Коронованный рыцарь - Николай Гейнце

— Хочу и поступлю, — резко ответил он, еще не успокоенный от раздражения.

— Куда? — властно спросила она.

Он как-то невольно подчинился ее авторитетному тону и покорно отвечал:

— В гвардию… В тот же полк…

— Вот как? Кто же это устроил вам?

Он рассказал о ходатайстве Архарова и о встрече с государем.

— Это хорошо… Значит мне хлопотать не придется…

— Вам… — насмешливым тоном спросил он, думая хоть этим уязвить этого прекрасного «палача», как мысленно называл он Ирену.

— Да мне… — спокойно сказала она.

— Через ваших поклонников… Слуга покорный…

— Вы ревнуете… Это мне почти нравится, — усмехнулась она.

— И не думаю.

— Не лгите… Но успокойтесь… Я хотела просить Шевалье.

— Какую Шевалье?

— Мою приятельницу… французскую актрису.

— А… знаю… Что же могла тут сделать актриса?

— Очень много… Пожалуй, более чем сам Архаров.

— Каким образом?

— Она хороша с Кутайсовым… Вы понимаете?

— Понимаю…

— Вот я в моей непрестанной заботе о вас, — насмешлево продолжала она, — хотела через нее добиться прощения вас государем… Но это уладилось иначе и я очень довольна! Чем меньше услуг мы требуем от наших друзей, тем лучше.

— Относительно меня, вы, понятно, не держитесь этого правила?

— Вы мне не друг… вы враг.

— Вот как!..

— Несомненно… Вы укрощенный мною зверь, и не будь у меня в руках хлыста, вы бы растерзали меня… Вы обвиненный, я палач, а разве палач и жертва могут быть друзьями.

— Вы, однако, доволно правильно глядите на вещи… И такое положение укротителя и палача вам нравится? — сказал он.

В голосе его звучала бессильная злоба.

— Очень… Нет ничего лучше чувства власти… Вы, мужчины, очень хорошо знаете это. Почему же женщина не может воспользоваться обстоятельствами, дающими ей в руки эту власть.

Он заскрежатал зубами.

— Не сердитесь… Разве можно сердится на такую красивую женщину.

Она встала во весь рост и закинув на голову свои обнаженные руки, лениво потянулась.

Вся кровь бросилась ему в голову.

— Садитесь сюда, рядом со мной! — села она снова на диван.

Он повиновался. Она обвила его рукой за шею и потянула к себе.

Снова мысли и думы, весь, только что окончившийся унизительный для него разговор, вылетел у него из головы и она снова наполнилась одною клокочущею горячею кровью.

XVIII

У ТАВРИЧЕСКОГО САДА

В описанный нами день треволнений для Виктора Павловича Оленина, день встречи его с Иреной Станиславовной и переезда, по ее требованию, под одну с нею кровлю, в доме генерала Владимира Сергеевича Похвиснева ждали гостей.

Туда должен был приехать и Иван Сергеевич Дмитревский. Последний хотел прихватить с собой и своего племянника, но визит таинственной посетительницы и происшедший после него разговор с Олениным побудил старика не заикаться не только о совмествой поездке, но даже о предполагаемом им самим посещении семьи Похвисневых.

Похвисневы, как мы уже сказали, приобрели домик за Таврическим садом, то есть по тогдашнему времени не только на окраине города, а за городом.

Дом был деревянный, одноэтажный, окруженный забором, за которым с одной стороны был густой сад, а с другой обширный двор, со всевозможными службами, людскими и тому подобными хозяйственными постройками.

Дом, как загородный, был приобретен за недорогую цену, и не только с мебелью, но со всею домашнею обстановкою и живым инвентарем, заключающимся в шести лошадях, четырех коровах, свиньях с поросятами, домашней птицей и прочим.

Дом этот разыскала Ираида Ивановна и уплатила за него три тысячи рублей — цена даже по тому времени баснословно дешевая.

Продавал, его один дворянин, имевший несчастье потерять жену, бывшую несколько лет сумасшедшею, а потому не только дом, но все вещи, находившиеся в нем, навевали на несчастного вдовца, впавшего по смерти жены в меланхолию, тажелое, гнетущее воспоминание.

Этим объясняется дешевизна покупки.

Ираида Ивановна, впрочем, благоразумно умолчала о прошлом обитателей приобретенного ею домика.

Меблировка комнат, довольно обширных и чистых, если не многочисленных, то совершенно достаточных для таких семейств, как семейство Похвисневых, была более чем прилична, а главное — все было в порядке, под руками, и хозяйство, с помощью крепостных слуг, прибывших из Москвы вместе с господами, с первого же дня жизни в домике пошло, как бы о заведенному издавна порядку.

