В слепой темноте (СИ) - Янг Энни

— Деда, у нас с ней нормальные отношения, — терпеливо возражаю я.

— А вот твоя мать так не считает, — строго продолжает он.

Что-то его тон мне совершенно не нравится. Раньше дед не позволял себе быть столь суровым по отношению ко мне.

— Повторюсь, у нас нормальные отношения, — раздражаюсь я.

— Настолько, что ты со скандалом выгнала ее жениха? — Дед многозначительно приподнимает бровь.

— Ну да, тогда я слегка погорячилась, он взбесил меня со своей приторной жалостью. Но потом же я попросила прощения. А мама… она просто задолбала меня со своими психомонстрами! — Мой гнев начинает яростно набирать обороты, и я вскакиваю, активно жестикулируя. — Какое право они имеют лезть мне в голову?! А еще эта женщина друзей всех в мой дом созвала! Макс, который поначалу упорно в парни мне набивался! Потом Лера, которой, между прочим, самой бы помощь не помешала! Теперь мама еще за моей спиной с моим бывшим парнем что-то замышляет! Как же меня все достали! Как же мне хочется взять и спрятаться от вас всех! Или заснуть и больше никогда не просыпаться! — Я окончательно взрываюсь, стискиваю в ярости зубы.

— Успокойся! — Дед в первый раз за всю мою жизнь повышает на меня голос. Он так резко хватает меня за плечи и трясет, что меня от неожиданности отпускает и я устало опускаю напряженные было плечи, руки безвольно повисают вдоль тела. — Успокойся, слышишь? — добавляет мягче, нежно прижимает к себе, гладит по голове. — Всё хорошо. Прости, прости старика… Если б я только знал, насколько всё серьезно… — бормочет тихо, затем сокрушенно вздыхает.

— Да не нужна мне помощь! — из последних сил шепотом кричу я, замерев в его руках. — Мне нужно, чтобы вы все оставили меня в покое! Мне трудно каждый день переносить присутствие такого огромного числа людей! Вы так давите все на меня! Давите и давите! Это невыносимо!

— Что у вас случилось? — встревоженный голос мамы застает нас, стоящих в обнимку посреди гостиной. Я не в силах повернуть к ней голову. Я так ужасно устала, никого не хочу видеть — молча стою, уткнувшаяся в клетчатую рубашку деда; твердая пуговица врезалась в кончик моего носа, но я не обращаю на это внимания, просто сосредотачиваюсь на правильном, размеренном дыхании. Вдох, выдох, вдох, выдох.

— Света, пожалуйста, выйди, — голос деда слышен словно через вату. Голова в тумане, мысли закончились — пустота.

— Нет, что с ней? — Глухой звук маминых туфель. Ее рука на моих волосах.

— Нервный срыв, — тихие объяснения деда.

— Опять? — в голосе тревога.

— Такое уже бывало?

— Да, и не раз. А на днях она вообще потеряла сознание. Так, давай уложим ее в постель. Донесешь?

— Своя ноша не тянет.

Чувствую, как меня берут на руки.

А что было дальше — не имею понятия: я быстро заснула.

Просыпаюсь часа в четыре после полудня, оттого что нестерпимо хочется в туалет. Глядя на свое бледное отражение в ванной, я изумленно осматриваю себя и, поймав одну прядь волос, вытягиваю ее от себя как струну. Кошмар. Баба Яга лучше выглядит, и это несмотря на ее возраст. Умывшись и вернувшись в спальню, сажусь вновь перед зеркалом, начинаю осторожно распутывать пряди сначала расческой, потом от безысходности пальцами. Бесит! Всё бесит! А как славно день начинался!

— Алекс! Что ты делаешь? — испуганно подбегает ко мне мать, появившаяся в моих дверях, наскоро ловит мои руки и не позволяет выдирать эти дурацкие, кошмарные волосы. — Дорогая, ну что же ты делаешь?

— Они запутались, мам, — сухо поясняю я.

— И всего-то? Позволь мне расчесать их, — с мягкой улыбкой просит мама.

— Хорошо, — безразлично пожимаю плечами, освобождая пальцы от плена волос и опуская руки.

И мама, встав позади меня, начинает аккуратно, не спеша проводить расческой по моим волосам.

— Помнишь, когда ты была маленькая, я всегда расчесывала тебе волосы? — Мамино отражение в зеркале улыбается.

— Они были слишком длинными, намного длиннее, чем сейчас. Я просто не могла справиться с ними в одиночку.

— А помнишь, как тебя называли Рапунцель?

— Боевая Рапунцель, — поправляю я ее.

— Да-да, точно, — посмеивается мама. — Ты у меня всех мальчишек избивала в садике. А потом еще и в начальных классах. Меня постоянно вызывал твой классный руководитель.

