Всякий капитан - примадонна - Дмитрий Липскеров

Game over!

Он уже не мог видеть, как мать утащила детей из палаты, не мог услышать плач Птичика и Веркину про бейби-бона констатацию не мог засвидетельствовать. Ему было все равно, что его тело равнодушные санитары стащили, как пустой мешок, в морг и оставили свисать тощими руками с каталки без холодильника на целых два дня. Ничто не искажает человеческую плоть так, как быстротечный рак. Подумаешь, холодильник.

Нестор также не мог осознать своих похорон, на которых собралось достаточно большое количество известных людей. Заказчики его архитектуры, однокурсники, чиновники московские говорили много дежурных слов, боясь заглядывать на ужас, лежащий в гробу. После Дома архитекторов людишек осталось немного, лишь самые близкие да любопытные до погребений.

Нестор уже не мог дать сил кинувшемуся на его продавленную грудь сыну, не мог отыскать за надгробиями заплаканные личики бывших любовниц, порадоваться, что они вообще пришли прощаться с ним. Также он не ощутил обильно капнувший воск на веко его левого глаза со свечи батюшки. Как, впрочем, не осознал соседства по могильной яме с народным артистом России…

Кто знает, может быть, поздний вечерний приход Алины на свежую могилу что-то изменил в пространстве, сместил какие-то мгновения вечности. Может быть, два алых тюльпана, утонувших в обилии цветов, изменили краски мироздания. И слеза, растворившаяся в могильном песке, может быть, станется океаном безбрежным…

Все может быть…

Глава 8.

Он чувствовал себя копьем, летящим в ее сердце! И он чувствовал себя ею, видящей, как копье летит ей прямо в сердце!.. Прошло двести пятьдесят миллионов лет…

Глава 9.

Он пришел к ней в пятую годовщину смерти отца. С трудом отыскал дом, поднялся на пятый этаж пешком, какое-то время стоял возле двери, прислушиваясь.

Было еще очень рано. Будний день. На лестничной клетке пахнет завтраками. За окном осенний дождь моросит. Как пять лет назад.

Он нажал на кнопку звонка коротко, но тот послал в квартиру протяжную трель.

Анцифер сосредоточился и ждал возле двери, словно зверь свою жертву.

Она открыла дверь широко, не боясь незнакомцев. В коротеньком халатике, запахнувшись в шелк, она смотрела океанами глаз своих на неизвестного гостя.

Анцифер понял, что поднял ее с постели, вырвал из сна.

– Здравствуй, – сказал.

– Здравствуй. – Она не узнавала в этом молодом парне под два метра никого из своих знакомых, а потому глядела вверх вопрошающе.

Анцифер не спешил представляться, с удовольствием разглядывал ее, угадывая под шелковым халатиком небольшую грудь. Еще он чувствовал ее запах, ощущал его не как человек, а зверем определял. Очень тонко классифицировал. Запах подмышек, рук, увлажненных перед сном кремом, запах живота… Она пахла тем запахом, который сводит зверя с ума.

– Вы что-то принесли? – поинтересовалась она, приняв молодого человека за курьера.

Какое-то время он не отвечал, а когда она слегка занервничала, сказал:

– Я Анцифер, Алина. Помнишь?

Она вздрогнула от редкого имени, совсем занервничала, вглядываясь в его глаза, а потом повела головой, заставив волосы переплыть с одного плеча на другое. Она почти узнала его.

– Птичик?

– Да, Алина. Это я, здравствуй.

– Боже мой! – Она оцепенела от нахлынувшего прошлого, так и стояла почти раздетой на холодной лестничной клетке.

– Простынешь, – предупредил он. – Ты не одна?

– Да-да, конечно, проходи!.. Я одна.

Пока она была в ванной, он сидел на корточках возле ее разобранной кровати и нюхал постельное белье, зарываясь в него носом, трогая еще теплые простыни длинными пальцами больших рук.

Его нос с неудовольствием обнаружил остатки мужского запаха, резанувшего по рецепторам кислотными молекулами.

Анцифер пересел на стул и оглядел маленькую квартирку – со старым ремонтом, с глупой тряпичной люстрой, свисающей с потолка слишком низко, – она ему не понравилась. Но юноше было плевать на жилье, сейчас он жадно вслушивался в доносящийся из ванной комнаты шум душа. Он ждал…

Она вышла, вся свежая, как весеннее утро. Расчесанные снежные волосы пахли яблоками, как много лет назад, когда она целовала его в макушку перед сном. В тонких спортивных штанах, в белой маечке, с чуть заметными сосками под хлопковой тканью, она выглядела совсем юной, как и в прошлой жизни.

