Исповедь Мотылька (СИ) - Субботина Айя

Я выплескивала все, что было внутри: раздражение, невысказанные чувства, желание вернуться в прошлое и все исправить. И, конечно, Олега. Который продолжал занимать все мои мысли, превращаясь в почти навязчивую идею.

А когда закончила и отошла, что посмотреть, что получилось…

Я поняла, что эта вещь должна принадлежать ему. Даже если он — скорее всего — не поймет ни ее смысла, ни глубины.

Меня немного потряхивает от волнения, когда останавливаюсь перед накрытым измятым полотном мольбертом. Олег стоит у меня за спиной и я, не знаю как, но чувствую его улыбку. Как будто он подбадривает, говорит: «Давай уже, трусиха!»

А вдруг ему не понравится?

Я потихоньку тяну полотно вниз, сантиметр за сантиметром обнажая рисунок.

И вдруг чувствую себя словно обнаженной, потому что в странном нагромождении мазков и хаоса росчерков, как будто весь мой вопль о том, что Олег для меня — не просто друг отца.

Он для меня… особенный. Кто-то, рядом с кем тепло, надежно и… горячо до одури.

Он ведь увидит все это.

Господи, чем только думала!

Бросаюсь к картине, пытаюсь, как маленькая, прикрыть ее спиной, смущенно тарахтя, что это просто ничего не стоящая мазня, и обозвать ее подарком было слишком смело. Олег предпринимает несколько попыток заглянуть мне за плечо, а потом просто берет меня за плечи и потихоньку, осторожно, но настойчиво, отодвигает в сторону.

В тех местах, где на моих плечах только что были его ладони, разливается приятное тепло. Как будто опьянела даже от безалкогольного шампанского.

Олег несколько минут смотрит на картину, не произнося ни слова. Так тяжело даже пытаться угадать, о чем он думает в эту минуту. То и дело одергиваю себя, когда палец тянется ко рту, чтобы, как в детстве, успокоительно погрызть ноготь.

— Я не очень силен в высоком искусстве, Ви, — слышу его задумчивый голос, и прикрываю глаза, стараясь даже за то короткое время, что осталось, подготовиться к сокрушительному удару правды. Сейчас скажет, что это просто возня и она его совершенно не впечатлила. У него же есть возможность смотреть на полота лучших художников мира, что ему какая-то сопливая художница без опыта и с весьма, как выражался один из моих преподавателей, посредственными способностями. — Но это выглядит… глубоким.

Так и не решившись открыть глаза, все-таки сую палец в рот.

«Выглядит глубоким», — повторяю про себя, как слова личного проклятия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Было бы странно, если бы человек, который с детства привык оберегать меня и защищать ото всех, сказал что-то более сокрушительное. Пожалуй, он единственный, кто деликатнее остальных нашел подходящее слово для моих попыток прикидываться художником.

— Ви, хватит жмуриться. — Его голос как будто становится ближе и аромат чистой, до хруста выглаженной рубашки, снова приятно щекочет мне ноздри. — Сколько лет прошло, а маленькая принцесса все так же лезет с головой под одеяло, когда ей страшно.

Я не понимаю, что со мной происходит и как это вообще возможно, но меня словно разрывает надвое, на две одинаковые части, одна из которых наполняется странной теплой нежностью, а другая шипит и плюется ядом злости.

Я снова «маленькая принцесса»!

Вот у него перед носом вся моя обнаженная душа, все чувства и мольбы перестать быть просто_Олегом, и понять, наконец, что он для меня — не друг моего отца и тем более не мой.

Что он для меня мужчина, которого…

Пока мои голова, как воздушный шар, наполняется разрушительными мыслями, тело живет собственной жизнью. И понимаю я это не потому что посреди ночи брожу, как лунатик, по собственной квартире, а после глухого вздоха совсем рядом, возле моих губ.

Открываю глаза.

Медленно, как будто трезвея, осознаю, что стою на цыпочках, и мои руки отчаянно, с режущим нервы треском царапают ткань рубашки у Олега на плечах. Что я прижата к нему слишком тесно, между нашими телами нет ни единого просвета, и если вдруг в комнату ворвется хотя бы случайный сквозняк и расшатает мою последнюю попытку сохранить достоинство, я просто поцелую этого упрямого мужчину.