Это радовало сердце хозяйки.

Состояние Похвисневых не было из особенно больших. Сотня душ крестьян в подмосковной деревне да пятьдесят тысяч рублей, полученных в приданное за женою, — вот все, чем располагали Владимир Сергеевич и Ираида Ивановна.

При наличности двух взрослых дочек, по тому времени это была почти бедность, тем более, что довольно значительная часть капитала была прожита молодыми сунрагами в первые годы после свадьбы.

За покупкой дома у них осталось лишь несколько тысяч.

Часть родового имения, полученную еще при жизни отца Владимиром Сергеевичем, последний продал брату Сергею Сергеевичу за наличные, которые ушли на бурную и дорогую жизнь холостого молодого гвардейского офицера, как ушли и те несколько десятков тысяч, которые выделил ему тоже при жизни его отец, Сергей Платонович.

У Владимира Сергеевича осталось лишь маленькое имение в Тверской губернии, чуть ли не с 15 душами крестьян.

Пожалование трехсот душ государем пришлось очень кстати и было, пожалуй, важнее генеральского чина.

Впрочем, последнему много обрадовались сам генерал, генеральша и их старшая дочь Зинаида Владимировна.

Равнодушной к генеральству отца осталась младшая, Пелагея или Полина, как звали ее родители.

Неблагозвучное имя Пелагеи она получила в честь бабушки, по матери, по требованию старухи, как имя, переходившее из рода в род и непременно бывавшее в потомстве и дочерей, и сыновей.

Справлялось новоселье и праздновалась монаршая милость.

Правда, приглашенных было немного, так как Похвисневы еще не успели завести круг знакомства, а все же хлопот оказалось довольно.

Владимир Сергеевич любил общество и сам принимал участие в разговоре, и своими острыми подчас словечками смешил присутствующих.

Ираида Ивановна, вполне светская дама, умела устраивать вечера и принимать гостей, как истая аристократка.

Во время этих приготовлений Полина шмыгала из комнаты в комнату, как мышка; казалось, все заботы по хозяйству лежали на ней одной, потому что она так усердно хлопотала обо всем: то она ставила на стол серебряные корзины с печеньем, то насыпала сахар, то раскладывала по хрустальным вазам конфеты.

Наконец, с раскрасневшими щеками, хорошенькая девушка подбежала к сестре и сказала:

— Поди, посмотри сама, все ли сделано, как следует… Кажется все… Печенье повару удалось как нельзя лучше.

— Ах, оставь меня, Полина, — возразила Зина. — Я успею посмотреть потом, а теперь у меня нет ни малейшей охоты напрасно утомляться. Тебе я также посоветовала бы немного отдохнуть… Ты вся раскраснелась и волосы твои растрепались…

— Ах, это ничего! Премию за красоту я предоставляю тебе… Дяде Ване я нравлюсь и замарашкой… Недаром он называет меня «своей растрепкой» и это мне нравится.

— Дядя Ваня! — насмешливо сказала Зинаида Владимировна. — Он опять будет мучить нас рассказами своих старых историй, которые я все давно знаю наизусть за то время, как он, бывало, гостил у нас в Москве… Если бы ты сделала одолжение, не пускала бы его ко мне, а сидела бы с ним сама. Я прихожу в нервное состояние, когда он начинает свои рассказы: «Я помню интересный случай, бывший со мною…» Или: «Когда я еще был кадетом…» Нет, это решительно невыносимо.

— Замолчи! — воскликнула Полина. — Тебе вовсе не следует ставить ему в упрек его забывчивость. Все это нисколько не мешает ему быть славным, умным стариком, он совсем молодец… Хоть под венец веди…

— С тобой?

— Что же, я бы не прочь… Он лучше многих молодых, и я с ним охотнее беседую, чем с другими… Однако, я заболталась с тобою, а у меня куча дела, а времени осталось немного..

Она быстро схватила связку ключей и убежала.

Разговор происходил в очень изящно убранной комнате молодых девушек.

Зинаида Владимировна поднялась со своего места и подошла к зеркалу.

Простой, но изящный наряд оттенял ослепительный цвет лица и русые волосы, собранные в замысловатую прическу.

Эти две сестры, одна вычурно одетая и причесанная, стоявшая у зеркала, и другая, только что выбежавшая из комнаты, в небрежном туалете, с волосами, заплетенными в одну косу, — были действительно очень похожи друг на друга, но вместе с этим они казались даже не сестрами, а совершенно чужими девушками, — такова была громадная разница между ними, в обхождении, в характере, в способе держать себя…