Заметки о Гитлере - Себастьян Хаффнер

Гитлер мог сколь угодно говорить, что евреи не являются религиозной общностью — каждый может видеть, что дело обстоит как раз наоборот. Еврейская религия заметно, как огромный утес, стоит перед глазами мира: первая и все–таки самая чистая монотеистическая религия, единственная, которая отважилась допустить неслыханную идею одного, не имеющего имени, образа, непостижимого и неисповедимого бога в концентрированном и жестком виде и придерживалась её. И пожалуй единственная религия, бывшая в состоянии своих верующих удержать вместе как религиозное сообщество сквозь девятнадцать столетий рассеивания и периодических преследований. Гитлер не видел этого, вероятно совершенно искренне не видел. Потому что он был, несмотря на его привычное риторическое обращение к «провидению» и к «всемогущему», не только сам по себе нерелигиозным, но и у него также не было никакого органа чувств для понимания того, что может означать религия для других людей. Он это отчетливо показал своим обращением с христианской церковью.

Зато совершенно очевидно, что евреи не являются расой, даже в том случае, когда определение «раса» хотят применить по отношению к различным племенам и разновидностям белой расы. Сегодняшний Израиль, например, это ярко выраженное многорасовое государство, в чем каждый приезжающий туда может убедиться своими глазами; и известно также, почему это так: иудейство всегда было миссионерской, вербующей себе приверженцев религией. Представители всех представленных в римской империи народов, племен и разновидностей белой расы во время поздней римской империи стали иудеями, даже если и не в таком количестве, как тогдашние христиане; однако иудаизм и христианство на продолжении столетий состояли в миссионерской конкуренции. Существует даже некоторое количество иудеев, пусть даже небольшое, которые принадлежат к черной или желтой расе. И Артур Кёстлер недавно достаточно достоверно обосновал, что как раз в наибольшей степени подвергавшиеся гонениям Гитлера восточные иудеи в своей большой массе вероятно вовсе не были семитами, а были они потомками хазаров, жившего в древности между Волгой и Кавказом тюркского народа, который в средние века принял иудейскую религию и позже переселился на запад и северо–запад. (В этом отношении даже слово «антисемитизм» неточно, но мы его используем, поскольку оно вошло в обычай употребления).

Можно ли называть евреев народом, нацией? Это следует обсудить. Совершенно без сомнения у них нет даже того признака, по которому надежнее всего различают народы: общего языка. Английские евреи говорят по–английски, французские — по–французски, немецкие — по–немецки и т. д. И правильно также то, что многие — пожалуй, большинство — из евреев со времен установления их гражданского равноправия стали хорошими патриотами своей теперешней родины, а иногда, как раз в Германии, и суперпатриотами. Тем не менее нельзя не видеть определенного чувства еврейской сплоченности и солидарности поверх государственных границ, еврейского ощущения народа и национальности, которое сегодня особенно выражено как всеобщая солидарность евреев с Израилем, и его впрочем также нетрудно объяснить: часто религия служит народам, у которых долгое время не было собственного государства, в качестве средства национального объединения. Подобным образом католицизм поляков и ирландцев кроме религиозной содержит также явно выраженную национальную составляющую. В случае евреев, которые жили без собственного государства гораздо дольше, чем поляки и ирландцы, эта связывающая нацию, создающая народ сила религии возможно стала еще сильнее. Частое преследование довершило дело сплочения евреев. И что–то из этой связывающей силы религии (и преследований) действует, пожалуй, и в настоящее время среди тех, кто отошел от религии. Это можно наблюдать и у людей, принадлежащих к другой религии. Бывший протестант и бывший католик в своем образе мыслей едва ли меньше различаются, чем протестант и католик. Их духовный облик часто остается под влиянием религии их отцов и праотцов еще на протяжении жизни многих поколений. В случае же столь сильной религии, как иудейская, это может продолжаться еще дольше, пока её последствия не потеряются во времени.

