Пусть умрёт - Юрий Григ

      Итак, Максимов (будучи совершенно не в курсе обуревающих нас с тобой сомнений, о мой доверчивый читатель!), вдыхая воздух истории и книжную пыль, въевшуюся за десятилетия в каждую трещинку и каждую мельчайшую пору стен этого заведения, с нетерпением ожидал профессора Иванишина, рекомендованного в качестве непревзойденного специалиста по древнему оружию.

      «Книги, в отличие от нас, людей, не любят свежего воздуха», – размышлял Максимов, скользя взглядом по стеллажам с томами, заполнившими практически все пространство библиотеки. В зале было пустынно – кроме него здесь сидел лишь один старикан, с виду – классический тип книжного червя. Старикан мусолил палец, переворачивая страницы каких-то тяжеленных фолиантов, время от времени делая заметки в тетрадочке с коричневой клеенчатой обложкой. Такие еще лет тридцать назад назывались «Общая тетрадь» и служили приблизительно тем же целям, которым сегодня служат флэшки, сидишки и другие миниатюрные штучки, заменяющие нам память, умение писать и, возможно, в скором будущем заменят умение читать, если, конечно, человеческий гений дойдет до идеи полной визуализации информации.

      Произошло неизбежное – интернет пришел и сюда, ужаснув академических пенатов, и только старая гвардия из последних, увядающих сил цеплялась за прошлое, так и не сумев переключиться на бездушные электронные носители. Здесь, в тиши библиотек, под светом зеленых старомодных стеклянных абажуров, без особенной драматичности, спокойно и неотвратимо приближался закат целой эпохи. И этот «динозавр», удостоенный всяческих наград, лауреат, возможно членкор или даже академик, был ее последним еще не вымершим, но уже обреченным к исчезновению представителем.

      К слову сказать, богатое воображение Максимова, когда ему сообщили, что проконсультировать по интересующему вопросу согласился некий профессор, нарисовало последнего именно таким вот динозавром. И когда в дверях зала возник молодой, лет тридцати пяти мужчина, одетый в современном стиле, он не сразу догадался, что это и есть обещанный консультант.

      Профессор был учтиво вежлив, элегантен, строен, даже красив. Темные волосы носили следы геля, придающего модно подстриженным волосам влажный вид – как будто только что из-под душа. Преждевременная легкая седина проглядывала на висках, но не старила, а, напротив, сообщала благородный, серьезный вид, что при избытке молодости никогда не помешает. Умные глаза с интересом изучали Максимова. Выделка ткани сорочки не оставляла сомнений в том, что она куплена в каком-нибудь мудреном бутике. Дополнял облик модный пиджак полусвободного покроя, расстегнутый с тщательно продуманной небрежностью.

      Если бы он встретился Максимову на одной из многочисленных московских тусовок, то вполне мог сойти за преуспевающего бизнесмена, происходящего из хорошей семьи, если кто-нибудь знает, какая семья сегодня считается хорошей.

 Внешний вид этого профессора поразил Максимова, прекрасно представлявшего убогость материального положения сов¬ременных ученых. К тому же Иванишин представлял немодную на данный исторический момент гуманитарную область человеческого знания, далеко не самую процветающую.

      «Однако, – промелькнуло у него в голове, – какая нынче нищая профессура пошла. На академическую зарплату не очень-то разбежишься... Не иначе, как чей-то сынок...    Одни только ботинки тыщ на пятнадцать потянут. Ладно, посмотрим, какой ты специалист».

      Между тем, специалист, как показалось, не без удовольствия отметивший произведенное впечатление, вежливо представился:

      — Георгий Иванишин. Можно просто – Георгий...

      — Максимов, – ответил Максимов, – Александр. Можно просто – Александр.

      Они сдержанно улыбнулись друг другу и тому небольшому каламбуру, сразу же упростившему дальнейшее общение, и Иванишин пригласил Максимова пройти в кабинет, извиняясь по дороге за то, что заставил так долго ждать.

      Поднявшись на этаж, они прошли по коридору, носившему отчетливые следы предыдущей эпохи. О ней напоминали не только казенной «выделки» стены, вымазанные до половины в ядовито-зеленый цвет, но и запахи, просачивающиеся сквозь щели закрытых дверей кабинетов. В этих запахах можно было уловить ностальгические мотивы в стиле незабываемой смеси дешевого растворимого кофе с прогорклым духом застарелых сигаретных бычков. И последние сомнения - если таковые и могли у кого-то возникнуть - рассеивал вид беззвучно появляющихся из скрипучих престарелых дверей и мгновенно исчезающих за другими такими же, сотрудников, похожих из-за этой беззвучности и мимолетности не то на серых мышей, снующих по выеденным ими же в головке сыра тоннелям, не то на «летучих голландцев», предвещающих несчастье, или на бесплотных, не имеющих материальной сущности фантомов. По всему было видно, что отечественная историческая наука переживала не лучшие времена.

