Охотники - Джеймс Фелан

Я достал яблоко, откусил немного и приложил ему его губам. Глаза у него расширились, он слизнул выступивший сок, но даже не попытался откусить мякоть. Руки у него дрожали, кончики пальцев были почти черными. К своему стыду, я так и бросил его там на снегу. У нас с ним общее будущее, думал я, возвращаясь по тоннелю под развязкой. Он мог оказаться на моем месте, а я — на его. В этом мире ни он, ни я никому не нужны, любая встреча с другими людьми — всего лишь случайность. В голове зазвучали слова Анны: «Доброта первого встречного»[6]. Ее слова все больше походили на слова из книг, которые она читала, слова Мини — на фильмы, которые она смотрела, а Дейв все больше молчал и говорил, лишь когда был очень зол, и преимущественно то, что я сам хотел сказать. В каком–то роде мы все говорили друг за друга. Я возвращался к полицейской машине и наделся только на то, что до захода солнца успею найти дорогу к небоскребу, ставшему моим домом.

12

К машине я вернулся уже в сумерках: зимой темнеет рано. Я включил печку, разулся, снял мокрые носки. Окна запотели, поэтому я включил на максимум обогрева еще и кондиционер. Фары не зажигал. Минут пятнадцать гонял радио и, наконец, мне удалось поймать хоть что–то: на одной из средних частот еле слышно, с помехами играла музыка — пел Билли Холидей. И только через несколько минут я понял, что песня передается в записи, повторяясь снова и снова. Наверное, где–нибудь в горах сохранилась автоматическая радиостанция.

Я никак не мог решить, что делать дальше: ехать или остаться здесь. Снова повалил снег, и стало почти ничего не видно. Можно, конечно, включить дальний свет и противотуманные фары, но тогда я сразу превращусь в мишень. А оставаться ночевать в машине совершенно одному… Ладно, подожду, может, снег чуть утихнет, и я смогу более или менее безопасно доехать до Рокфеллеровского центра.

Пока я бродил по городу, сюда кто–то приходил: посреди дороги, недалеко от моей полицейской машины, появился большой и, видимо, тяжелый, мусорный контейнер. Чтобы проехать, придется идти на таран. Я оценивающе разглядывал его в зеркале заднего вида и понемногу начал ненавидеть, да так, что вдруг остро захотел со всей дури врезаться в него.

В рюкзаке я нашел еще одно яблоко и три пачки моих любимых орешков кешью — интересно, кто из ребят положил их? Поедая орехи, я рассматривал салон, хотя каждый сантиметр был давно изучен мной вдоль и поперек. Стало почти совсем темно.

Еще через какое–то время стемнело окончательно, и вот тогда стало действительно ничего не видно: наверное, именно так чувствуешь себя в подводной лодке, которая залегла на дно. Фонариком я посветил на указатель уровня топлива: две трети бака. Я согрелся, одежда просохла, и можно было выключить двигатель. Решив никуда не ехать, пока снег не прекратится, я устроился поудобнее, укрылся курткой и постарался уснуть. Дома мне никогда не удавалось вспомнить, что же мне снилось, и я даже думал, а не сон ли — вся моя жизнь. А если моя жизнь все же была сном, то почему вдруг он превратился в такой долгий ночной кошмар?

Я проснулся оттого, что машину качало.

Я вытер рукавом струйку слюны, вытекшую из уголка рта, и еще какое–то время пытался сообразить, где я. Мне показалось, что я еще маленький мальчик и заснул на заднем сидении. Но отца нигде не было — только на приборной панели лежал пистолет. Стекла запотели, но снаружи было светлее, чем внутри. Наверное, вышла луна. Я хотел открыть дверцу и в последний момент отдернул руку: машина все еще покачивалась на амортизаторах. Будто в меня кто–то врезался сзади или оперся на багажник и раскачивает его. Желудок свело от страха, когда я вспомнил, из–за чего проснулся.

Я оцепенел. Закрыл глаза в надежде, что я сплю и проснусь где–нибудь в другом месте. Но ничего не вышло.

Вода в бутылке на пассажирском сидении дрожала. Я замер и не шевелился, только смотрел, как изо рта идет пар. Наконец, вода успокоилась. Рукавом я вытер небольшой кусочек запотевшего стекла. Снаружи искрился снег, светила луна. Никого не было — но отчего тогда качалась машина? Может, ее качнуло воздушной волной от очередного рухнувшего здания? Стало не так страшно, но лишь на мгновение: сзади послышался громкий треск.

Меня резко затошнило и вырвало на пол возле пассажирского сидения. На лбу и шее выступил ледяной пот. Разогнуться не было сил. Я вытер рот и глянул на часы: немного за полночь. Скрежет снаружи не утихал: было похоже, будто сразу несколько человек пытаются убрать с дороги перевернутый мусорный бак. А вдруг это не охотники? Вдруг это нормальные выжившие люди, как я, и они просто хотят… Но зачем им мусорник? Вокруг тысячи магазинов, в которых еды хватит на несколько лет. Только вот у охотников не хватало ума зайти в любой магазин, открыть любой холодильник и пить, сколько угодно…

Я отвел затвор — патрон был в патроннике. Я проделал это так уверенно, что невольно сравнил себя с Дейвом. На Мэдисон–авеню было еще восемь машин: но стекла запотели только в моей. Если охотники вдруг ищут жертву, то вот он я — на блюдечке с голубой каемочкой. С каким–то странным звуком я сглотнул слюну, и во рту проявился привкус крови.

С улицы доносился довольно громкий скрежет: кто–то явно толкал бак по дороге. Я осторожно приоткрыл окно.

Раздалось страшное рычание, и в то же мгновение лобовое стекло что–то заслонило, машина снова закачалась.

Я рывком завел машину, тут же загудели кондиционер и печка; но включить фары и ударить по педали газа не успел — уловил перед машиной движение. Через приоткрытое боковое стекло я увидел то, что увидеть на нью–йоркской улице никак не ожидал: машину раскачивал не человек.

Я включил фары и дворники. Прямо перед капотом, на фоне столкнувшихся машин, стоял огромный белый медведь. Он смотрел на фары, поэтому я переключился на ближний свет и вытер изнутри лобовое стекло. Медведь увидел меня, а потом развернулся и неторопливо направился к баку.

Я нашел в рюкзаке банан и апельсин. Размышляя, что предпочитают белые медведи на ужин — фрукты или подростков, я вылез наружу, спрятался за машину и перебросил к нему фрукты: они упали в снег совсем рядом со зверем. Медведь поднялся на задние лапы, понюхал воздух, выпустив две струи горячего белого пара. Интересно, как его сюда занесло? Наверное, ему неплохо в пустом городе: а что, ходи, где хочешь, делай, что угодно. Медведь снова потянул носом воздух, зарычал, развернулся, опустился на четыре лапы и потрусил по Мэдисон–авеню в противоположную от меня сторону — белая громада на белом снегу.

Рядом с медведем я забыл о страхе темноты, но как только зверь ушел, ужас вновь охватил меня. Я заскочил в машину и заблокировал изнутри двери.