что захочет, – подумала она. – Но способен ли он еще на что-нибудь? Да и хочет ли? А может, все это сплошной блеф?»

Отчасти из любопытства, отчасти из желания прийти в себя она поднялась со словами:

– Поздно уже, мне пора.

Подлинная тоска отразилась на лице Вильнера. Он схватил Сильвену за запястья.

– Нет-нет, ты не можешь уйти прямо сейчас, – заговорил он. – Мы только начали друг друга понимать. Ты ведь тоже несчастлива… я же знаю, я вижу… поверь мне, сейчас, вот сейчас. Нельзя прерывать ритм. – Голос Вильнера зазвучал глуше, в нем появились и требовательные, и молящие нотки. – Со мной ты испытаешь неслыханные вещи, – снова начал он, – в прошлый раз ты была еще слишком юна и не могла осознать, с кем ты занимаешься любовью. Но ты не сможешь сказать, что была счастлива, покуда не узнаешь, что значит моя любовь.

Когда кто-то пересказывал подобные слова Вильнера, все хохотали над ними. Но та, кому все это выплескивалось в лицо, притом глубоко за полночь, не могла совладать с собой – пусть завтра она будет смеяться вместе со всеми, – не могла не испытывать в этот миг надежды или ужаса.

– И я сделаю из тебя великую актрису, – прошептал он.

«Надеюсь, эта дурочка не уйдет не солоно хлебавши, – одновременно думал он. – Слишком я для нее старался, идиот, с ней надо было действовать в открытую».

Он знал, что, если она уйдет, он возненавидит ее, знал, что почувствует себя униженным, смешным после своего бесплатного спектакля, а главное, знал, что половину ночи проведет, щупая пульс, упрекая себя, что слишком много пил, много говорил, слишком был оживлен. Он будет прислушиваться, как бьется в груди сердце, то и дело беспокойно выверять его ритм, на который таинственным образом влияют не подвластные ему нервы, оставляя этот хрупкий орган беззащитным перед любой отравой, любым шоком или просто грузом лет. Какие неведомые силы управляют движением сердечной мышцы? В какой момент угасание этих сил порождает внезапную его остановку?