— Они это заслужили. Нечего было обижать девочек, — отрешенно говорю я, изучая себя в зеркале. Потом подумав, поднимаю на нее серьезный взгляд. — Слушай, мам, я не хочу с тобой ссориться. А еще не хочу, чтоб ты продолжала строить воздушные замки касательно меня. Мам, я другая, и как прежде в моей жизни уже ничего не будет. Если ты наконец примешь это, то будет очень хорошо. Быть может, наши отношения станут лучше.

— Милая, я тоже очень хочу, чтобы наши отношения наладились, и мы стали близки как прежде. Помнишь, мы постоянно всем делились друг с другом, м? Почему мы не можем возобновить наши веселые посиделки вдвоем? Обсуждать насущные проблемы? Говорить о чувствах? О мальчиках?

— Потому что я не хочу, — вскакиваю я с пуфа. Ну почему она никак меня не услышит? — Не хочу ничем делиться, как ты это не понимаешь? Вся та жизнь, она в прошлом. Нет той счастливой и общительной Алекс, неужели ты не видишь? И поверь, это нормально, люди меняются, это неизбежно. И у меня, мам, нет проблем. Ни насущных, ни прошлых, ни будущих.

— Мне нужна моя дочь, — поникшим голосом говорит мама, нервно зажав в ладони мою расческу. А на зеленые глаза наворачиваются слезы.

— Я устала притворяться, — тихо признаюсь я, спустя две секунды, за которые я успела прокрутить в памяти свой прежний образ жизни. Не знаю, правда ли это, и если честно, разбираться нет уже сил. В моей голове все так запуталось.

— Притворяться? О чем ты?

— Я устала притворяться красивой, умной, общительной, энергичной, вечно улыбчивой, пытаться быть идеальной и успешной. Я устала от всего этого, понимаешь? Устала.

— Ты же всегда была жизнерадостной девочкой, — с горечью.

— Я была такой. В прошлом году. Больше не хочу.

— Нет, ты была такой до аварии, — уверяет она. — А после комы стала такой… такой замкнутой, закрытой. Это всё из-за травмы головы. Я хочу, чтоб ты это осознала, и помогла мне, пошла мне навстречу. Мы бы могли решить эту проблему вместе. — Мама всхлипывает.

Я качаю головой:

— Нет, мам. Я и до аварии была такой. Ты не видела, и потому не знаешь.

Не совсем, конечно, такой, но всё к этому шло. Я мечтала стать той, кем являюсь сейчас. Стать равнодушной к боли. И я наконец стала такой. Пусть вместе с равнодушием ко мне пожаловали десятки других отклонений от нормы, но я не жалуюсь, меня всё устраивает. А еще, если спросить меня сейчас, что в конце концов стало причиной появления новой версии Алекс, то я отвечу, что самую главную роль во всём этом сыграла моя неправильная любовь к неправильному человеку. Да, неправильная любовь обернулась для меня кошмаром. Но, к счастью, я выбралась из этой тьмы, погрузившись в блаженную пустоту, такую легкую и безмятежную — я освободилась. И пусть на пути к свободе, я растеряла важную часть себя, зато теперь я знаю наверняка, что чувства мне не грозят больше никогда, ни при каких обстоятельствах.

— Почему? — сквозь непроизвольно льющиеся слезы роняет мама, глаза ее рассеянно бегают в попытке что-либо понять.

— Я устала разбиваться на осколки. Вот и всё. Вот так всё просто, мам. — Равнодушно взглянув той в глаза, я выхожу из комнаты. Мне нужно побыть одной, поэтому отправляюсь в сад. Подышать одиночеством, а заодно и цветами.

Сидя с закрытыми глазами в беседке и слушая, как мелодично звучит фонтан неподалеку, я расслабляюсь.

Когда я выходила из дома, деда я не заметила. Наверное, в кабинете своем сидит и удовлетворяет потребности души: каллиграфией занимается. Далекие воспоминания, о которых я давно забыла и которые сейчас возникают передо мной яркими картинками, заставляют меня улыбнуться. Сколько я не пыталась обучаться этой каллиграфии, у меня ничего не получалось. Мне всё время не хватало усидчивости и терпения, свойственных деду. Он бывало отшучивался, мол "твои буквы постоянно норовят убежать" или "ты пишешь, как настоящий доктор". Дед никогда прямо не говорил мне, что у меня что-то не получается, не ругал, не называл неспособной, всегда всему находил оправдания, обвинял кого угодно, но не меня, свою любимую, обожаемую внучку. Он единственный, кто любил меня всегда безусловной любовью. Мне не было необходимости что-то ему доказывать, добиваться его одобрения, его любви. Он был всегда рядом, несмотря ни на что. Любил меня плохую, хорошую — любую — за просто так.