Загадка фарфоровой балерины (СИ) - Тюрина Елена Александровна

Но сейчас все это было в прошлом. А реальность – советская трешка на окраине города и учеба в хореографическом училище. Отец здесь больше не светило медицины, а сама она – не спортсменка и не будущий медик. Однако именно их двоих все устраивало.

Вот и сейчас папа рассказывал что-то о своей работе, о новых знакомых и еще о политике. Но Настя слушала вполуха. Вечер не предвещал ничего интересного. Мама испекла пирог, и хотя Анастасия привезла купленный в магазине торт «Прага», все налегали на домашнюю выпечку. Раньше она совершенно иначе представляла себе празднование своего совершеннолетия.

Однако надо отдать должное родителям, они таки удивили – подарили ей дорогущие джинсы. Легендарная Montana, которую Томкин брат обозвал «пшековским дерьмом». Кстати, она так и не поняла, при чем тут Польша, ведь джинсы вроде бы поставляли в СССР из Западной Германии. Еще недавно Настя ни за что бы не поверила, что однажды будет так рада обычной шмотке. Как все же поменялись приоритеты за эти несколько недель!

– Ну вы даете! Это же дорого! Откуда такие средства? – изумилась именинница.

– Отец на работе у фарцовщика взял. Размер маленький, да еще и талия нестандартно узкая. Может, модель такая, а может, брак. Поэтому никто не покупал. Вот их и отдали чуть дешевле, – пояснила мать.

Девушка улыбнулась своему отражению во время примерки. Сидят отлично, подчеркивая все, что нужно. Томка обзавидуется. Вот бы еще кое-кто другой обратил внимание… А может и к лучшему, что не обращает? Настя закусила губу и в который раз зареклась об этом думать. Не следует портить себе настроение в праздник. И без этого хватает забот.

Довольный отец беспрестанно нахваливал купленные для дочери джинсы. Говорил, что Montana – признак крутизны владельца. Рассказывал какой-то старый детский анекдот о медведе, называвшем себя «Рэмбо», корове и вороне, которая раскрывала крылья и говорила «Montana»… В чем юмор, Настя не поняла, но все равно улыбалась.

Ольга Александровна наготовила столько, что все общежитие можно было бы накормить. Она вообще любила разводить бурную деятельность по поводу и без.

Было заметно, что квартира стала уютнее. Появились какие-то мелочи, вроде статуэток и вазочек. Зал украшали бежевые шторы с узором в виде геральдических лилий, которых не было в прошлый ее приезд.

– Давно я так вкусно не ел, – заметил отец. – Все-таки чувствуется, что продукты качественнее, чем у нас.

Мать, с момента попадания в прошлое пребывавшая в унылой меланхолии, лишь фыркнула в ответ. Ей по-прежнему не нравилось жить в восьмидесятых.

– Ма, па, вы же понимаете, что никому не следует рассказывать о будущем? – осторожно спросила Настя.

– Почему? – удивилась Ольга Александровна.

– Потому что нас могут счесть сумасшедшими, – заметил отец.

– И, кроме того, мы не можем быть точно уверены, что все так и будет, как мы думаем.

– Логично, – кивнул Андрей Васильевич.

– Мам, ты же еще никому ничего не говорила?

– Нет, конечно. Я же ни с кем, кроме тебя и папы, не общаюсь.

Болтливостью Ольга Александровна не страдала, даже наоборот. Поэтому тут Настя могла быть спокойна. Волновало только то, что мама совсем не стремилась как-то реализоваться в профессии. Идти преподавать в музыкальную школу категорически отказывалась. Настя предложила попробовать давать частные уроки музыки. Но Ольга Александровна отнеслась к этому скептически. Все же ей было трудно смириться с произошедшим. Но Анастасия верила, что однажды мама примет все случившееся как данность.

Отец вселил в нее эту веру, сообщив, что увидев принесенную дочерью статуэтку балерины, мама загорелась идеей своими руками делать фарфоровых куколок. Даже какой-то литературой на данную тему уже обзавелась.

На самом деле Ольга Александровна всегда тяготела к рукоделию, но времени им заниматься обычно не было. Да и те ее несколько вышитых картин, признаться, вышли не очень удачными.

Кошка, которую назвали Асей, практически не слезала с Настиных колен. Весь разговор за столом крутился вокруг именинницы и ее дальнейшей судьбы.

– Вот тебе и восемнадцать, доченька. Скоро замуж выйдешь, оставишь нас, – вздохнула Ольга Александровна.