Но всё это не является причиной для того, чтобы быть антисемитом, не говоря уже о том, чтобы преследовать евреев с кровопролитной ненавистью и жаждой уничтожения, которые Гитлер проявил по отношению к ним с самого начала. Эту специфическую ненависть Гитлера к евреям можно констатировать лишь как клинический феномен, потому что то, чем Гитлер пытался явно задним числом обосновать это — то есть еврейский всемирный заговор для уничтожения всех «арийцев» — явно является не просто заблуждением, но параноидальным сумасшествием. Или даже не сумасшествием, а полным фантазий рационализированием предвзятого умысла на убийство. В любом случае, ни с какой стороны оно не соответствует действительности. У «мирового еврейства» не только не было зловещих целей, которые приписывал ему Гитлер — у него вообще не было никаких общих целей. Наоборот, как раз во времена Гитлера оно было настолько разобщенным и в своих стремлениях настолько раздробленным, как никогда прежде в своей трехтысячелетней истории: между традиционной религиозностью и современной светскостью, между ассимиляцией и сионизмом, между национализмом и интернационализмом — не говоря уже о том, что все великие разделения и расколы мира также прошли посреди еврейства, которое со времени уравнивания в гражданских правах евреев интегрировано в мир совершенно иначе, чем прежде. Большей частью при этом в последние сто или пятьдесят лет оно даже посредством ассимиляции, перехода в другую веру и браков совершенно сознательно отказалось от своей идентичности и полностью растворилось в своих странах, ставших родиной. И нигде это не происходило с такой убедительностью, даже страстностью, как именно в Германии. Но естественно против этого у многих евреев было ожесточенное сопротивление. Если кратко, евреи, которых Гитлер рассматривал в качестве могущественных заговорщиков, подобных дьяволу, в действительности как сообщество были в состоянии полного кризиса, были столь ослаблены, как никогда прежде, гораздо более находились в состоянии начинающегося распада, в сравнении с тем ужасным ударом, которому их подвергли. Насколько известно, они шли на бойню как овечки, и мнимый победитель драконов убивал беззащитных.

ОШИБКИ

На пути исследования ошибок, сделанных Гитлером, существует два препятствия. Одно из них подобно тому, с которым мы уже встретились при нашем рассмотрении заблуждений Гитлера. Склонности все, что думал Гитлер, сразу без сомнения объявлять заблуждением только потому, что это именно Гитлер так думал, соответствует тенденция все, что сделал Гитлер, целиком и полностью находить ошибочным только потому, что это сделал Гитлер. Это достаточно понятно; но такая предвзятость естественно не идет на пользу познанию и формированию оценки.

Второе препятствие состоит в преобладающей в настоящее время в исторических исследованиях тенденции — насколько возможно приблизить историографию к точным наукам, то есть отыскивать закономерности, внимание уделять преимущественно социальному и экономическому развитию, где такие закономерности скорее всего предполагаются, соответственно принизить роль собственно политических элементов в истории и в особенности отрицать влияние определяющих политику отдельных личностей — «великих людей». Естественно, что в эту тенденцию Гитлер не вписывается, и тот, кто её придерживается, найдет как раз чрезмерным требованием для серьезного историка — выяснить вопрос, что сделал правильно или неверно этот отдельный человек, который в течение целых пятнадцати лет являлся политически эффективным, и при этом возможно еще и проследить его индивидуальные черты характера, да к тому же когда речь идет о столь непривлекательном персонаже, как Гитлер. Это же все настолько неактуально!

Но можно однако, и наоборот обнаружить, что как раз такой феномен, как Гитлер, показывает, что всё это историческое направление находится на ложном пути — впрочем равно как это показывают и феномены Ленина и Мао, чьё непосредственное воздействие однако ограничивается пределами их собственных стран, в то время как Гитлер толкнул на новое направление целый мир — правда, в другое, чем он намеревался; это делает его случай столь сложным и столь интересным.

Невозможно, чтобы серьёзный историк стал утверждать, что без Гитлера мировая история двадцатого века прошла бы точно так же, как она прошла. Совсем не непременно, что без Гитлера вообще началась бы Вторая мировая война; совершенно определенно, что эта война, если бы она случилась, проходила бы иначе — возможно даже с совсем другими коалициями, фронтами и результатами. Сегодняшний мир, нравится нам это или нет, является произведением Гитлера. Без Гитлера не произошло бы раздела Германии и Европы; без Гитлера не было бы американцев и русских в Берлине; без Гитлера не было бы Израиля; без Гитлера не было бы деколонизации, по меньшей мере столь поспешной, не было бы азиатской, арабской и черно–африканской эмансипации и не было бы снижения роли Европы в мире. А именно, точнее говоря: ничего из этого не было бы без ошибок Гитлера. Потому что ведь всего этого он ни в коем случае не хотел.