– Ну, здравствуй, Птичик! – Она улыбнулась. – Ты так вырос, тебя совсем не узнать! Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?

– Пятнадцать с половиной, – уточнил он. – Меня так давно никто не называл, Птичиком!..

– Если не нравится, я не буду.

– Ты можешь называть меня как хочешь.

– Спасибо. Будешь завтракать? Кофе, чай?

– Я ел. Кофе заставляет мое сердце стучать быстрее… Чай я не люблю.

– Ладно… Мне надо съесть что-то. Я много пью кофе. Мое сердце стучит медленно.

Он смотрел, как она ест, вдыхал запах кофе.

– Ты помнишь, какой сегодня день? – спросил.

– Нет, – ответила она, не опуская глаз.

– Пять лет назад умер Нестор, мой отец, твой любовник.

– Я не запоминаю дат! – ответила жестко, будто хлестнула плетью.

Она понравилась ему такой.

– Ты живешь в его квартире.

– Это моя квартира, мальчик!

Он улыбнулся.

– Тебя мать прислала, мальчик?

– Я сам пришел. – Он улыбнулся шире, показывая крепкие зубы. – Ты не хочешь вспоминать отца?

– Я помню его. – Она слегка раскраснелась. – Ты пришел рассказать, что он спал с мной?

– Нет. Я просто убедился, что ты помнишь его.

– Мне было девятнадцать, когда мы с ним познакомились. – Она отправила в раковину тарелку с недоеденной яичницей, вызывающе встала перед Анцифером, скрестив на груди руки. – Зачем ты пришел? – стояла, глядя ему в глаза. В них, цвета стали, жестких и цепких, она не могла отыскать того чувствительного мальчика, которым Анцифер был пять лет назад, – со слезой, с надрывом сердца.

Она слишком поздно поняла, что близко к нему подошла.

Молниеносно, молодым зверем, он обхватил большими руками ее узкие бедра и, словно игрушечную, рванул на себя, уткнув лицо ей в живот.

От неожиданности она не смогла даже крикнуть. Лишь рот открыла, чувствуя на своих ягодицах сталь его пальцев.

Он поднял ее и понес из кухни на ковер рядом с кроватью.

Сильные руки с необыкновенной легкостью стащили с нее одежду. Она молча сопротивлялась, корябая его кожу острыми ногтями.

Наконец спазм отпустил ее горло:

– Черт… Что ты делаешь, скотина?!

Несмотря на происходящее, на проникшие в нее пальцы, жадно ищущие что-то внутри ее тела, она не боялась. В ее голове по-прежнему возникал образ десятилетнего Птичика, нервного и нежного.

Он придавил ее к ковру, подмяв всю под себя, как медведь, собирающийся задрать овцу.

– Перестань, скотина! – сопротивлялась Алина.

Она увидела, как ее правая грудь почти целиком пропала у него во рту. Она даже засмеялась, как будто фокус увидела хитрый.

С необыкновенной легкостью он перевернул ее под собой, а потом что-то огромное вошло в нее до ложечки, так что она против воли застонала, и в этот влажный стон он переместил пальцы руки своей, трогая ими ее зубы и горячий язык.

– Что ты делаешь?.. – по инерции продолжала спрашивать она, но это уже не было вопросом, лишь разнообразием стона, отключающего ее мозг…

Она еще успела спросить «почему не в кровати?», но ответа не получила. Ее мыслительные процессы и тело перестали быть подконтрольными. Она почти умерла, отставив вместо себя одну эмоцию. Эта эмоция была столь многогранной, столь объемной, что выпирала в четвертое измерение. Время перестало существовать, мысль погибла, даже вечность сжалась в мгновение.

Она была для него, как для ребенка – первая коробка конфет, которые необходимо попробовать все до единой. Анцифер жадно впитывал в себя все особенности и тайности ее тела. Не осталось ни единой детали, которую он пропустил и не распробовал. Каждую складку распрямил языком и сильно прикусил зубами нежную кожу, так что кровь смешалась со слюной. Сглотнул… А потом и сам потерял время, коротко забыв о своей человеческой жизни, став на несколько мгновений взорвавшейся сверхновой звездой…

Но время всегда возвращается. Оно побежало с той же субъективной скоростью.

В реальном времени она молчала, до края удивленная собой, а он, положив ей на живот свою большую кудрявую голову, спал по-детски, посапывая…

Она вспомнила Нестора, и сердце сжалось в горошину… Алина скатила с живота башку сына своего умершего любовника на ковер, отшатнулась от него в угол, дрожа всем телом, да так и сидела, голая и дрожащая, пока он не проснулся.

Он зевнул, похлопал глазами с длинными ресницами, а потом увидел ее, смотрящую на него дико.