Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим - Андрей Матвеев

— Что? — насторожился Каблуков

. — Это все она, — говорит Зюзевякин и наливает себе стакан рома.

— Кто это — она? — встревоженно спрашивает Каблуков.

— Виктория Николаевна, — как–то тихо отвечает ему Зюзевякин, и добавляет: — очень таинственная женщина…

— Мне и самому кажется, что это она, — впадает в истерику Каблуков, — но почему именно я?

— А может, — говорит Зюзевякин, — она тебе мстит?

— За что?

— Не знаю, Джон Иванович, за что–нибудь…

Каблуков молчит, Каблукову нечего ответить, кроме того, что он и видел–то Викторию Николаевну Анциферову всего лишь один раз в своей жизни, да и то удрал, как то помнится, наверное, и Филу Леонидовичу.

— Вот поэтому–то и мстит, — уверенно заявляет Ф. З, — зачем удрал тогда, а?

Каблукову опять нечего ответить, Каблуков понимает, что попал в жуткий переплет и помочь ему не может никто.

— Слушай, Джон Иванович, — спрашивает его Ф. З, — а может, тебе другим способом себя поправить?

— Каким это? — моментально переспрашивает ДК.

Зюзевякин начинает рассказывать Каблукову о том, что именно сейчас, вот как раз в эти дни, он, то есть Ф. Л. Зюзевякин, начинает раскручивать новое дело, сулящее немалую прибыль, проще же говоря, открывает по всей стране сеть «секс–шопов», и кажется ему, что если бы Джон Иванович стал распорядителем (какая благородная формулировочка) в одном из них, то это помогло бы его скорейшему исцелению.

— Не думаю, — сразу мрачнеет Д. К., — ты же сам видел, как мне только что помогали, ну и…

— Ну и что, — радостно восклицает Зюзевякин, — здесь не помогли, а там помогут, соглашайся!

— Нет, — говорит Каблуков, — спасибо тебе, Фил, только не поможет мне это.

— Смотри, — расстроенно обращается к другу Ф.3., — я ведь от чистого сердца.

— Понимаю, — так же расстроенно отвечает Д. К., — но…

— А что делать–то будешь? — перебивает его Фил Леонидович.

— Надо Викторию искать, — решительно заявляет Д. К, — вот уж я ей покажу!

Зюзевякин долго смотрит на друга и потом, как бы желая открыть величайшую тайну, спокойно и печально говорит ему о том, что найти сейчас Викторию Николаевну Анциферову нет никакой возможности, ибо вскоре после бегства Джона Ивановича Каблукова сия прелестная женщина попросту растворилась в воздухе, обронив, впрочем, перед этим несколько загадочных фраз насчет того, что, мол, она, то есть В. Н. Ациферова, его, то есть Д. И. Каблукова, околдовала и тому от нее никуда не уйти…

— Так и сказала? — испуганно спрашивает ощутивший тоскливое посасывание и покалывание где–то в брюхе Д. К.

— Так и сказала, — твердо и не совсем искренне отвечает Фил Леонидович, опуская весь конец собственного разговора с Викторией Николаевной (смотри седьмую главу), который мог выставить его перед Д. К. в не очень–то выгодном свете.

— И где же она сейчас? — все так же испуганно продолжает Д. К.

— Этого я не знаю, — устало завершает разговор Фил Леонидович, давая понять Каблукову, что миллионерское время стоит не дешево и даже друзья должны знать меру.

— Хорошо, Фил, — говорит расстроенный и почти убитый Каблуков, — но я все равно буду ее искать…

У Зюзевякина на глазах появляются слезы, ему жаль своего наперсника и конфидента, он привязан к Каблукову, более того — где–то в глубине своей души он относится к нему как к младшему брату, а может, даже и сыну, ведь лишь непутевой дочерью Лизаветой наградил его, Зюзевякина, Господь, а как было бы хорошо, частенько думает Зюзевякин, если бы Джон Иванович покончил со своей беспутной магической и мистической жизнью, вошел к нему в долю, да, думает Зюзевякин, как это было бы хорошо, тогда и помирать было бы не так страшно, не то, что сейчас, когда некому все оставить, думает Зюзевякин, и перед его глазами мысленно проносятся все эти фабрики и заводы, биржи и магазины, все, что делает его империю могущественной, а его самого — одним из самых богатых людей, по крайней мере, других столь же богатых он лично пока не встречал.

— Прости, Джон Иванович, — впадает в какой–то пароксизм лиризма Ф.3. — прости меня, что ничем я не смог тебе помочь, но только не отчаивайся, вспомни, как мы ходили с тобой на моей красавице яхте и ты рассказывал нам историю своего рода, как ты ежедневно удовлетворял безумные страсти моей беспутной дочери, вспомни, Каблуков, — гремел голос Фила Леонидовича Зюзевякина, и поймешь тогда, что не все еще потеряно, своего прапрапра (и сколько там еще «пра»?) дедушку вспомни, наконец, а, Каблуков?

Каблуков улыбается чему–то своему, хотя — надо отдать должное Зюзевякину — рад, что тот вновь вывел его на размышления о собственном предке, история которого все еще интригует умы его — как тогда казалось — случайных попутчиков по увлекательнейшему путешествию на яхте «Лизавета». Гибралтарский пролив остался позади, маленькую скорлупку крейсерской яхты швыряют холмы атлантических волн, свежий ветер несет в лицо соленые брызги, ах, молодость, где твоя сладость?