– Мам, какое замуж? – округлила глаза Настя.

– А что? Это у нас можно хоть до сорока гулять. А тут в двадцать три уже заклюют за то, что не замужем.

Девушка отмахнулась. Она с трудом представляла себя замужней дамой.

– Признавайся, уже завела себе какого-нибудь ухажера тут? – подмигнул отец.

Анастасия недовольно цокнула, и родители больше не стали наседать. Андрей Васильевич спросил о другом:

– Дочь, ты насчет медицины окончательно передумала? Не хочешь эти свои танцы бросить?

Вопрос прозвучал так серьезно, что стало не по себе. Отец никогда не давил, не настаивал. Но все в доме делалось по его правилам. Девушка кожей чувствовала на себе внимательный взгляд родителя. Она невольно казалась себе виноватой в том, что теперь, судя по всему, придется забыть о врачебной карьере. Словно обязана была стать именно медиком.

– Это не просто танцы, пап, – Настя рассердилась.

Мир балета принадлежал только ей. И с каждым днем она срасталась с ним все основательнее. Пускать в него даже самых родных людей не хотелось. Та ее прошлая жизнь теперь казалась чем-то далеким и зыбким, как сон. Реальность была здесь и сейчас. И в этой реальности она балетная танцовщица, как оказалось, с неплохими перспективами.

– Меня назначили на одну из ведущих ролей в балете «Гаянэ». Его ставят к Новому году в нашем Театре оперы и балета, – вдруг сообщила Настя.

От волнения все конечности стали ватными. Она даже положила на стол вилку, чтобы случайно не выронить. Руки не слушались, словно чужие.

– Ничего себе новость! – мать впервые за вечер по-настоящему оживилась. – По-моему, это успех! Что за роль?

Настя замялась, потому что сама еще толком ничего не знала. Будь здесь интернет – уже давно прочла бы все, что можно, о балете Хачатуряна. Конечно, Вава им многое рассказывала, но вопросы все равно оставались. Да и, чего уж скрывать, Настя боялась сглазить. Ведь сам режиссер ее пока еще не утвердил. Вдруг она поспешила говорить об этом родителям? Теперь будут ждать от нее новых достижений. А если Королевич ее забракует, стыда не оберешься. Девушка поспешила переключить внимание родителей на другую тему.

– О балете я вам позже расскажу, когда все будет окончательно решено. Мам, а помнишь, ты что-то говорила о сестре, которая стала балериной?

Отец перевел на супругу озадаченный взгляд.

– Да, а что?

– Я хочу узнать о ней подробнее.

Мать замешкалась, но все же не стала отказываться. Заговорила тихо, задумчиво.

– Да, старшая дочь моего отца все-таки стала балериной. Она лет на десять старше меня. Мы всего один раз виделись. Я тогда была маленькая. Отец их с матерью бросил, когда та только родилась. Ее мама потом вышла замуж за какого-то партработника, и сама пошла по партийной линии. Тот мужчина девочку удочерил, дал ей свою фамилию.

– Как это удочерил? – удивился Андрей Васильевич, очевидно, тоже впервые слышавший подробности этой истории. – Разве так можно? Она же не сирота.

– В том то и дело, что отец от нее официально отказался, – еще тише сказала мать, опуская голову.

– Отказался? Как? – теперь уже спрашивала Настя.

– А как отказываются от детей? Вот так и он… Написал официальный отказ. Моя мать перед свадьбой настояла…

За столом повисла напряженная тишина. Никто не знал, что сказать. Ольга Александровна явно чувствовала себя не в своей тарелке, хотя на самом деле ей было не в чем себя винить. Наверное, нужно было разрядить обстановку, сменить тему, но Настя решила идти до конца.

– А когда вы с ней виделись?

– Мне лет шесть или семь было. Отец всю жизнь себя корил за то, что бросил старшего ребенка. И вот однажды в день ее рождения потянул меня с собой ее поздравлять. Мы пришли к ним домой. Хорошо помню, как ее мама нам открыла. Отец мялся на пороге, запинался. А та женщина просто отошла в сторону и сказала: «Таня, выйди, это к тебе». Она вышла. Худенька такая, невысокая, серьезная. Хрупкая вся какая-то. Мне запомнились ее красивые умные глаза. Говорила с нами спокойно, вежливо. Но отец быстро попрощался. Видно, тяжело ему было… Когда мы добирались домой, я ужасно замерзла. Все-таки ноябрь, дождь. Жаловалась папе, что мне холодно, а он все молчал, будто не слышал.