      Но напомним: имелись и приятные исключения из этого безрадостного умозаключения – неоспоримым свидетельством тому являлся внешний вид профессора, иронией судьбы занесенного в сей приют безнадежности, если не сказать – страданий.

      — Ну, что ж, показывайте, что принесли. Мне вкратце рассказали, но давайте... сначала посмотрим, – бодрым баритоном начал Иванишин, когда они вошли в кабинет, оказавшийся также, под стать хозяину, чем-то сродни напоенному влагой, цветущему оазису в пересохшей пустыне отечественной многострадальной «науки о прошлом».

      Стены сплошь были увешаны древним оружием. Здесь были японские катаны и тати, самурайские дайсё и короткие вакидзиси, даже ритуальный ёроудоси; персидские шемширы, турецкие ятаганы, романские мечи и спаты, тесаки и палаши, фальшионы и полутораручные бастарды; средневековые шпаги перекрещивались с рапирами; был даже, насколько мог судить Максимов, огромный двуручный меч эпохи Возрождения.

      Особое место отводилось русскому холодному оружию – боевым средневековым топорам, секирам и более позднему – казацким шашкам, изогнутым кавалерийским саблям...

      Кроме богатой коллекции рубящего, колющего и режущего вооружения на стенах висели и луки величиной от игрушечного, похожего на продающиеся в магазинах детской игрушки, до гигантского, саженного размаха, со стрелами, скорее напоминающими миниатюрные ракеты. Одна стена была полностью отдана средневековому огнестрельному оружию и арбалетам. Была даже крошечная мортира, прямой наводкой контролирующая входную дверь.

      Насилу оторвав взгляд от этого арсенала, Максимов вспомнил, зачем пришел, и вынул из пакета продолговатый сверток.

      Когда Иванишин вскрыл пакет, их взгляду предстал тускло поблескивающий в свете настольной лампы старинный короткий меч. Его широкое гладкое лезвие без привычного дола, выемки, идущей вдоль клинка, было сантиметров шестьдесят – семьдесят в длину, не больше. Крестовидная гарда была непривычно широкой. Огромный камень синего цвета венчал рукоять.

      Все это Максимов рассмотрел еще дома и сейчас, как бывший фехтовальщик, неравнодушный к вещам такого рода, вновь залюбовался мечом. Иванишин тоже рассматривал его с нескрываемым восхищением.

      — Откуда он у вас? – спросил он наконец, не сводя глаз с меча.

      — Друзья попросили определить, какой приблизительно век. Вы что-то можете о нем сказать?

      — Какой век!? Подождите! – воскликнул Иванишин.

      Куда-то бесследно испарился его лоск, он ослабил узел галстука, глаза горели.

      — Да вы хоть понимаете что это за вещь? Перед вами гладиус, по-русски, гладий... римский меч! Прародитель всех мечей на Земле...

      — Вот как? Вы уверены? – только и нашелся, что сказать Максимов.

      — Ну... не в буквальном смысле «прародитель»... Мечи были и до этого. Похожие были и у скифов, и у сарматов. Но именно римляне поставили производство мечей на поток. Предок современного конвейера. Но этот экземпляр больше похож на изделие, изготовленное по индивидуальному заказу. Штучный...

      — А почему вы так думаете?

      — Ну, во-первых, смотрите: тщательность изготовления. Обычно на изготовление фабричного меча уходило дня два-три, не более. За такой срок невозможно было с такой аккуратностью изготовить меч. А теперь посмотрите сюда – как точно выполнены все детали. Возьмите спуски. Сделать их плоскими чрезвычайно трудно, поэтому мастера делали их слегка выпуклыми.

      — А для чего плоскими, позвольте поинтересоваться?

      — Чтобы при ударе меч не «завязал» в разрубаемом предмете, в щите к примеру. А эти – идеально плоские! Причем плоско выкованные, а не сточенные! Знаете, сколько времени требовалось кузнецу-оружейнику, чтобы сделать такие? Не меньше двух недель.