Эмпузион - Ольга Токарчук

- Замечательный рассказ, - сказал Август Август. – И показывает силу здравого рассудка и рынка.

- И, вроде бы как, большая часть беглянок так и не вернулась, - прибавил под конец Фроммер.

Войнич шел тихо, беспокойно поглядывая на Тило, и внимательно слушал Фроммера, правда его постоянно отвлекали звуки, доносящиеся из леса: шелест, далекий птичий крик, скрипение высоких буков. Или же движение какого-то животного, видимое только краем глаза, или же клубки шерсти, вырванные выступающей веткой из какого-то тела. Или же, попросту, громадная панорама гор, которая на мгновение просвечивала сквозь высокие деревья, а потом исчезала, когда сам он спускался ниже, а лес делался гуще.

Мужчины явно почувствовали себя вдохновленными этой историей, которая дала повод для разговора об атавизме. Тяжело дыша и поминутно останавливаясь, они вели дискуссию, даже и не споря друг с другом, а только подбрасывая аргументы в пользу одной и той же стороны. Женщина, по причине того, что она более связана с природой и ее ритмами, представляет собой своего рода атавизм по сравнению с более цивилизованным мужчиной, утверждал Лукас с огромной самоуверенностью, которую еще более подчеркивал, разделяя слово "атавизм" на отдельные слоги. А Опитц добавлял, что, хотя сам он не очень понимает, чем является этот самый "атавизм", но уж наверняка женщина часто бывает общественным паразитом; но соответствующим образом контролируемая, она умеет работать на пользу общества, к примеру, в качестве матери.

- Нравится нам это или не нравится, только лишь материнство оправдывает существование этого доставляющего столько хлопот пола, - резюмировал Опитц, и все поняли, что таким образом он пытается как-то справиться со смертью фрау Опитц, поскольку детей у нее не было.

В конце, как всегда, забаву несколько испортил Тило, который подкинул любопытную гипотезу, вроде бы как из Франции: что "Мона Лиза" изображает не женщину, а женоподобного приятеля Леонардо, поскольку всем известно, что художник предпочитал общаться с мужчинами, а не с женщинами. Этот тезис вызвал переполненную сожалением усмешку Лукаса и немое удовлетворение герра Августа. После чего Лукас, явно уставший, вернулся к головной теме и провозгласил ядовитые критические замечания относительно современного искусства, заканчивая словами:

- Хорошим в искусстве является лишь то, до чего еще не добрались все эти кретины – маньяки локомотива, винта и этого их футуризма.

Слово "футуризм" он произнес с наивысшим презрением.

Теперь, уже ровным шагом, все шли по плоской лесной дороге. Буковый лес по обеим сторонам дороги в эту пору казался сказочным – темно-красные листья бука образовывали над головами путешественников своды цвета бургундского вина. Желтые и апельсиновые пятна берез и кленов усиливали это осеннее веселье красок, тем более что солнечные лучи и синева раннеоктябрьского неба образовывали золотисто-бирюзовый фон для этого спектакля.

- Все это я уже видел весной, - вздохнул Тило. – Тогда мы тоже поднимались сюда.

Вместе с Войничем он очутился в самом конце похода. В нескольких десятках метров перед ними шли Лукас с Августом. Этот второй жестикулировал, так что, скорее всего, они разговаривали по одной из тех тем, относительно которых они никогда не могли прийти к согласию.

- Тогда я был гораздо сильнее и планировал оставаться лишь до лета…

А потом дорога вновь сделалась более крутой, потому разговаривать было трудно. Войнич с восхищением присматривался к подушкам зеленого мха по обеим ее сторонам, к желтым, скользким шапочкам маслят. Он не мог сдержаться и начал собирать их в шапку.

Когда, наконец, они добрались до цели, Мечислав почувствовал себя несколько разочарованным. Он ожидал чего-то более зрелищного, а тут Опитц с гордостью показывал им какие-то заросшие мхом и ягодами дыры в земле. Раймунд расстелил пледы и разлил по жестяным кружкам лимонад, подав к нему маленькие масляные булочки.

- Местные называют эти дыры "устами колдуний", - сказал Опитц, но потом прибавил, смешно щуря глаза, что правильнее следовало бы назвать их задницами колдуний, потому что, когда стоят страшная жара или сильные морозы, из них со свистом исходит воздух.

Засмеялся один только Лукас.

- Наука говорит нечто совершенно отличное, - отозвался Фроммер, который на эту прогулку оделся исключительно элегантно и заменил жесткий белый воротничок шелковым черным фуляром (теперь он выглядел будто сотрудник похоронного бюро). – Разница температур в глубинах земли и на поверхности вызывает образование перемещений воздушных масс, которые, исходя из дыр, шипят и свистят.

Войнич улегся на живот и заглянул вовнутрь, но ничего не услышал, воздух стоял неподвижно: осенний, сырой, наполненный лесными запахами. Он сунул ладонь по мясистому мху настолько глубоко, как только мог, и кончиками пальцев почувствовал сырой холод, как из подвала, куда Юзеф посылал его за картошкой и квашеной капустой. Подобного рода задания выдумывал для него отец, называя "индейскими", и за их выполнение маленький Войнич получал знаки отличия. При спуске в подвал следовало преодолеть неожиданный приступ страха и отвращения, так что даже дрожали пальцы, которыми мальчик зажигал свечу. Сам подвал был в форме буквы L; он ввел поначалу налево, а потом направо. Картошка лежала в самом темном и сыром, отгороженном досками углу, в куче, которая с каждым днем становилась меньше, а весной картофелины выпускали белые, отчаянно ищущие света побеги. Рядом же стояли бочки с капустой и огурцами.

Как-то раз маленький Мечислав увидел там огромную, сидевшую на самой вершине кучи картошки жабу – она сидела неподвижно, всматриваясь в него выпуклыми желтыми глазами. Он с криком вылетел наверх, но отец приказал ему вернуться вниз, несмотря на все просьбы и плач. К счастью, жабы в подвале уже не было. Но потом, всякий раз, он спускался в подвал, она неизменно была в памяти, даже сейчас, когда он о ней думал, она была там и останется уже навсегда. Мысль, что мог бы ее убить, как представлял поначалу, взять с собой из солнечного мира большой камень и бросить его в мягкое жабье тело, доставляла ему странное удовольствие, от которого пульс становился быстрее. Но он боялся, что последствием этого убийства были бы еще страшнее. Раздавленная камнем жаба испортила бы картошку, и вот тогда он о жабе уже никогда не мог бы позабыть. С тех пор, когда Мечислав совал руку в бочку за огурцами, он боялся, что она каким-то чудом туда переместилась и вот сейчас он, не желая того, ее схватит, что она будет там, среди квашеных огурцов, что у нее дар превращения во все сырые и скользкие вещи. Да, то была великая школа отваги, и он по праву получал те знаки отличия. Поэтому теперь вложить руку