— Ну что, Каблуков, — обращается к Д. К. хозяин яхты утром, когда все они вновь собираются на палубе, — ты, кажется, решил нас уморить своей историей, когда мы до этого твоего прапрапра доберемся, наконец?

Каблуков жмурится, Гибралтарский пролив, оставшийся, как уже сказано, позади, навевает на душу неясную, томящую, грустную ноту, Лизавета привычно усаживается рядом, бесстыже оголяя свои, пока еще задорно торчащие в разные стороны грудки, Каблукову нравится смотреть на ее острые коричневые соски, как нравится ему обычно мучительно долго ласкать своим ртом терпкое Лизаветино межножье, ну, не томи, Джон Иванович, — обращается к нему Зюзевякин, — а то так до Америки доплывем, а про твоего этого самого так ничего и не узнаем, узнаете, узнаете, скороговоркой подхватывает зюзевякинскую реплику Каблуков и предлагает присутствующим в очередной раз набраться внимания.

— …но продолжим, — говорит Д. К., уютно расположившись рядом с Лизаветой, — как уже было сказано, Овидий Борисович Каблуков родился в полшестого утра, в Петров день, то есть двенадцатого июня одна тысяча семьсот–какого–то года…

Да, — вдруг впадая в прострацию замечает Зюзевякин, — давно это было. —

Глава двенадцатая,

в которой, наконец–то, рассказывается про прапрапра (и сколько там «пра» еще?) дедушку Джона Ивановича, на чем, собственно, и заканчивается первая часть рукописи Д. К.

Но несмотря на то, что это действительно было очень давно, Д. К. рассказывает обо всем так, будто родился Овидий Каблуков вчера, а то и сегодня.

Лишь только повивальная бабка приняла младенца и обернула его пеленкой с вышитым вензелем «БАК», что значило Борис и Анфиса Каблуковы, как хозяин дома влетел в опочивальню жены и бросил ей, настрадавшейся, намученной, измученной, если это словцо нравится больше, только три буквы: «к», «т» и «о», что в соединении значило «кто?».

— Успокойся, — прошептала ему обложенная подушками бледнолицая, без кровинушки, Анфиса, — наконец–то сын. — Каблуков IX молча разворачивается и покидает женину спальню, и сразу же на дворе начинается фузейная канонада с фейерверком: плевать, что еще совсем раннее утро, слишком долго ждал Борис Порфирич этого часа, чтобы не отметить его так, как то неоднократно виделось ему в мечтах и фантазиях: с канонадой, с фейерверком, с шампанским и пляшущими дворовыми девками, гуляй, Каблуково, наследник родился!

Наследник действительно родился и, более того, начал расти, как водится, не по дням, а по часам, то есть как и положено нормальному младенцу мужеского полу. Тут надо уточнить еще одну вещь: к моменту появления на свет Каблукова Х (а именно десятым потомком давно уже истлевшего графа Арнольдо Таконекого был маленький Овидий) императрица Елизавета (Елисавета) Петровна, столь покровительствовавшая в свое время Борису и Анфисе, успела отойти в мир иной, а на престоле Российском восседала блистательная императрица Екатерина, буквально несколько недель тому назад скинувшая с него своего мужа, бедолагу Петра III, что, впрочем, волновало родителей Овидия гораздо меньше, чем его (то есть младенца) драгоценное здоровье, но рассказывать почему–то об этом в таких подробностях мне становится неинтересно, заявляет всей честной компании Каблуков последний, и сразу же переходит к отрочеству своего прапрапра (и сколько там «пра» еще?) дедушки. К четырнадцати годам юный Каблуков стал красивым статным молодцом, из подмосковного имения семейство вот уже два года как переехало в петербургский дворец Каблуковых, строительство которого отец Овидия начал сразу же после рождения сына, а в пятнадцать лет, только что похоронив мать, Овидий Каблуков предстал пред светлыми очами императрицы Екатерины. Конечно, зная характер императрицы и родовую судьбу Каблуковых, следовало ожидать лишь одного: чтобы юный Овидий побывал в постели Екатерины Великой, но — по всей видимости — достаточно младой возраст да наличие Потемкина поблизости уберегло и Екатерину, и Овидия от этого эксперимента. Но не уберегло от всего остального, ибо именно при дворе императрицы Овидий и встретил то воздушное создание, что переломило впоследствии всю его судьбу и привело каблуковскую линию жизни к такому странному завершению… Впрочем, об этом позже, а пока молодой (пятнадцать лет — что это юность? молодость? вопрошает воодушевленный Джон Иванович у своих компаньонов по путешествию на яхте «Лизавета», компаньоны молчат, компаньоны пребывают в полном и восторженном внимании, так что продолжим, говорит Джон Иванович, опустив «но» с уже успевшим надоесть отточием, ответ же на вопрос, чем является пятнадцать лет — юностью или молодостью — так и повисает в воздухе) Каблуков входит в залитую светом залу царского дворца. Каблуков старший в это время целует ручки одной из фрейлин императрицы, императрица о чем–то говорит с французским посланником, Потемкин смотрит на Екатерину, Алексей Орлов смотрит на Потемкина и думает о своем брате, отсутствующем Григории Орлове, а Каблуков младший, то есть юный Овидий Борисович Каблуков застывает в оцепенении, ибо видит перед собой лишь столь же, как и он сам, юное создание, прелестную девочку лет четырнадцати–пятнадцати, черненькую, шаловливую, с блестящими от лукавства глазами.