И будь что будет.

— Ви… — Олег притрагивается к моему лицу сразу двумя ладонями. Они у него крупные и немного шершавые, и часть меня остро хочет почувствовать его грубые прикосновения везде, быть помеченной его ладонями, словно дорогая ваза, которую разрешено трогать лишь владельцу. — Ви, послушай…

Мотаю головой. Упрямо и категорично, даже если это снова не я, а та маленькая девчонка, которую он, что бы я ни делала, продолжает во мне видеть.

— Ви, я на двадцать лет старше тебя, — говорит с какой-то то ли печалью, то ли тоской.

— На девятнадцать, — поправляю его. И, наконец, набравшись сил, открываю глаза. — Это не имеет значения, Олег. Ты мне… нравишься.

До чего же по-детски звучит это мое «нравишься».

Хочется извернуться и стукнуть себя под зад.

Неудивительно, что он не воспринимает меня как женщину, если я по-прежнему веду себя как ребенок.

Нужно было просто поцеловать его. Раздеться. Обнять ногами. Не дать ни единого шанса снова играть в заботливого взрослого «друга».

Я почти готова сдаться. Ногти в последний раз скребут его плечи через тонкую ткань рубашки. Хватаюсь за эту «соломинку», все еще на что-то надеясь. Он ведь может просто не хотеть видеть во мне женщину. Не потому, что есть эти двадцать лет, а просто потому что я не интересна ему в том самой смысле.

Конечно, кому нужна девчонка в старой рубашке, когда есть роскошная Ирина Крымова.

— Ви, двадцать лет имеют значение, — уже тише, продолжает Олег. — Даже если бы мне очень хотелось… чтобы…

Мне кажется, или я чувствую его ладони у себя на талии?

Он притягивает меня к себе? Это не сон?

Звонок телефона падает в мою вселенную, словно злобный разрушительный метеорит.

Олег отступает, кашляет в кулак, смотрит на экран и, быстро извинившись за то, что сейчас ему нужно быть в другом месте, уходит.

Хоть это больше похоже на бегство от одной слишком настырной малолетки.

Жаль, что мне некуда сбежать от мыслей о нем, и единственное, что остается — достать большую банку краски, распечатать новую кисть для грунтовки холста…

И превратить «подарок» в плохую копию Квадрата Малевича.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

‌‌‍Глава двадцатая: Олег

Сколько дней прошлого с того вечера, когда я, как пацан, сбежал от Пуговицы?

Закрываю глаза, пытаясь подсчитать в уме, но это, кажется, уже больше недели.

Пару раз я пытался набрать ее номер, но все время останавливал сам себя. Потому что понятия не имел, как и о чем завести разговор.

Потому что как бы я ни пытался, собственные слова продолжали преследовать меня изо дня в день, словно злобный призрак: двадцать лет — это слишком много, чтобы пытаться стать… любовниками?

Парой мы, наверное, никогда бы и не были, даже если предположить, что в моей голове все же что-то переклинит, и я поддамся на ее настойчивые попытки затащить меня в постель.

Ну, Олег, ну не баран ли ты?

Я киваю официанту, который спрашивает, не принести ли мне еще кофе.

Сегодня пятница, конец рабочей недели для всех, а для меня — начало новой двухдневки, которую придется провести в отбывании долгов обществу и статусу. Еще один благотворительный вечер, интервью для бизнес-издания, ужин с потенциальным деловым партнером.

А сегодня встреча с Ириной.

Та самая встреча, которую мы начнем в дорогом кафе и закончим у нее — или у меня в этот раз — в постели.

Ира позвонила утром, еще не было и восьми, и я как раз делала кардио на дорожке. Извинилась, что вспылила, сказала, что для нее все это очень важно и несмотря ни на что, даже если я откажусь поддерживать ее в этот раз, она все равно попробует. Потому что шанс, даже маленький, это лучше, чем пожизненное сожаление о том, что не воспользовалась возможностью. Я согласился и, хоть вся эта идея до сих пор не приводит меня в восторг и вряд ли хоть что-то изменится, согласился быть с ней рядом.